Джеймс Роллинс - Кровавое евангелие
Мать смотрела вокруг таким же разочарованным взглядом. Она откинула с глаз прядь своих вьющихся каштановых волос, лицо ее было розовым от солнечного жара или от напряжения.
— Это больше похоже на тюрьму, чем на крепость.
— Это и была тюрьма, — сказал отец. — Тюрьма, состоящая из камер смертников. Никто не вышел отсюда живым.
— Отсюда никто никогда не выйдет живым.
Едва произнеся эти слова, Томми сразу же пожалел об этом, в особенности после того, как его мать, отвернувшись, просунула палец под солнцезащитные очки, вытирая выступившие слезы. Но все-таки он был рад, что она почувствовала что-то настоящее на фоне постоянного вынужденного вранья.
Сгладить внезапно возникшую напряженность помогла поднявшаяся к ним девушка-гид. Ее ноги были голыми — она носила короткие шорты цвета хаки, — а длинные черные волосы во время долгого восхождения ветер привел в полный беспорядок.
— Я рада, друзья мои, что вы справились с подъемом!
Она говорила еще и с сексуальным израильским акцентом.
Томми ответил ей улыбкой, благодаря за то, что она дала ему возможность подумать о чем-либо другом.
— Спасибо.
— Я только что говорила всем остальным участникам восхождения, что слово «Масада» происходит от слова мецада, что значит «крепость», и вы можете понять почему. — Вытянув длинную загорелую руку, она обвела ею вокруг плато. — Стены этих казематов, защищающих крепость, — это фактически две стены: одна внутри другой. Между ними располагались основные жилые кварталы обитателей Масады. Над нами Западный дворец — самое большое строение Масады.
Томми оторвал взгляд от ее губ, чтобы посмотреть туда, куда указывала ее рука. Это громадное здание совершенно не выглядело дворцом. Это была руина. В старой каменной стене зияла огромная брешь, перед которой стояли вполне современные строительные леса. Это выглядело так, словно кто-то прервал на середине подготовительные работы к съемкам очередной серии о приключениях Индианы Джонса.
Под этими строительными лесами, должно быть, залегала древнейшая история, но Томми этого не чувствовал. Однако хотел. История много значила для его отца, а следовательно, она должна была много значить и для него. Но эта ужасная болезнь поставила его вне времени, вне истории. В его голове уже не было места для трагедий других людей, особенно тех, кто ушел из жизни тысячи лет назад.
— Следующее здание, как мы полагаем, было частной баней, — сказала гид, показывая на строение слева. — Внутри было обнаружено три скелета; черепа были отделены от тел.
Томми поднял голову. Наконец-то что-то интересное.
— Они были обезглавлены? — спросил он, подходя ближе. — Они покончили жизнь самоубийством, отрубив собственные головы?
Ее губы слегка искривились в усмешке.
— На самом деле воины тянули жребий, чтобы определить, кто должен будет убить остальных. И только последнему из оставшихся в живых пришлось кончать жизнь самоубийством.
Томми окинул руины хмурым взглядом. Так, значит, они убивали своих детей, когда дело шло к концу… Он вдруг почувствовал внезапное чувство зависти. Мгновенная смерть от рук тех, кто любит тебя, намного лучше, чем медленное и безжалостное разложение от рака. Устыдившись этих мыслей, он посмотрел на родителей. Его мать, обмахиваясь путеводителем, улыбнулась ему, а отец был занят фотографированием.
Нет, он никогда не попросит их об этом.
Приняв это решение, Томми вновь перевел взгляд на здание бани.
— А эти скелеты… они все еще там? — Он сделал шаг вперед, намереваясь заглянуть за металлическое ограждение.
Девушка-гид преградила Томми путь, выставив перед ним свою пышную грудь.
— Сожалею, молодой человек, но внутрь входить запрещено.
Он, стараясь не смотреть на ее грудь, чувствовал горечь от этого запрета.
Перед тем как двинуться дальше, мать спросила:
— Ну, как ты, Томми?
Может, она видела, как он смотрел на девушку-гида? Он залился краской.
— Я в порядке.
— Ты не хочешь попить? Может, выпьешь водички?
Она протянула ему пластиковую бутылку.
— Нет, мама, я не хочу.
— Я прикрою еще немного твое лицо от солнца.
Мать раскрыла сумочку. Обычно Томми покорялся такой опеке, но сейчас девушка-гид улыбнулась ему, и он вдруг решил не показывать ей, что к нему относятся, как к ребенку.
— Мам, да я в порядке, — оборвал он ее, причем более резко, чем хотел.
