Томас Харрис - Ганнибал
— Если я останусь в стороне от этого дела?
— Если события будут развиваться предначертанным путем, а в королевстве сохранится мир, то ваше повышение, Джек, обязательно произойдет. Взгляните-ка мне в глаза, Джек.
— Слушаю вас, Директор Танберри.
— Это не просьба, Джек. Это — прямой приказ. Держитесь от этого дела подальше. Не отказывайтесь от новых возможностей. Нам всем иногда приходится смотреть в сторону и делать вид, что ничего не происходит. Я сам неоднократно был вынужден так поступать. Я понимаю, насколько это тяжело, и знаю, что вы сейчас чувствуете.
— Что я чувствую? Я чувствую, что мне надо принять душ, — сказал Крофорд.
Глава 5
Старлинг была хорошей хозяйкой, но ей не хватало методичности. На ее стороне домика, который они занимали вместе с Арделией, царила чистота, и она могла найти любую вещь, но в то же время дела имели тенденцию накапливаться. Это могло быть стиранное, но не разобранное белье или большая гора журналов, для которых на полках не осталось места. С невыглаженной одеждой она смирялась, так как считала себя мировой рекордсменкой по скорости глажения, да и наряжаться ей приходилось очень редко.
Но когда ей хотелось настоящего порядка, она через общую кухню отправлялась на территорию Арделии Мэпп. Если Арделия была дома, то Старлинг обращалась к ней за советами. Советы эти, как правило, оказывались весьма полезными. На тот случай, если Арделия отсутствовала, между ними имелось соглашение: Старлинг может сколько угодно предаваться размышлениям в атмосфере полного порядка, при условии, что ничем данный порядок не нарушает. Вот и сегодня Старлинг сидела на половине Арделии. Это было жилье, в котором постоянно ощущалось присутствие его владельца.
Старлинг смотрела на заключенный в самодельную рамку страховой полис бабушки Мэпп. Этот полис висел здесь на стене точно так, как он когда-то висел в хижине, когда бабушка арендовала землю у фермера. Полис украшал стену и в дешевой квартире, где прошло детство Арделии. Бабушка продавала овощи и цветы, экономила каждый цент, чтобы вовремя внести очередной страховой взнос. В итоге старушка под залог своей страховки ухитрилась получить ссуду, которая помогла Арделии преодолеть последнее препятствие на ее нелегком пути в колледже. На стене висела и фотография миниатюрной старой женщины в платье с белым крахмальным воротником и соломенном канотье на голове. Женщина даже не пыталась улыбнуться, а из-под полей шляпы смотрели ясные, исполненные древней мудрости глаза.
Обращаясь к прошлому, Арделия ежедневно черпала новые жизненные силы. Вот и для Старлинг настало время сделать то же самое. В лютеранском приюте в Бозмене девочку не только кормили и одевали, но и привили ей навыки достойного поведения. Но сейчас этого было недостаточно, сейчас она хотела прислушаться к голосу крови.
Что ты имеешь за душой, если происходишь из нищей белой семьи и родилась в таком месте, где Реконструкция[8] завершилась лишь в конце пятидесятых годов этого века? Что ты имеешь в заначке, если родилась среди тех людей, которых именуют белой голытьбой, деревенщиной, в лучшем случае снисходительно — синими воротничками, или белыми бедняками с Аппалачей. Что может дать тебе силы, если даже сомнительные аристократы Юга, считающие физический труд унизительным, называют твоих сородичей белыми голодранцами. Может быть, то, что мы первыми задали им взбучку в битве у Булл-Ран? А может быть, то, что твой прапрадед отличился под Виксбургом, после чего тот забытый Богом угол стал навеки именоваться Язу-Сити?
Гораздо больше чести и еще больше смысла в том, если тебе удается преуспеть с той малостью, что ты имеешь — будь то жалкий клочок земли и хромоногий мул. Но ты должна дойти до этой истины своим умом, подсказывать тебе некому.
Старлинг преуспевала в Академии ФБР только потому, что ей не на кого было опереться в прошлом. Большую часть своей жизни она провела в различных учреждениях и выжила там лишь благодаря тому, что уважала эти заведения и повиновалась их правилам. Ей постоянно удавалось продвигаться вперед. Она добивалась стипендий и всегда играла в команде. Невозможность подняться по служебной лестнице в ФБР после столь удачного старта стала для нее чем-то новым и пугающим. Она беспомощно билась о толстое стекло, подобно угодившей в бутылку пчеле.
