Саша Аранго - Правда и другая ложь
Марта обладала синестезией с рождения. Любой запах или звук имели для нее цвет и форму. Когда она в первом классе школы начала учиться писать буквы, у нее появились фотизмы, окрашивавшие слова в цвет первой буквы. Марта считала это нормой и только к девяти годам узнала, что отнюдь не все люди обладают такими способностями – видеть чудесные эманации букв и слов. Она рассказала о своей способности матери, и та, перепугавшись, отвела дочь к врачу. Врач был старой школы и фотизмами не страдал. Он назначил Марте лекарства, от которых девочка стала вялой и начала толстеть. Марта выбросила таблетки и с тех пор никому не рассказывала о своих цветовых видениях. Это оставалось ее сокровенной тайной до встречи с Генри.
– Может быть, ты поднимешься на чердак и сам посмотришь?
«Какое же ты сокровище, я не стою твоего мизинца, – хотелось сказать Генри. – Я заслужил смерть, почему ты не освободишь меня? Сделай милость, испепели меня!»
– Как ты смотришь на то, чтобы поесть на ужин рыбы, а?
– Генри, я до смерти боюсь этого зверя.
– Пойдем, солнышко. – Он обнял жену, поцеловал ее волосы. Марта прижалась лицом к его груди и вдохнула запах его тела.
– Сегодня ты пахнешь чем-то оранжевым, – убежденно произнесла Марта. – Это что-то серьезное?
– Мне надо тебе кое-что сказать.
– Что?
Слова застряли у него на губах. Генри пробормотал нечто невразумительное и несмело улыбнулся. Когда он смеялся, Марта видела темно-синие спирали, вылетавшие из его рта. Ни один мужчина в мире не смеялся ультрамариновыми танцующими звездочками.
Марта поцеловала мужа в губы.
– Если это женщина, то оставь ее при себе, а теперь пойдем искать куницу, ладно?
Она взяла его за руку и повела за собой вверх по лестнице. Генри радостно подчинился. Она уже давно все знала и не сердилась. Больше всего Генри ценил в жене понимание его слабостей. Каждый раз, встречаясь с другими женщинами, Генри старался обставлять измену приличиями и тактом. Зачастую ему было нестерпимо стыдно, и он давал себе клятвы измениться. Но каждый раз, когда он после очередной измены возвращался домой, Марта словно рентгеном просвечивала его нечистую совесть. Но настоящую угрозу Марта видела только в Бетти и, как оказалось, не без основания. Женщины, правда, лично встречались только раз – на коктейле в саду Мореани.
Это случилось вечером, была прекрасная погода. Ночные цветы, привлекая бабочек, раскрыли свои лепестки. Бетти стояла у буфета и ела вилкой клубничный десерт. Открытое сзади платье позволяло видеть ямку между верхними частями ее ягодиц.
– Нет, только не она, Генри, – тихо произнесла Марта, проследив за взглядом мужа, притянутым, как магнитом, к волшебной ямке. Генри сразу понял, что имела в виду Марта и что он никогда не сможет по доброй воле расстаться с Бетти. Он пообещал, что больше не будет с ней встречаться. С тех пор он виделся с Бетти только в очень отдаленных местах. Он купил себе мобильный телефон с предоплаченным номером, оплачивал пребывание в мотелях и организовывал свидания при свечах в дорогих барах. Тем не менее это была связь, состоявшая из кратких мимолетных встреч, и каждая такая встреча оставляла в душе Генри мутный тяжелый осадок.
* * *Комната Марты была небольшой, окрашенной в кремово-белые тона. Она не любила большие помещения с высокими потолками; они живо напоминали ей время, проведенное в психиатрических клиниках. Маленький письменный стол с вращающимся стулом стоял под скосом крыши, у окна; застланная белым покрывалом кровать – между окном и входом в ванную. На первый миллион, полученный за «Фрэнка Эллиса», Генри хотел купить французский замок, но Марта считала замки слишком большими и холодными жилищами, и они остановились на более скромном доме. Пока она писала следующий роман, Генри, связавшись с женщиной-маклером, подыскал господскую усадьбу и принялся ее ремонтировать.
Генри бегло осмотрел кабинет Марты и прислушался. В машинку был вставлен чистый лист. Ни одного скомканного клочка бумаги, в мусорной корзине пусто. Никаких исправлений, никаких черновиков. Водопад слов лился непосредственно из мозга Марты на бумагу без исправлений.
– Ты что-нибудь слышишь?
– Нет.
– Может быть, она уснула?
Они молча, напряженно прислушались. Наступил момент, подумалось Генри. Сейчас он должен ей все сказать. Но все не мог подобрать нужных слов.
– Это был, наверное, аист.
– Аисты не прилетают ночью, Генри.
– Да, это верно. Где ты слышала шорох?
Марта указала на одно место на потолке.
– Вон там, над кроватью.
Генри разулся, встал на кровать и прижался ухом к скосу крыши. Между обшивкой стены и стропилами оставалось узкое свободное пространство, тянувшееся вдоль всей крыши. Воздух играл роль теплоизоляции. В этом промежутке Генри уловил чье-то дыхание. Действительно, среди стропил кто-то шуршал. Были слышны движения острых зубов. Генри превратился в слух, но зверь, видимо, заметил его присутствие.
