Грег Айлс - Кровная связь
Она уходит, оставляя меня наедине с женатым любовником и тем кошмаром, в который, похоже, превратилась моя жизнь в последнее время. Шон поднимает мои чемоданчики и направляется к двери. Мы не можем рисковать, затеяв выяснение отношений прямо здесь.
Мы в молчании проходим квартал, и дубовые листья роняют на нас капли теплого дождя. Пока я прохлаждалась внутри, на улице пошел обычный для Нового Орлеана дождь, который не способен остудить или освежить город. Он лишь добавляет удушливой влажности и приносит больше грязи в озеро Понтшартрен. Однако в воздухе ощущается запах банановых деревьев, и в темноте улица обрела таинственный, романтический вид.
– Что стряслось на этот раз? – спрашивает Шон, не глядя на меня. – Еще один приступ острого тревожного состояния с реакцией паники?
У меня дрожат руки, но я не знаю, отчего: то ли после случившегося со мной в доме убитого, то ли с похмелья и абстиненции, то ли после конфронтации с капитаном Пиаццей.
– Наверное. Хотя не уверена.
– На тебя так действуют эти убийства? Все началось с третьей жертвы, Нолана.
В голосе Шона явно слышится беспокойство.
– Не думаю.
Он наконец бросает на меня взгляд.
– Тогда все дело в нас, Кэт?
Разумеется. В ком же еще?
– Я не знаю.
– Я же говорил, что мы с Карен подумываем о консультации с адвокатом. Но дети, понимаешь… Мы…
– Не начинай сначала, хорошо? Только не сегодня. – У меня перехватывает дыхание, во рту появляется кисловатый привкус. – Я оказалась в таком положении, потому что сама так захотела.
– Я понимаю, но…
– Пожалуйста. – Мне приходится сжать правую руку в кулак, чтобы она не дрожала так сильно. – Договорились?
На сей раз Шон замечает истерические нотки в моем голосе. Когда мы подходим к «ауди», он берет у меня ключи, отпирает дверцу и опускает мои чемоданчики на заднее сиденье. Потом он оглядывается назад, на дом ЛеЖандра – наверное, чтобы убедиться, что Пиацца не следит за нами. У меня сердце разрывается на части, когда я вижу, что он ведет себя так даже сейчас.
– Скажи мне, что происходит, – заявляет он, снова поворачиваясь ко мне. – Я чувствую, ты что-то от меня скрываешь.
Да. Но я не собираюсь устраивать сцену прямо здесь. Не сейчас. Я не хочу, чтобы все было вот так. Даже я иногда верю в сказку, а здесь, на этой мокрой улице, где совсем недавно произошло убийство, ей не место.
– Я не могу тебе рассказать об этом, – отвечаю я. Это все, на что я способна.
В его зеленых глазах вспыхивает немая мольба. Иногда они – я имею в виду его глаза – бывают очень выразительными.
– Мы должны поговорить, Кэт. Сегодня же вечером.
Я не отвечаю.
– Я приеду так скоро, как только смогу, – обещает он.
– Хорошо, – соглашаюсь я, зная, что это единственный способ убраться отсюда. – Вон там капитан Пиацца.
Шон резко поворачивает голову налево.
– Где?
Еще один удар ножом в сердце.
– Мне показалось, я только что видела ее. Тебе лучше вернуться.
Он пожимает мне руку, потом открывает дверцу «ауди» и помогает мне забраться внутрь.
– Смотри, поезжай осторожно, не попади в аварию.
– Не волнуйся за меня.
Вместо того чтобы уйти, он просовывает голову в раскрытую дверцу, берет меня за левое запястье и заявляет с подкупающей искренностью:
– Я действительно беспокоюсь о тебе. Что случилось? Я знаю, что-то произошло. Проклятье! Скажи мне!
Я запускаю мотор и медленно отчаливаю от тротуара, не оставляя Шону иного выбора, кроме как отпустить мою руку.
– Кэт! – кричит он мне вслед, но я закрываю дверцу и уезжаю, а он остается на мокром тротуаре и смотрит на хвостовые стоп-сигналы моей машины.
– Я беременна, – говорю я наконец. Правда, уже слишком поздно.
За две мили от своего дома на озере Понтшартрен я вдруг понимаю, что не хочу ехать туда. Я боюсь, что стены начнут смыкаться вокруг меня, как удушающие объятия, и я как сумасшедшая буду метаться по сжимающимся комнатам до тех пор, пока в гараж не заедет Шон и не опустит дверь пультом дистанционного управления. И каждое слово, которое он мне скажет, будет доноситься до меня сквозь тиканье часов, неумолимо отсчитывающих время, оставшееся до того момента, когда ему придется возвращаться домой к своей жене и детям. А сегодня ночью я решительно этого не вынесу.
