Кирилл Партыка - Час, когда придет Зуев
Алексей взглянул на свою грудь и почувствовал, что слабость наваливается на него бетонной плитой. Грудь Волина пропорол рваный металлический клин, пригвоздивший его к земле, словно булавка бабочку к листу картона. Свитер вокруг раны густо пропитался кровью.
Юрий Иванович пошарил лучом фонаря по склону железнодорожной насыпи и повернулся, собираясь уходить.
— Вы же обещали, — прохрипел Волин из последних сил. Железный клин не то жег, не то промораживал его изнутри.
— Что я вам обещал? — нехотя обернулся толстячок.
— Вернуть… вернуть…
— В исходную точку, — докончил коротышка. — И чем вы недовольны? Вы попали к нам именно отсюда. Неужели трудно было догадаться? Так что — всего наилучшего. — Он осторожно переступил через тлеющую вагонную переборку.
«Серега!» — беззвучно позвал Волин. Но теперь он точно знал, что Лобанов не придет ему на помощь в последнюю минуту. И бессвязно подумал: «Лариска небось опять вареников налепила…» Алексей пошевелился, и в бедро ему уперлось что-то твердое и продолговатое. Он сразу догадался, что это такое. Волин до хруста сжал зубы, изогнулся и запустил руку в карман.
— Стой… гад! — голос Алексея, усиленный бешенством, прозвучал вполне отчетливо.
Юрий Иванович, чей силуэт маячил теперь на грани видимости, опять обернулся.
Волин непослушным пальцем взвел курок газового револьвера, который недавно стрелял, как кольт «магнум» в плохих кинобоевиках. «Сейчас-то он у меня бабахнет, — подумал Алексей, с трудом удерживая на весу прыгающую руку. — Только бы не промазать». — Бросили бы вы эту штуку, — недовольно проворчал Юрий Иванович. — Сколько можно объяснять, вы не туда целитесь.
— Вот тебе за все! — выдохнул Алексей и даванул на спуск.
Револьвер, кажется, не подвел. Но Волин не успел этого понять. Внутри у него что-то взорвалось, полыхнул невыносимо яркий свет, и тело будто рассыпалось на тысячу мелких осколков…
31
— Алешка! Ты? Вернулся?! — Лобанов уронил ружье и метнулся навстречу приближающимся шагам.
Вынырнувший из снегопада человек был не Алексей, это стало ясно с первого взгляда. Увидев Лобанова, он остановился, спросил тревожно:
— Вы кто? Вы что тут делаете?
Раздался щелчок, и в Сергея уперся луч фонаря. Лобанова передернуло. «Опять? По новому кругу?» — Вот вы где, — удивленно произнес Юрий Иванович. — Чего же? Шли бы себе, раз отпустили.
Лобанов украдкой огляделся, но толстячок, похоже, путешествовал в одиночку.
— Где мой друг?
— Что вы мне задаете такие вопросы? Вы захотели уйти — вам не препятствовали. А дальнейшее нас не касается.
По тону Юрия Ивановича Сергей безошибочно угадал, что тот врет, и надвинулся на коротышку, как ожившая телефонная будка.
— Где Волин? Я ведь и по-другому могу спросить.
— Вы на меня жути не нагоняйте, — отмахнулся толстячок. — Прибыл ваш друг точно по назначению. Как мы и обещали.
— Ты не крути, — сурово сказал Лобанов. — Куда это он прибыл? (Не мог коротышка просто повернуться и уйти. Не было у него силы отвязаться от настырного собеседника. Сергей это видел.) — Что вы меня допрашиваете? — …В исходную точку?
Юрий Иванович тяжело вздохнул, будто ему предстояло тащить в гору непосильный груз.
— Хорошо, — согласился он. — Давайте начистоту. Вы ведь давно все поняли. Что случилось, по какой причине вы оказались у нас и… где эта пресловутая точка.
— Допустим. Так вы хотите сказать, что Алексей…
— Вот именно, — утомленно кивнул толстячок. — Вас же никто не обманывал.
— Ну ты и мерзавец, — сказал Лобанов, сжимая кулаки.
— Вы несправедливы, — мягко возразил Юрий Иванович. — Вы, — он ткнул пальцем в Сергея, — именно вы не вписались в систему. Кто же виноват? У вас с другом был выбор, и вы его сделали.
— Тогда я вернусь, и от вашей системы останутся рожки да ножки. И не рассказывай мне про пустыню.
— Я вам расскажу про другое, — сказал толстячок, отступив на шаг. — Видите ли, какое дело. — Он замялся. — Друг ваш все равно… ну, вы сами понимаете. Так что ничьей вины перед ним нет. Ни моей, ни вашей. А вот с вами не все так просто. — Слова не шли у Юрия Ивановича с языка.
«Ему же позарез нужно от меня избавиться, — подумал Сергей. — Я ему как кость в горле». Он затаил дыхание. Коротышка тряхнул головой.
— Это против правил, но у нас с вами по правилам не выходит. В общем, так.
Ничего летального с вами во время крушения не случилось. Пустяки, в сущности.
