Родни Стоун - Крики в ночи
— А на нас тебе было наплевать?
— Клянусь, я хотела все рассказать тебе!
— Ты знала, где их содержат?
— Я думала, что они могут свободно передвигаться по дому. И не знала, что они в подвале.
— Врешь ты все.
— Нет, это правда, клянусь Богом. Я видела их только ночью. Мы играли с ними в доме. Спроси их, спроси.
— Играли?
Я вспомнил, какие напряженные у нее были дни, как поздно она приходила домой. Но где в ее объяснении правда, а где выдумка, я и сам не мог понять. Я переводил взгляд с Эстель на Ле Брева, Эмму и на детей, которые смотрели на нас, широко раскрыв глаза.
— Это правда, — вдруг вмешалась Сюзанна. — Мы играли в «монополию». И смотрели телевизор, но все программы шли на французском.
— Клянусь тебе, я не ожидала, что все так кончится. Я не просила тебя приходить к нам в газету. И не хотела брать у тебя интервью, — говорила она про тот злосчастный день в Понтобане, когда она сидела в солнечном свете, а я попросил ее о помощи.
Ле Брев взял инициативу в свои руки:
— Ну ладно. Достаточно. Мы потом проведем допрос. Не здесь.
Но я продолжал обвинять ее:
— Ты содержала моих детей… как животных.
И здесь она наконец заплакала, закрыв лицо руками, ее тело сотрясалось от рыданий:
— Я не хотела причинить им боль, но не могла не считаться с Анри. Мать и брат так же дороги мне, как тебе твоя семья.
— Ты похитила детей и оставила там, а затем узнала, что мы их ищем.
— Я не знала, как остановить тебя.
— Как ты забрала их из нашего дома?
Я опять прижимал их к себе, Сюзи и Мартина, детей, вернувшихся из ада.
Раймон сказал:
— Она приходила ко мне… за снотворным.
Я повернулся к Ле Бреву:
— Вы тоже помогали ей?
Слабы голосом Эстель произнесла:
— Старший инспектор Ле Брев ничего не знал.
— Но вы что-то подозревали, — наседал я на него. — Вы отвели меня на поляну, где произошел пожар.
Ле Брев перебил меня:
— Эстель Деверо, вы арестованы. Предупреждаю вас, что вы имеете право ничего не говорить.
Один из его людей подал наручники, которые свисали с его пояса, как маленькие петли от виселицы. Я наблюдал, как он надевает их на руки Эстель.
Инспектор склонил голову, глядя, как ее уводят, но роль, которую сыграл он сам, представлялась мне не менее важной. После того как увели Эстель, я повернулся к нему:
— Вы знали о Сультах. Я разговаривал с вашим другом Элореаном, которого они купили. Вы солгали мне, что во время пожара дети погибли.
Я подошел к нему и уставился на его подобранную маленькую фигурку. Он подождал, пока стихнут шаги в коридоре и закроется входная дверь. Заработали моторы машин. И затем мы остались одни, Ле Брев, Эмма, дети и я. Старый Раймон плюхнулся в одно из своих потертых кожаных кресел.
Ле Брев обратился к Эмме:
— Мадам, не могли бы вы спуститься с детьми вниз? Мы присоединимся к вам через несколько минут.
— Хорошо, — согласилась Эмма.
— Папа, не задерживайся. Мы хотим домой.
Мы стояли друг против друга, я и Ле Брев, еще недавно задиристый и самоуверенный инспектор, который вытянул короткую спичку в розыгрыше. Сейчас он казался меньше и мрачнее, был какой-то приниженный.
— Месье, вы должны понять, что быть черным не всегда легко. Для нас всегда ставятся лишние барьеры. Предрассудки, вы понимаете?
Я понимал, но промолчал.
— Итак, я хотел продолжать службу в полиции. Мой отец был полицейским, — с гордостью сказал он. — В Тулузе, до войны.
— Я знаю. Я разговаривал с вашей женой Нинетт.
Он улыбнулся:
— Когда вы остались, чтобы самому взяться за расследование, я подумал, что вы хотите запутать следствие.
— А я обнаружил, что вы живете в роскоши.
Он занервничал, затем разозлился:
— Послушайте, месье, вы знаете, сколько мне платят? Триста тысяч франков в год. Неужели вы думаете, что на это можно прожить? Как я мог содержать Нинетт на эти деньги? — Он рассмеялся мне в лицо. — Отнюдь нет, сэр.
— Поэтому вы занимаетесь шантажом?
— Шантажом? — Он опять рассмеялся. — Не будьте так глупы. Я не сделал ничего плохого, кроме того, что закрыл глаза на одно маленькое нарушение. Ничего незаконного. Когда мы с Элореаном были молодыми полицейскими — как те парни, которых вы здесь видели, — мы расследовали гибель ребенка, который сгорел в лесу. Это было тридцать семь лет назад, в пятьдесят третьем году.