У Старлинг было четыре дня на то, чтобы оплакать погибшего на ее глазах Джона Бригема. Когда-то давным-давно Джон Бригем кое о чем ее попросил, но она сказала: «Нет». Бригем спросил, останутся ли они друзьями. Он действительно хотел этого. Старлинг ответила: «Да». Она этого тоже хотела.
Она научилась жить с мыслью о том, что на рыбном рынке Феличиана собственноручно убила пять человек. Но в ее памяти постоянно вставал сплющенный между машинами парень из банды. Каждый раз, закрывая глаза, Старлинг снова и снова видела, как он царапает скрюченными пальцами крышу автомобиля и как с крыши на мостовую падает его револьвер.
Однажды она пришла в больницу, чтобы взглянуть на ребенка Эвельды. Там же оказалась и мать Эвельды. Бабка держала внука на руках, готовясь унести его домой. Узнав Старлинг по фотографии, она вручила младенца медсестре и, прежде чем Старлинг успела сообразить, что происходит, изо всех сил ударила убийцу дочери по голове со стороны раны.
Старлинг не стала отвечать ударом на удар. Вместо этого она схватила старуху за руку и, прижав ее физиономией к стеклу родильной палаты, держала до тех пор, пока ведьма не перестала брыкаться. В пылу борьбы бабушка вывозила соплями и слюнями все стекло. По шее Старлинг текла кровь, и от боли кружилась голова. В палате неотложной помощи ей еще раз зашили ухо. Исковое заявление Старлинг писать отказалась, а санитар неотложки проинформировал обо всем «Тэтлер», за что ему и обломились три сотни баксов.
Ей еще дважды пришлось выйти из дома. Первый раз — отдать распоряжения в связи с похоронами Джона Бригема и второй — проститься с ним на Национальном кладбище в Арлингтоне. У Бригема осталось очень мало родичей, все седьмая вода на киселе, и он назвал Старлинг своей душеприказчицей.
Лицо Бригема было настолько изуродовано, что тело пришлось положить в закрытый гроб, но Старлинг до этого успела увидеть останки Джона. В последний путь специальный агент Бригем отправился в своем безукоризненно сшитом мундире офицера Морской пехоты и с Серебряной Звездой на груди. Остальные награды были представлены ленточками.
Когда церемония закончилась, начальник Бригема передал Старлинг коробку с личным оружием Джона, его наградами и предметами, которые находились на его постоянно захламленном письменном столе. Среди этих предметов оказалась и глупейшая, предсказывающая погоду пластмассовая птичка. Птичка ритмично кланялась и пила воду из стакана.
Через пять дней Старлинг предстояло разбирательство, которое могло поставить на ней крест. Ее рабочий телефон молчал, если не считать единственного сообщения от Крофорда, а ей самой после смерти Джона звонить было некому.
Она позвонила лишь своему представителю в Ассоциации агентов ФБР, и тот посоветовал ей не являться на слушание в открытых туфлях и с броскими серьгами в ушах.
Телевидение и газеты ежедневно возвращались к Эвельде Драмго. Средства массовой информации раскручивали эту историю так, как мальчишки крутят дохлую крысу, держа ее за хвост.
Погрузившись в идеальный порядок жилья Арделии Мэпп, Старлинг пыталась привести в такое же состояние и свои мысли.
Искушение потрафить недругам и тем самым попытаться заслужить их одобрение — тот червь, который всегда гложет вас изнутри лишь для того, чтобы вас уничтожить.
Но вот в ее мысли ворвался какой-то посторонний звук, Старлинг попыталась точно вспомнить слова, сказанные ею в автобусе наружного наблюдения. Не наболтала ли она чего-нибудь лишнего?
Снова посторонний звук.
Бригем попросил ее проинформировать остальных об Эвельде. Не проявила ли она тогда враждебности, не очерн…
И снова ход ее рассуждении прервал посторонний звук.
Старлинг вернулась к действительности и поняла, что слышит дверной звонок со своей половины дома. Скорее всего какой-нибудь репортер. Кроме того, она ожидала повестку с требованием явиться в суд по гражданскому иску. Отодвинув занавеску, Старлинг посмотрела в окно и увидела возвращающегося к своему грузовичку почтальона. Чтобы остановить его, ей пришлось выбежать из дома. Став спиной к расположившимся на другой стороне улицы и вооруженным телевиками фотографам, она расписалась за доставленное экспресс-почтой письмо. Это был розовато-лиловый, прошитый шелковой нитью конверт из прекрасной бумаги. Конверт, несмотря на то что ее мысли были заняты совсем другим, пробудил какие-то смутные воспоминания. Вернувшись в дом, Старлинг внимательно посмотрела на адрес, написанный великолепным почерком гравера.
