Уоррен Мерфи - Китайская головоломка
– Неплохо? – переспросил Римо.
– Для белого человека, у которого такое глупое правительство, что признает Китай, да.
– Бога ради, Чиун, не начинай снова. – Римо в притворном раздражении воздел руки. Дело было вовсе не в том, что Чиун осуждал признание Соединенными Штатами коммунистического Китая, он осуждал всех, кто признавал хоть какой-нибудь Китай. И это не раз приводило к осложнениям.
Плакать Римо не умел, но почувствовал, как что-то влажное подбирается к глазам.
– А для корейца, папочка? – Он знал, что Чиуну нравится, когда к нему так обращаются. Когда Римо впервые назвал старика так – это было тогда, когда у него еще не прошли ожоги на лбу, на запястьях и на щиколотках, там, где к коже прикасались электроды, – то получил от Чиуна сердитую отповедь. Возможно, старика рассердил чересчур шутливый тон; возможно, он не верил, что Римо выживет. Это было в те далекие времена, когда Римо впервые повстречал людей, которые не верили, что он, полицейский из Ньюарка, застрелил того торговца наркотиками.
Он знал, что этого не делал. И именно тогда началась эта сумасшедшая жизнь. Пришел священник, чтобы дать ему последнее причастие, а на конце креста у него была маленькая капсула, и священник спросил, что он хочет спасти – душу или шкуру. А потом он взял капсулу в рот и пошел в свой последний путь, и раскусил капсулу, и вырубился, думая, что всех осужденных именно таким образом сажают на стул, предварительно навешав им на уши лапши насчет грядущего спасения.
А потом он проснулся и встретил людей, которые знали, что его подставили, потому что они сами его и подставили. И все это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что он сирота. Родственников у него не было, а раз так – никто не станет о нем плакать. И еще – это было частью цены, которую ему пришлось заплатить за то, что люди видели, с каким мастерством он расправлялся с вьетконговскими партизанами во время войны во Вьетнаме.
Итак, он проснулся на больничной койке, и перед ним встал выбор. Сначала – начать тренироваться. Это был один из тех маленьких шажков, которые могли привести к чему угодно – к путешествию длиною в тысячу миль, к любви до гробовой доски, к великой философии или к полному уничтожению. Шаг за шагом – а там видно будет.
И вот таким образом КЮРЕ – организация, которой нет, – заполучила себе человека, которого нет, – с новым лицом и новым сознанием. Именно сознание, а не тело делало Римо Уильямса Римо Уильямсом. Или Римо Кэбеллом, или Римо Пелхэмом, или всеми прочими Римо, которыми ему доводилось бывать. Им не удалось изменить ни его голос, ни автоматическую реакцию на имя. Но они изменили его самого, сволочи. Шаг за шагом. Но он и сам помогал. Сам сделал первый шаг и выполнил, едва сдерживая смех, те первые штучки, которым обучил его Чиун. А сейчас он уважал старика-корейца так, как не уважал никого и никогда. И ему было грустно видеть, как Чиун реагирует совсем не по-чиуновски на разговоры о мире с Китаем. Самого Римо это не волновало. Его научили не обращать внимания на подобные мелочи. Но было странно видеть, что такой мудрый человек может вести себя так глупо. Впрочем, сам этот мудрый человек однажды заметил:
– У каждого человека должны сохраниться несколько глупостей его детства. Сохранить все – это слабость. Понимать их – это мудрость. Отказаться от всех – это смерть. В них – первые семена радости, а у каждого человека должны быть свои деревья, за которыми он должен ухаживать.
И вот теперь, спустя много лет после этой первой мудрости, преподанной ему папочкой, Римо спросил:
– А для корейца, папочка?
Он увидел, как старик улыбнулся. Помолчал немного. И медленно произнес:
– Для корейца? Думаю, я должен искренне ответить – да.
– А для деревни Синанджу? – не ослаблял напора Римо.
– Ты очень честолюбив, – сказал Чиун.
– Мое сердце готово достать до неба.
– Для Синанджу ты годишься. Просто годишься.
– У тебя с горлом все в порядке?
– А что?
– Мне показалось, что тебе больно произносить эти слова.
– Да, честно говоря, не без этого.
– Папочка, для меня большая честь быть твоим сыном.
– Вот еще что, – сказал Чиун. – Человек, который не умеет приносить извинения, – это не человек. Мое плохое настроение в ту ночь было лишь реакцией на мой страх, что ты можешь разбиться. Ты спустился по стене великолепно. Пусть даже тебе потребовалось девяносто семь секунд.
– Ты великолепно взобрался вверх по стене, папочка. И даже еще быстрее.