Мать, вздрогнув, закрыла сумочку. Девушка-гид отошла.
— Прости, — обратился он к матери. — Я не хотел.
— Все нормально, — успокоила его мать. — Я пойду к отцу. А ты побудь здесь.
С тягостным чувством Томми смотрел вслед матери.
Все еще злясь на себя, он подошел к зданию бани и, опершись на металлическое ограждение, заглянул внутрь. Дверца прохода со скрежетом раскрылась под действием его веса. Он чуть не упал и быстро попятился, но перед тем как шагнуть назад, что-то лежащее в углу этого помещения привлекло его взгляд.
Что-то мягкое, трепещущее и мерцающее, похожее на смятый листок бумаги.
Чувствуя какое-то необъяснимое любопытство, он огляделся вокруг. В его сторону никто не смотрел. А кстати, какой штраф может быть за вхождение в запретную зону? Чем, на худой конец, это может кончиться? Симпатичная девушка-гид, возможно, просто прогонит его оттуда и отругает?
Это не столь серьезное наказание, можно и стерпеть, решил Томми.
Он снова заглянул за ограду, пытаясь определить, что вызывает дрожание и мерцание этого предмета.
Маленький белый голубь с трудом передвигался по мозаичному полу; его висящее левое крыло волочилось по плиткам. Кончики его перьев выводили на слое пыли, покрывающей пол, какие-то таинственные знаки.
Несчастное существо…
Он должен забрать эту птицу отсюда. Она умрет здесь от жажды, или ее кто-нибудь съест. Их гид наверняка знает, куда можно отнести раненую птицу, чтобы ее спасти. Его мать работала волонтером в подобном приюте в Калифорнии до того времени, пока его рак не погубил жизнь всей их семьи.
Томми проскользнул через проход. Внутри комната оказалась маленькой, даже меньше кладовой, в которой отец хранил инструменты. Четыре гладких каменных стены и пол, покрытый мельчайшими выцветшими мозаичными плитками. Мозаичный узор, с трудом различимый под слоем пыли, представлял собой восемь сердечек, расположенных по кругу и образующих цветок; ряды сине-белых плиток казались волнами, а окаймление из белых треугольничков на фоне терракота казалось ему похожим на зубы. Он попытался представить себе древних мастеров, укладывавших этот напоминающий пилу узор, но эти раздумья утомили его.
Переступив порог, за которым была тень, Томми облегченно вздохнул — хоть на некоторое время он укроется от беспощадных лучей солнца. Сколько же людей нашли здесь свою смерть? Холодок прошел по его спине, когда он представил себе, как это могло быть. Должно быть, они встали на колени — Томми был уверен в том, что они встали на колени. Мужчина в грязной холщовой сутане стоял над ними, держа меч в поднятой руке. Он начал с самого молодого, а к тому времени, когда все было кончено, у него едва хватало сил на то, чтобы поднять руку, но он ее поднял. В конце и он сам опустился на колени и стал ждать быстрой смерти от меча своего товарища. После этого все было кончено. Их кровь текла по крошечным мозаичным плиткам, заполняла зазоры между ними, растекалась лужами на полу…
Томми потряс головой, изгоняя из памяти это видение, и огляделся вокруг.
Никаких скелетов.
Наверное, их поместили в музей, а может быть, предали земле в каком-то месте.
Птица, прервав свое путешествие по плиточному полу, подняла голову и уставилась на Томми сперва одним глазом, потом другим, вероятно определяя его размеры. Ее глаза, похожие по цвету на малахит, были зелеными с бриллиантовым блеском. До этого Томми никогда не видел птиц с зелеными глазами.
Он встал на колени и зашептал; шепот его был не громче дыхания:
— Ну же, подойди сюда, малыш. Ну подойди, тебе нечего бояться.
Птица снова внимательно посмотрела на него сперва одним глазом, потом другим — а затем, хромая, запрыгала к нему.
Радуясь доверчивости птицы, Томми протянул руку и осторожно взял раненое существо. Как только он поднялся, держа теплое тельце в своих ладонях, как в колыбельке, земля ушла у него из-под ног. Он изо всех сил старался сохранить равновесие. Может быть, после долгого восхождения у него закружилась голова? Между ног на мозаичном полу вдруг появилась тонкая черная линия, подобная какому-то живому существу.
Змея, было первым, что пришло ему в голову.
Его сердце учащенно забилось от страха.
Но черная линия расширилась, а это было уже кое-что похуже. Не змея, а трещина. Струйка темного оранжевого дыма, завиваясь, поднялась в воздух из одного конца трещины, как будто кто-то бросил туда непотушенную сигарету.