Сделав лицо озабоченного специалиста, Генри спрыгнул с кровати.
– Да, там кто-то есть.
– Оно большое?
– Зверь больше не шевелится.
– Это куница?
– Возможно, да.
– Она больше или меньше кошки?
– Меньше. Не переживай, я ее поймаю.
– Но ты ее не убьешь?
Генри натянул ботинки.
– Конечно, нет, но сейчас я пойду и куплю рыбу.
IV
Деревушка находилась на берегу бухты, у самого моря. Низенькие домишки, естественная гавань, несколько маленьких магазинчиков и пышные клумбы. Памятника не было, но имелся книжный магазин, в витрине которого висел портрет Генри – для туристов, совершавших паломничество, чтобы лично увидеть знаменитого писателя.
Обрадин Басарич, пожилой серб, местный рыботорговец, отложил в сторону нож и вымыл руки, заслышав шум мотора «Мазерати». Окно было заклеено фотографиями разнообразных рыб, и о том, что происходит на улице, Обрадин мог судить только по звукам. Для Обрадина после смерти Иво Андрича Генри стал величайшим из всех живущих писателей. То, что Генри выбрал это место, чтобы здесь поселиться, было не случайно, ибо в случайности верят только атеисты. Один раз в неделю Генри приезжал к Обрадину – купить боснийскую щуку, покоптить ее и пофилософствовать о жизни. Этот милейший и гениальнейший из всех людей был большим любителем рыбных блюд, а он – Обрадин Басарич – являлся рыботорговцем. Где же здесь место случайностям и совпадениям?
Генри просил Обрадина никому не выдавать место, где он поселился, и торговец поклялся хранить тайну. Однако это тайное знание доставляло сербу немало хлопот. Туристам – в основном дамам – он застенчиво или бессовестно врал в ответ на их расспросы, что в этой местности нет ни одного человека с таким именем, но при этом его просто распирало от желания рассказать туристам о своей дружбе со знаменитостью. По ночам жена Обрадина, Хельга, слышала, как он кричал: «Я его знаю, он мой друг!»
– Ты не представляешь себе, как это ужасно – хранить тайну, – сказал он однажды Генри. – Тайна – это настоящий паразит. Она пожирает тебя и все время растет. Она стремится вылезти наружу, прогрызает душу и сердце, лезет изо рта и выпрыгивает из глаз.
Генри молча слушал.
– Ты делай, как я, – предложил он Обрадину. – Вырой яму и высри туда тайну. Тогда ты освободишься, и никакое дерьмо тебе будет больше не страшно.
Обрадин нашел такой совет недостойным великого писателя. Но Генри лишь посмеялся и целый день пребывал в хорошем настроении от своей шутки.
Сегодня, правда, Генри был мрачнее обычного, когда вошел в лавку Обрадина.
– Друг мой, – приветливо обратился он к рыботорговцу, – у нас появилась проблема. На крыше завелась куница.
Обрадин в знак приветствия расцеловал Генри в обе щеки.
– Я приду и убью ее.
– Нет, это ты оставь. Марте не понравится. Как можно поймать эту скотину?
– Ну, так я ее просто выгоню.
– Она вернется, как только поймет, что ты ее не убьешь.
– Ладно, я ее поймаю и принесу тебе, чтобы ты сам ее убил.
Генри не стал спрашивать торговца о делах, так как знал, что идут они далеко не блестяще. «Дрине», небесно-голубому рыболовному катеру Обрадина, стукнуло уже сорок лет, и судно потихоньку испускало дух. Обрадин все чаще был вынужден покупать мороженую рыбу у крупных оптовиков, так как дизель его посудины отказывался работать. Генри уже много раз предлагал Обрадину беспроцентную ссуду на приобретение нового судна, но Обрадин твердо отказывался. Он не желал кредитных гарантий от Генри. Дружба, говорил он, не дается в долг. Тогда Генри начал тайком давать деньги жене Обрадина Хельге, чтобы она могла справляться с текущими расходами. Без этой помощи Обрадин бы уже давно пошел по миру. Не было никаких сомнений, что дружбе наступит конец, если Обрадин узнает, что творится у него за спиной.
Мужчины насаживали двух боснийских щук на штыри и заводили разговоры о погоде, море и литературе. Иногда Обрадин рассказывал о войне, массовых расстрелах в Братунаце и о том, как сидел в концентрационном лагере в Трнополе. Когда он рассказывал об этих вещах, глаза его темнели, и серб начинал употреблять только настоящее время, будто все, о чем он рассказывал, происходило именно сейчас. Слушая друга, Генри не мог подчас понять, кем был сам Обрадин – жертвой или палачом. После того как четники изнасиловали его сестру, а потом посадили ее на кол, Обрадин каждую неделю ездил в родные горы близ Сараево, чтобы застрелить одного-двух из этих мерзавцев. В душе Генри был уверен, что Обрадин до сих пор туда ездит.