Обычно, отработав свое на месте преступления, я останавливаюсь у магазина и покупаю бутылку водки. Но только не сегодня вечером. Крошечное сосредоточение клеток, растущее внутри меня, – единственная чистая вещь в моей жизни, и я не намерена причинять ей вред. Даже если альтернативой станет белая горячка и комната с обитыми резиной стенами. Это единственное, в чем я уверена в данную минуту.
Поначалу я решила резко и навсегда завязать с выпивкой, небезосновательно полагая, что так будет лучше для ребенка. Через двадцать часов после совершения этой чудовищной ошибки меня трясло так, что я не могла расстегнуть «молнию» на джинсах, чтобы сходить в туалет. Еще через пару часов мне начали повсюду мерещиться змеи. Маленькая гремучая змейка в углу кухни, свернувшаяся смертельным клубком. Толстый водяной щитомордник, свисающий с папоротника в декоративной кадке в гостиной. Королевский аспид безумно яркой раскраски, нежащийся на солнце за стеклянными дверями в спальню. Все они смертельно опасны, все хотят бесшумно подползти ко мне, вонзить зубы в мою плоть и не отпускать до тех пор, пока последняя капелька яда не попадет в мою кровь.
Здравствуй, делириум тременс, белая горячка, или белочка…
Моя решимость «завязать» резко и бесповоротно ослабела. Я перерыла все свои медицинские справочники, которые сообщили, что первые двое суток после прекращения приема алкоголя будут самыми тяжелыми. Специалисты-наркологи прописывают в таких случаях валиум, способный притупить физические болевые симптомы, пока пагубная привычка не излечивается на физиологическом уровне. Вот только валиум может привести к развитию «волчьей пасти» у плода, причем вероятность возникновения уродства зависит от дозировки и длительности применения лекарства. С другой стороны, полноценная белая горячка способна вызвать сердечный приступ, апоплексический удар и даже смерть матери. Так что пресловутого выбора из двух зол у меня на самом деле не было. Я знакома с доброй дюжиной челюстно-лицевых хирургов, способных исправить «волчью пасть», но при этом не знаю ни одного, кто мог бы вернуть мертвеца к жизни. Когда королевский аспид пополз ко мне, я влезла на стол, позвонила в «Райт эйд» и выписала сама себе валиум в количестве, достаточном для того, чтобы продержаться в течение следующих сорока восьми часов.
Шины «ауди» протестующе визжат, когда я делаю резкий разворот на сто восемьдесят градусов и останавливаюсь у въезда на федеральную автостраду номер десять. Мимо меня, сердито гудя клаксонами, с ревом проносятся грузовики и легковые автомобили. Час езды по автостраде номер десять приведет меня в Батон-Руж. А оттуда шоссе номер шестьдесят один, следуя изгибам реки Миссисипи, – в городок Натчес, штат Миссисипи, где я родилась и выросла. Я много раз отправлялась в это путешествие, но так и не довела дело до конца. Сегодня вечером, однако…
«Родной дом… – шепчу я про себя. – Место, в которое тебя должны обязательно впустить, если ты приедешь туда, когда бы это ни произошло». Не помню, кто это сказал, но фраза всегда казалась мне уместной и удачной. Хотя на первый взгляд все обстоит не совсем так. Моя семья вечно умоляет меня приехать. А мать прямо-таки мечтает о том, чтобы я вернулась в дом, где прошло мое детство. (Слово «дом» в данном случае неуместно. Это целое поместье, достаточно большое, чтобы приютить меня и еще дюжину семейств). Но я никогда не смогу вернуться туда. Я даже не могу переехать обратно в Натчес. При этом я не знаю, почему. Это очень красивый городок, намного красивее и лучше Нового Орлеана. И уж во всяком случае намного более безопасный и мирный. И он влечет к себе многих, кто пытался покинуть его в разные годы.
Но только не меня.
Вы уезжаете откуда-нибудь в молодости, не отдавая себе отчета, зачем и почему, зная только то, что вы должны уехать оттуда. В шестнадцать лет я закончила среднюю школу, поступила в колледж, уехала из Натчеса и никогда не оглядывалась назад. Парочка симпатичных ребят, которых я знала, тоже стремилась во что бы то ни стало убраться оттуда, и они добились своего. Я, конечно, приезжала отпраздновать Рождество и день Благодарения, но в остальные дни меня было не затащить туда и на аркане, что моя семья воспринимала как личное оскорбление. Они никогда не понимали меня, равно как и никогда не позволяли мне забыть об этом. Оглядываясь назад с высоты прошедших пятнадцати лет, я думаю, что сбежала из дому только потому, что Кэт Ферри могла быть – и стать – самой собой только в другом месте и в другом времени. В Натчесе она была и остается наследницей обременительной, неподъемной череды обязательств и ожиданий, оправдать которые я не могла. Да и не собиралась.
