Сергей Абрамов - Мертвые не плачут
Походил по рядам, поприценивался то к курткам зимним кожаным, то к джинсам летним самострочным, то еще к чему-то бессмысленному, но минут через пятнадцать хода напал на ряд, где торговали рабочей одеждой. Как с прилавка, так и с асфальта – у кого сколько денег нашлось, чтоб за место в ряду заплатить. Нашел тетку, торгующую от какого-то непроизносимого «ООО», у которой имелись в ассортименте куртки и комбинезоны из ткани, именующейся странно – «смесовая».
– Хлопку тут целых тридцать три процента, – с гордостью сообщила тетка, поглаживая товар. – И носили-то костюмчик ну не боле, чем три раза.
Слово «проценты» звучало у нее с ударением на «о», а «раза» – на второе «а».
Пастух клюнул на рекламу и купил костюмчик темно-синего когда-то цвета. Ежу было ясно, что носили его три тыщи тридцать три раза и в условиях, мало совместимых с жизнью. Но Пастуха все устроило. Даже цена. Он за ней не постоял. В соседнем ряду надыбал бейсболку с надписью «Жесть»: надпись подходила к одежде. Еще взял мороженое «пломбир» у восточного человека в такой же бейсболке с той же надписью.
– Брат, – сказал восточный человек и показал на бейсболку.
– А то, – согласился Пастух без энтузиазма.
Раньше такие лица он привык видеть в прицелах карабина или снайперской винтовки.
Но на дворе был мир. Какой-никакой.
Пастух шел по рынку и ел мороженое. Оно было вкусным, а вкус этот хранился в памяти с отрочества, с детдома, где старик-повар раз в месяц по разрешению Бати проворил разновозрастным детдомовским хулиганам молочное с сахаром мороженое. Брат жутко любил его и плакал всерьез, когда блюдечко пустело. Добавок в детдоме не давали.
Что или кого он сейчас жутко любит? Риторический вопрос…
В машине Пастух переоделся в обновку, бейсболку поселил на затылок и порулил по знакомой дороге в мэрский поселок. Те же пятьдесят с копейками минут езды, несмотря на рабочий день понедельник. У поселка загнал машину подальше от дороги и поближе к лесу, а сам пошел к Реке, протопал вдоль забора, открыл незапертую, как и ожидалось, калитку и оказался внутри поселка. Картонная папка для важных документов с ботиночными шнурками ненавязчиво давала понять, что он не просто слесарь там или водопроводчик галимый, а человек не последний и спешит по делу.
Пастух здраво понимал, что его деловые гулянья по улицам поселка конечного смысла не имеют. Визит ли в контору поселка с требованием показать, например, схемы охранно-пожарной сигнализации в домах, если они есть в конторе, попытка ли постучаться непосредственно в тот или иной дом и посмотреть на месте, что за системы ОПС стоят там-то и там-то… Бредово и, главное, опасно. Если, не дай Бог, что-то когда-то в срок произойдет, то любой гондон из местных вспомнит сомнительного пожарного инспектора в костюмчике из смесовой ткани, задававшего вредные и подозрительные вопросы.
Нет, конечно, ничего такого по-детски наивного и по-взрослому опасного Пастух делать не собирался. И с чего этот любой гондон должен решить, что смесовая ткань – первый признак пожарного инспектора? Вот уж нет! Электрик, водопроводчик, слесарь, сварщик, плотник, каменщик – да мало ли кто весь день по поселку шатается! И все с ног до головы в смесовой ткани. Разве упомнишь…
А он, Пастух, ничего с собой поделать не мог. Бинокль – вещь отличная, но ему, Пастуху, всякий раз зачем-то надо было… ну, как поточнее?.. подышать воздухом творимого им события. Так? Все равно – не точно… Он знал откуда-то заграничное слово «амбьянс», нашел в словаре варианты перевода: среда, атмосфера, обстановка. Ну, где-то так. Но ему не нравились русские синонимы – привычные, обыденные, давно обкатанные во рту. А вот амбьянс… Что-то необъяснимое, но существующее – жарко или холодно, дождь или ветер, лес или поле, а еще запахи – стен, вещей, тела…
Вот на войне никакого амбьянса не было: гарь, грохот, жара, явь как сон и наоборот.
И лица, лица, лица…
Часто – как раз в прицеле.
А там, далеко, уже на пороге юности, когда брат жил обок и был совсем маленьким и беззащитным, и недоедал, как все в детдоме, а эта жирная и потная сука била брата по лицу почему-то красными лапами, обклеенными, обвешенными сырым тестом для пирога с черешней, била, потому что брат украл из алюминиевого таза малую горсть ягод.
Они были – для пирога.
