Лоран Ботти - Билет в ад
Прячась в зарослях, она внимательно рассматривала окна. Света в них не было, как не было и вообще никаких признаков жизни. Однако люди внутри были: об этом свидетельствовали цепочки свежих следов на снегу.
Давид!.. В этих стенах!..
Ты сума сошла!.. Ты просто рехнулась!..
Но голосу разума уже не удавалось пробиться в ее сознание. Сейчас ее вела та могущественная сила, которая заставляет женщин бросаться к грузовику и поднимать его, если ребенок попал под колесо. Сила обреченных…
Она пригнулась и, скользя вдоль стены, добралась до массивной входной двери. Прислушалась. Ни звука, ни шороха. Голосов тоже не слышно…
Последнее секундное колебание… Нет, отступать поздно. Клиника «Надежда» ее ждала. Звала ее…
Шарли выхватила пистолет и с силой толкнула дверь. Та неожиданно легко подалась.
Шарли вошла в темный холл с таким ощущением, что эта темнота сейчас поглотит ее.
66
— Орели? Срочное дело!
— Что случилось?
Тома, стоявший недалеко от входа в клинику Святого Доминика с мобильником в руке, кратко изложил своей коллеге ситуацию:
— И здесь опять замешана Шарли! То ли она входила в общество астрософии, то ли его адепты проводили на ней медицинские опыты, черт ее знает, но вся нынешняя заваруха связана с ней. Ты выяснила что-нибудь о ее матери?
— Нет. Вчера вечером я снова заходила в книжный магазин, но мадам Клермон там не оказалось. Сейчас мы пытаемся ее вычислить.
— Хорошо. Кроме того, я хочу, чтобы ты расспросила одного доктора… — он взглянул на данные в верхнем углу факса, — по фамилии Массиак, улица Курсель. Судя по всему, он наблюдал за мальчиком, сыном Шарли…
— Тома, но это совсем не наше дело! Мы ищем Тевеннена. Этим должны заниматься другие службы!
Тома вздохнул.
— Почему это для тебя так важно?
Хороший вопрос, ага. И самое подходящее время его задавать… Кроме того, Тома и впрямь не знал, что на него ответить. Точнее, не совсем так. У него не шли из памяти слова комиссара Греди: «Свяжитесь со мной, возможно, я смогу найти что-то для вас…» Но не этим одним объяснялась его нынешняя лихорадка. Просто он вошел в азарт. Ему не терпелось отыскать эту женщину, которая являлась ключом к разгадке всех тайн. И еще, пожалуй, его не оставила равнодушным вся эта история — похищенный ребенок, Шарли, которая в первую очередь все же была жертвой, а не убийцей… Доходило уже до того, что он начал всерьез сомневаться в ее причастности к исчезновению Тевеннена.
— Если все будет хорошо, я вернусь сегодня вечером, — сказал он. — И… я думал о тебе. Правда. Мы будем вместе… сегодня вечером. И все остальные вечера…
Молчание. Он догадался, что Орели улыбается. И спросил себя, удачный ли момент выбрал для этих слов.
— Я согласна, — наконец произнесла она.
— Ты чем сейчас занимаешься?
В трубке послышался вздох.
— Ты не поверишь, особенно после того, как я недавно посоветовала тебе бросить это дело, но я выслеживаю хозяйку книжного магазина. Вместе с Коньо. И мы…
Их разговор прервал звонок с другого мобильника Тома.
— Черт, номер не определен… — с досадой пробормотал он и торопливо произнес, обращаясь к Орели: — Извини, у меня срочный вызов. Я тебе перезвоню.
— Здорово, родственничек…
Голос Жамеля Зерруки резко вернул его с небес на землю.
— Я спалился, — объявил тот без дальнейших предисловий.
— Что? Ты о чем? Тебе бабки нужны?
— Какие, на хрен, бабки?! Я спалился! Она меня вычислила! Теперь я по уши в дерьме! Из-за тебя, между прочим. Так что ты должен меня оттуда вытащить. Ты не забыл, что я, можно сказать, принес тебе ее голову на блюдечке?
Тома молчал. Он понимал, что и в самом деле виноват перед кузеном, что подставил его из-за собственного нетерпения и неумеренных амбиций. Отец наверняка сказал бы ему, что эти два недостатка неизбежно приводят к падению любого, кто благодаря им поднялся на сколь угодно большую высоту…
— Короче, я даже не знаю, как она все просекла, — продолжал Жамель, — но теперь она мне больше не доверяет. Теперь вот свалила куда-то… Не знаю, куда, зачем… Одно могу сказать: с того вечера, когда мы заезжали к Тевеннену, она сама не своя. Выслеживает его жену как собака…
— Что? — перебил Тома. — Что ты сказал?