— Я знаю. Кто это был?
Он пожал плечами:
— Цыганенок. Сульты, Анри и Елена, собирали вокруг себя бедных детей для своих садистских игр. Одно лето они жили в том доме, который вы сняли. Они построили в лесу шалаш, привязали в нем этих детей и подожгли его. Один из них сгорел. Анри уже тогда был наполовину сумасшедшим. Говорили, что он даже пытался спасти того мальчишку и сам упал в огонь.
— Вы сначала утверждали, что погибли двое. В газетах тоже писалось, что двое.
— Конечно. Чтобы выручить Сультов. Мальчика Сультов, Анри, который был жутко обезображен, и его сестру. Мадам Сульт хотела защитить их обоих. И она могла заплатить. Им выправили другие бумаги. Смерть мальчика скрыли. Розы лежали на настоящей могиле. — Он указал на обессиленного Раймона. — Он может подтвердить это.
— У Анри Сульта была расстроенная психика, — отозвался доктор. — Садомазохизм.
— Вы уверены?
— Да. Это совершенно ясно. Даже в те дни Анри требовалось держать в изоляции. Он был опасен. Как и мадам, он так и не пришел в себя после войны.
— Это правда?
— Клянусь вам, месье, — произнес Раймон. — Она заплатила свою цену.
Стены комнаты, казалось, душили, надвигались на нас. За окном уже вставал рассвет. Мне хотелось вырваться отсюда, подхватить Эмму и детей и бежать, бежать подальше, чтобы никогда больше не видеть ни их, ни эти края, но я оставался на месте, где был.
Я повернулся к Ле Бреву:
— А вы?..
— Я расследовал этот случай. Молодой черный полицейский, который хотел сделать карьеру. Вы можете это понять?
— Кое-что пойму, возможно.
— Сульты были богачами. Когда-то самыми богатыми на юге Франции. Но война, затем конфискация, разграбление их имения… Мадам Сульт все еще оставалась богатой, и она боготворила детей. К несчастью, дети оставались одни в этом доме на отшибе в Шеноне, когда она уехала в Париж. И затем случилось это несчастье. Пожар и смерть ребенка, и ожоги Анри.
— И что же они попросили вас сделать?
Он расправил плечи и вздернул подбородок, явно не собираясь признавать свою вину.
— Сами можете догадаться, месье. Кого-то сожгли во время той трагедии в лесу. Богатые дети, один из них был уже полоумным, и он тоже жестоко пострадал. Мадам пришла ко мне. Она пришла ко мне, — повторил он.
— И сделала вам выгодное предложение?
Он пожал плечами:
— Можно сказать и так, если вам угодно.
Я обвел глазами кабинет Раймона: медицинские книги, кофеварка и стол, бесконечные записи для монографии, которая никогда не будет написана. У меня возникло паническое ощущение, что они могут снова исчезнуть, дети и Эмма. Раствориться в ночи. А они так мне нужны.
— И вы приняли предложение?
Ле Брев наклонил голову:
— Если вам так угодно. Ради спокойствия матери.
— И ради себя.
— Иногда, месье, жизни людей пересекаются. Как ваша и Эстель Деверо. Как вы думаете, что могла сделать мадам Сульт с сыном, настолько обезображенным, и с обоими детьми, подозреваемыми в убийстве?
— Убийстве?
— Тот маленький мальчик был привязан, месье. Его схватили и привязали. Дети Сультов были садистами.
От этого откровения мне стало еще хуже. Я вспомнил загорелое тело Эстель, игры, в которые она предлагала поиграть. И Ле Брев оказался одним из тех, кто прикрывал преступление.
— Это позволило Эстель жить нормальной жизнью, а Анри скрываться.
— А вам и вашему другу Элореану жить-поживать в роскоши?
Лицо Ле Брева оставалось бесстрастным.
— Может, и так, — сказал он, — но не в спокойствии.
— 34 —
Я оставил Ле Брева и старого доктора одних в хаосе квартиры. Без сомнения, он с пристрастием допросит Раймона о его роли во всей этой затее, начиная с его романа с мадам Сульт. Будут обычные полицейские процедуры, но с меня хватит. Я невиновен и вне подозрения. Мне хотелось скорее выбраться отсюда.
Занималась заря, а внизу меня ждала семья с дежурными жандармами Ле Брева и измученным Клерраром. Инспектор увидел меня, когда я появился в дверях, и предложил одну из полицейских машин, но я отмахнулся. Куда нам было деваться в такое раннее утро с детьми? В любом случае, мы были слишком счастливы, слишком взволнованны, чтобы уснуть. Вместо этого мы рука об руку пошли по мощеным улочкам, не заботясь о том, куда направлялись, самое главное, что мы снова все вместе и наверстывали упущенное время. Часы показывали всего полшестого, но воздух пьянил нас, как шампанское.