– Любой шмук может взобраться вверх, сын. – Чиун обожал это еврейское слово, означающее нечто среднее между придурком и дерьмом. И вообще, он очень часто и не всегда к месту вставлял в свою речь подобные словечки. Он набирался их от пожилых евреек, с которыми очень любил беседовать, находя общую тему для обсуждения: неблагодарность собственных детей и последовавшие за этим страдания.
Последней такой дамой была миссис Соломон. Они встречались каждое утро за завтраком в ресторане, выходившем на море. Она постоянно твердила о том, как сын отправил ее в Сан-Хуан отдохнуть, а сам не звонит, хотя весь первый месяц она просидела у телефона.
А Чиун признавался ей, что его сын, которого он так любил пятьдесят лет тому назад, совершил такое, о чем и рассказать было невозможно. И миссис Соломон в ужасе закрывала лицо руками, разделяя горе своего собеседника. Она делала это вот уже полторы недели. А Чиун все не соглашался поведать ей, что же это такое, о чем и рассказать невозможно.
Очень удачно, думал Римо, что никому не пришло в голову посмеяться над этой парочкой. Потому что этот смех мог бы закончиться серьезными повреждениями грудной клетки.
До этого однажды чуть было не дошло дело. Молодой пуэрториканец, убиравший се стола грязную посуду, грубо ответил миссис Соломон, когда она заявила, что эклеры были несвежими. Мальчишка был чемпионом острова в среднем весе среди боксеров-любителей и подрабатывал в отеле «Насьональ», ожидая, пока придет его время стать профессионалом. Однажды он решил, что больше не хочет быть профессионалом. Это было примерно в то время, когда он увидел, как стена стремительно надвигается на него, а блюдце с недоеденным эклером летит к морю.
Миссис Соломон лично заявила в полицию о молодом головорезе, который напал на милого, доброго, славного пожилого джентльмена. Чиун стоял рядом с самым невинным видом, пока санитары несли бесчувственное тело из ресторана в машину скорой помощи.
– Каким образом этот юноша напал на пожилого джентльмена? – спросил пуэрториканский полицейский.
– Кажется, он прислонился к нему, – ответила миссис Соломон. Именно так ей и показалось. В самом деле, не мог же мистер Паркс дотянуться до мальчишки через стол и бросить его в стену. Он ведь уже такой старый, что вполне может приходиться ей… ну, скажем, дядей.
– Я хочу сказать, что сначала услышала, как этот юноша фыркнул, а потом я увидела, ну, мне показалось, что он целует стену, а потом он опрокинулся на спину. С ним все будет хорошо?
– Он поправится, – ответил полицейский.
– Чудесно! – обрадовалась миссис Соломон. – Мой приятель тогда не будет переживать так сильно.
Ее приятель поклонился в традиционной восточной манере. Как это очаровательно! – восхитилась миссис Соломон. Такой вежливый, кто бы мог подумать, что он уже столько лет страдает оттого, что его сын сделал нечто такое, о чем и рассказать невозможно. Римо был вынужден прочитать Чиуну еще одну лекцию. Эти лекции участились с тех пор, как президент объявил о своих планах посетить коммунистический Китай.
Они сидели на берегу Карибского моря, и небо над ними стало сначала красным, потом серым, потом черным, и когда они почувствовали, что вокруг никого нет, Римо зачерпнул пригоршню песка и, пропустив его сквозь пальцы, сказал:
– Папочка, никого в мире я не уважаю так сильно, как тебя.
Чиун, одетый в белое кимоно, сидел молча, словно бы вдыхая свою суточную порцию соли из морского воздуха. Он ничего не ответил.
– Бывают времена, когда мне становится больно, папочка, – продолжал Римо. – Ты не знаешь, на кого мы работаем. А я знаю. И именно потому, что я это знаю, я понимаю, как важно нам не привлекать к себе внимания. Мне неизвестно, когда завершится этот курс переподготовки и мы разлучимся. Но пока ты со мной… Да, нам очень повезло, что этот мальчишка думает, будто поскользнулся. И в прошлом месяце в Сан-Франциско нам тоже повезло. Но ты ведь сам говорил, что везение дается человеку легко, но так же легко отбирается назад. Везение – самая ненадежная вещь в мире.
Волны размеренно бились о песок, и в воздухе начала ощущаться прохлада. Чиун негромко произнес что-то, что прозвучало как «клещи».
– Что? – не понял Римо.
– Кветчер, – повторил Чиун.
– Я не понимаю по-корейски, – сказал Римо.
– Это не по-корейски, но все равно подходит. Это слово использует миссис Соломон. Это существительное.
![Ричард Сэпир - Китайская головоломка [другой перевод]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