— Мать твою, да ты слушаешь или нет? Тебе что, все с начала повторить? Ты вообще должен отвечать, а не спрашивать!
— Вдова ищет жену Тевеннена?
Догадавшись по интонации кузена, что дело важное, Жамель в общих чертах рассказал о последних событиях, умолчав о собственном участии в убийстве приятеля Брижитт.
— А вчера она поставила всех на уши, чтобы ей нашли торчков, которые лечились в какой-то бургундской клинике… причем эту клинику закрыли уже черт знает сколько лет назад…
Тома встряхнул головой — у него было чувство, что по ней только что ударили обухом.
Клиника в Бургундии!
— В общем, я что хочу сказать: я теперь не при делах. У меня есть пара-тройка хороших знакомых, они и дали мне об этом знать. Ты хоть понимаешь, что это значит?..
Жамель продолжал говорить — о том, что собирался залечь на дно и рассчитывает на Тома, что тот убьет «эту полоумную кубинскую шлюху». Но после слова «Бургундия» Тома уже с трудом вникал в смысл его слов.
Закончив разговор, он быстро вернулся в кабинет доктора Лабрусса, почти бегом преодолевая лестницы и коридоры.
— Скажите, пожалуйста, — обратился он к доктору, едва лишь оказался перед ним, — здесь поблизости есть наркологическая клиника? То есть, кажется, сейчас она закрыта, но…
Лабрусс пристально взглянул на него, и Тома понял, что попал в точку.
— Да, — нехотя ответил доктор, заметно помрачнев, — я понимаю, о какой клинике вы говорите…
67
Видения обрушились на него хаотическим каскадом, вспышки памяти превратились в безумный фейерверк, где смешались прошлое, настоящее и будущее. Лежа в кровати и почти не чувствуя ремней, которыми он был к ней привязан, Давид отчаянно пытался упорядочить эти видения и одновременно боролся с паникой — по мере того, как эффект снотворных рассеивался, она все больше завладевала им.
Он не знал, к чему «все это» — в свои девять лет он не мог назвать иначе призрачную лавину грядущих событий — приведет их с мамой, и хотя при желании, скорее всего, смог бы узнать точно, сейчас он не хотел пробуждать в себе силу. Непонятно откуда к нему пришла уверенность — и сейчас он изо всех сил цеплялся за нее, чтобы не кричать от ужаса, не звать на помощь маму или кого угодно, — что именно ему предстоит спасти маму. А ради этого он должен был беречь силы. Держаться до последней минуты, до последней секунды. Вот почему, даже после ухода доктора, он больше не пытался проявить свои способности. Он мог бы, по крайней мере, разорвать свои путы, но чувствовал, что не имеет на это права. Он не знал, до каких пределов простирается его сила, но знал, что должен экономить ее как только возможно, пока не придет время раскрыть ее полностью для решающего удара.
Эту перспективу он принял совершенно безропотно. Кроме того, он все еще чувствовал себя слегка одурманенным и не знал, что могло бы произойти, если бы он в таком состоянии попытался вызвать силу. Как мог бы отразиться на ней эффект снотворного?..
А вдруг снотворное ослабило его способности?
Давид в ужасе отогнал эту мысль.
Из коридора донесся какой-то приглушенный шум. Давид прислушался. Доктор все не возвращался. Возможно, был уже мертв, как Давид ему и предсказал немногим раньше… А человек-горилла? Мальчик чувствовал, что тот где-то недалеко, стоит на страже. Кажется, доктор говорил с ним… но это было минут пятнадцать назад. Или десять? Или пять?..
Шум стих. Теперь в ушах Давида была лишь глухая ватная тишина.
Он повернул голову к окну, словно для того, чтобы избавиться от навязчивых видений: Джорди, куда-то бегущий… нечеловеческий крик боли… обжигающее дыхание пламени… кровь, крики, смерть… и все это — посреди безмятежного, почти рождественского заснеженного пейзажа… зимнего рая, мгновенно превратившегося в преисподнюю…
Давид попытался сосредоточиться на причудливых, каждое мгновение меняющихся узорах, образованных завитками и прядями тумана. Перед ним возникали и исчезали прозрачные, слегка фосфоресцирующие, едва различимые образы… Вдруг ему показалось, что он увидел лицо — то же самое, что и накануне, лицо девочки, примерно его ровесницы. Ее косички плыли по ветру. Она улыбалась Давиду в клубах тумана, слабо вспыхивающих за миг до того, как рассеяться. Оптический обман, подумал он. Но все равно ему нравилось смотреть на это личико, на котором читались дружелюбие и сочувствие, — это придавало ему храбрости, и он чувствовал себя не таким одиноким…