Суке не повезло. Она упала в колодец. Вечером следующего дня. Пошла по воду и упала. Так вышло. Похоже, ведро уронила и стала высматривать его в черноте сруба. Слишком глубоко заглянуть старалась…
Повар плакал, когда ее вытянули наверх. Она ему и женой-то не была толком. Так, жили…
Жалко было повара, хороший мужик. Еще не сильно старый, другую найдет.
И нашел всего ведь месяц спустя. Доброй она оказалась, жалела пацанов, особенно – мелких возрастом.
А черешневый влажный запах – это и был его, Пастуха, амбьянс. Тогда он не знал красивого французского слова. Много позже узнал…
Короче, за тем он и гуляет по поселку. Чтоб потом легко, когда захочется, восстановить в памяти очередное сочиненное им событие и в реальность им же воплощенное, и странно, сладко переживаемое вновь и вновь – бесконечно, по сути…
А восстанавливать прожитые события легко как раз по амбьянсу, если кто не понял.
В поселке томились запахи не известных Пастуху цветов, где-то далеко скошенной травы, свежей масляной краски и чуть плавящегося от жары асфальта. Небо над поселком было чистым и белесым, а солнце – круглым и в дымке. А поверх всего откуда-то плыл запах гари. Или Пастух сочинил его. Но так все и запомнит. Сказано же: амбьянс…
Он уже обошел полпоселка и снова вернулся к калитке, ведущей на пляж. Самое занятное, что за те полчаса, за которые он быстрым шагом отмотал по улочкам что-то около полутора километров, никто навстречу ему не попался. Ни взрослый, ни ребенок, ни даже гуляющая сама по себе собачка. А и то объяснимо: понедельник, середина рабочего дня, солнце в зените, жара, собачки кемарят.
Краем глаза заметил: замок в калитке был. Обычный. Для длинного ключа с бороздкой. Простой довольно замок. Скорей всего калитка возникла не по генплану, а по жизни. Кому-то – тому же Мэру – понадобился близкий выход на трассу для бега. К общей сигнализации неплановый вход-выход не успели подключить, или не дотумкали, что странно. Но – факт. И еще странно: Пастух вчера был здесь около шести утра и не видел, чтоб кто-то из охраны отпирал калитку. Выходит, не заперли на ночь.
Еще одна вольность, позволенная себе Мэром?
Не жалеет он себя, ох, не бережет…
Хотя открыть самый витиеватый калиточный замок – как два пальца об асфальт.
Протрясся по грунтовке, выбрался на шоссе. Ехал – прикидывал: с Мэром что-то худо-бедно вырисовывается, а вот что с его женщинами делать? Та, левая, молодая и несытая, где-то в отъезде. Вот-вот вернется. Лучше бы не возвращалась покамест. Ничего личного, просто она, вернувшись раньше срока, может невзначай вмешаться в план Пастуха. Да если даже и в срок, тоже хреново. Соседка сказала: в среду она приезжает. Или в четверг – на крайняк. Не к месту и не ко времени. Среда, как решил Пастух, станет последним днем его пребывания в Городе-на-Реке. По задумке финал этапа – четверг, пятый день, но зачем тянуть, если он, Пастух, все сможет успеть к ночи со среды на четверг. Или, лучше, к позднему вечеру среды. Надо подумать, как и где удержать даму сердца фигуранта. Без насилия, разумеется. Случай выстроить, время пока есть.
А жена…
Вот ею Пастух и займется сегодня, она для него пока – femina ignota, если по латыни. Откуда латынь и уже не впервые? Да оттуда же, откуда он сам – из войны. В горном селе в разваленном снарядом доме учителя словарь целым нашел. Русско-латинский. Какое-никакое, а все – занятие, когда сон не прет.
Жена Мэра сейчас наверняка – на работе. В своем кабинете, который, знал из досье Пастух, имел достойное место в шестиэтажной стекляшке заводоуправления, где милая и умная дама управляла своим нехилым заводом и всеми остальными собственными активами. Раз бизнес у дамы шел шоколадно, значит, Бог женщину разумом не обделил. Это славно: ей дальше одной жить. И сына растить…
Хотя, может, опять замуж выйдет. Невеста – на диво.
Судостроительных заводов, заводиков, конструкторских бюро etc. в Городе было – тьма тьмущая. Тем Город, в принципе, издавна славился и славы не потерял. До «мэрского» предприятия ехать пришлось трудно: далековато от центра, и дороги посреди дня забитыми оказались. Что нынче нигде никому в Державе не удивительно. Пастух терпеливо продрался до места, запарковался на открытой стоянке недалеко от заводоуправления. Переодеваться не стал. Как был в «смесовом», так и пошел на проходную. Только из бардачка очки взял, обычные, с простыми стеклами, и – нацепил на нос. Мужики на проходной, кроме этих очков ничего не запомнят, если вдруг что-то вспоминать придется.