Придется врачам попотеть, не без этого. Но выйдете из больницы как новый. Через пару месяцев все забудете. У вашего товарища остались двое детей. Им требуется помощь. Поэтому возвращайтесь спокойно. Никаких препятствий нет. Просто идите и все.
Лобанов не верил собственным ушам. Лицо его горело так, что оседавшие на него снежинки таяли мгновенно. Он вдруг ощутил подкатившую тошноту, но причиной тому было не отвращение, а боязнь поверить. И обмануться.
— Опять врете, — сказал Сергей и проглотил комок.
— Вы ведь себе тоже иногда врете, не правда ли? Но, согласитесь, не в таких случаях.
Теперь Сергей столь же безошибочно угадал, что Юрий Иванович не обманывает его, и ощутил слабость в коленях.
— Совершенно верно, — кивнул коротышка. — Я рад, что мы хоть в чем-то нашли общий язык.
— Скажите, что такое вторая попытка? — спросил Лобанов, стараясь утаить дрожь в голосе. Толстячок, поколебавшись, махнул рукой:
— Ладно. Раз уж напоследок. Смерть, видите ли, особа загадочная. Кто она или что, зла или добра — вы можете ответить? Я тоже не могу. После нее — бесконечная жизнь или столь же бесконечное ничто? Неведомо. Но к жизни она относится с почтением. Немудрено. Без жизни смерти нет. И если случается, что жизнь висит на волоске, наша Незнакомка может дать — как бы это точнее выразиться — дополнительное время, возможность реализовать нереализованное, вторую попытку — как хотите называйте. А дальше — игра есть игра. Кто-то выигрывает, кто-то — наоборот. Выигрывают, правда, немногие, и это понятно. Человек всегда то, что он есть. Тайм-аут редко что меняет.
Юрий Иванович умолк. Лобанов заметил, что метель прекратилась и разговор их продолжается в почти полной тишине, посреди мягкого, медленного — святочного — снегопада.
— Вашему другу, — продолжал толстячок, — в сущности, вторая попытка была ни к чему. Зря намучился человек и все равно прошел той же дорогой. А вот вы сорвали банк. Я просто не ожидал, честное слово. — Юрий Иванович вздохнул. — Ну что ж, иногда и так случается. Я не обижаюсь. Проигрывать тоже надо уметь. Так что не изводите себя сомнениями. Возвращайтесь, раз заслужили. Ну, мне пора.
Счастливого пути. — Он приложил два пальца к козырьку ушанки, повернулся и мгновенно растаял в густом кружении белых, лохматых хлопьев.
Лобанов остался один. Он не знал, сколько времени простоял бездумно и неподвижно, уподобившись окружавшим его заледенелым стволам.
Потом он понял, что снегопад кончился. В той стороне, где он разыскивал Волина, за частоколом тайги и смутно проступившими куполами сопок, чернота ночи лопнула, как нефтяная пленка на воде, и по небу начало растекаться едва уловимое мерцание приближающегося утра. Но там, куда удалился Юрий Иванович, ночь по-прежнему стояла непоколебимой стеной, сплавив небо и лес в бесконечный черный монолит.
«Черт, как курить хочется, — подумал Сергей, пошарив по карманам и найдя лишь пустую сигаретную пачку. — Ничего, в рюкзаке есть. И выпить бы неплохо… Это мы успеем. Это все еще у нас впереди». Он подошел, поднял валявшееся у выворотня ружье и, забросив его за плечо, обернулся к двум снежным холмикам, под которыми спрятались рюкзаки. «Оба не унесу. Лехин придется бросить».
«Ну что, подарили тебе индульгенцию? — Вопрос прозвучал у Лобанова в голове. Или еще где-то внутри. — Ни в чем и ни перед кем ты не виноват. Упрекнуть не за что.
Да ты вообще герой! Всех переиграл и выиграл. Хоть и со второй попытки. А выигрыш-то какой!
Давай, торопись домой. Ты это заслужил. Похоронишь Леху, утешишь вдову и сирот, деньжат им подкинешь. Ты закурить хотел? Это не проблема. И с выпивкой проблем не будет. И со жратвой. И без бабы ты еще долго не останешься. Живи, раз позволено.
Но индульгенции не дарятся. Они продаются. Тебе твою продали по немалой цене.
Только ты очень обрадовался и этого не заметил. Кинули подачку — пей, закусывай, трахайся — за то, чтоб Юрий Иванович мог править бал ныне, присно и во веки веков. А ты — стрелять, предавать, жрать ближнего. И чтоб всегда этому находилось разумное объяснение. Если зло есть добро, если Бог есть дьявол, то и заповеди его можно выполнять соответственно.
Тебе заплатили, чтоб никогда не пришел Зуев, который ничего другого и не может, как просто прийти. От него ничего другого и не требуется, как от зерна, которое должно упасть в борозду. Вырастет ли злак, станет ли хлебом, накормит ли страждущих — никто не может сказать заранее. Но в начале всего — зерно, крохотная крупица, из которой родится жизнь.
