Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве
Она удивленно свистнула:
– Вы, ребята, по мелочам не разбрасываетесь. Идете по списку первостатейных подонков.
– Когда я прервал операцию, Митчелл наставил мне в лицо пистолет.
– И что ты сделал?
– Посмотрел на него. Он ушел. В ярости, но ушел.
– Почему ты не смог?
– Увидел, что Баурика мучают угрызения совести. Я увидел его, а не просто какого-то человека, который совершил преступление. – Хотя ночь была прохладной, он почувствовал, как у него на шее выступил пот. – И он сильно напомнил мне меня.
Дрей издала глубокий горловой звук:
– Когда я застрелила того подростка, первая мысль, которая пришла мне в голову, была не о жизни, или смерти, или правосудии. А о том, что это самый красивый мальчишка, которого я видела в своей жизни. И я его застрелила. Вот и все. И то, что я выполнила правила, которым доверяла, позволило мне перестать винить себя.
Она указала на тень Кинделла в окне:
– Я поняла, что ты поступил правильно, не застрелив Кинделла той ночью. Я слегка отстранилась от смерти Джинни, и картинка прояснилась. То есть… – Она помолчала. – Закон не индивидуален. Он не ставит цель возместить утрату – на самом деле он отделен от утраты. Он существует не для того, чтобы защищать людей, а для того, чтобы защищать себя. – Она кивнула, довольная тем, как мысли оформились в слова. – Закон эгоистичен и таким останется.
Тим кивнул раз, затем другой:
– Ясность пришла, когда я увидел Баурика через прицел пистолета. Я не знаю, где я был последние две недели.
Дрей выдохнула сквозь стиснутые зубы:
– Я быстро завожусь, а ты всегда спокоен. Всегда уравновешен. Но если оставить тебя одного, тебя могут уговорить на что угодно. Ты надеешься, что Комитет тебе что-то даст? Что?
Он напряженно думал, но ответил не так, как хотел:
– Справедливость. Мое собственное правосудие.
– Вы думаете, что можете владеть правосудием, но это невозможно. Это не товар. Не бывает «моего» правосудия. Есть только Правосудие с большой буквы.
– Залезть в дом к Кинделлу и раздолбать его трубу – это Правосудие с большой буквы?
– Черт, конечно нет. Это просто вандализм. – В ее зеленых глазах вспыхнул озорной огонек. – Я сказала, что обрела ясность. Я не говорила, что обрела мудрость.
Они посидели несколько минут. Дул легкий ночной ветерок, над головами шелестели эвкалипты.
– Я больше не могу этим заниматься. Я имею в виду Комитет.
– Потому что все выходит из-под контроля?
– Нет. Потому что это неправильно. Они с самого начала меня обманывали. Я ухожу и я беру с собой документы по делу Кинделла.
– А если они их тебе не отдадут?
– Я в любом случае ухожу.
– Тогда мы никогда не узнаем, что случилось с Джинни.
– Найдем другой способ узнать об этом.
Тим вынул из кармана пистолет, выдвинул барабан и крутанул его так, что пули одна за другой выпали ему в ладонь. Он отдал их Дрей, потом протянул ей пистолет.
Тим сел в машину. Когда лучи его фар осветили Дрей, она все еще сидела на капоте, вглядываясь в темноту каньона.
Входная дверь в доме Рейнера была открыта; из нее вырывался пучок света. Подъехав ближе, Тим увидел, что ворота при въезде распахнуты, а крайний столб пропахал арку в бетоне. Тим оставил машину на другой стороне улицы, добежал до ворот и скользнул внутрь.
Из дома доносились стоны. Тим быстро приблизился к парадной двери, успев вспомнить, что у него нет оружия. В холле у лестницы лежал Рейнер. На лице у него была кровь. Когда Тим взбежал на крыльцо, он в испуге дернулся, но потом узнал его. Кровавая дорожка тянулась из конференц-зала – по-видимому, Рейнер полз в холл. До телефона у подножия лестницы он так и не дотянулся.
Тим остановился перед дверным проемом и сделал вопросительный жест.
Голос Рейнера был сбивчивым и слабым:
– Они уже ушли.
Он поднял мокрый от крови рукав халата, из которого высовывался край пижамы, и дрожащей рукой указал в дальний конец холла.
Тим увидел тело Аненберг, лежащее лицом вниз возле двери в библиотеку. Неудобная поза – одна рука согнута в локте, правая нога зажата так, что бедра неуклюже приподнялись, – говорила о том, что она застыла в том положении, в котором упала. Ее кремовая сорочка была в крови.
Тим осторожно вошел и захлопнул дверь локтем, чтобы не смазать отпечатки, которые могли остаться на ручке двери. Он глубоко вдохнул и почуял легкий запах взрывчатки.
Потом подошел к Аненберг и проверил пульс, хотя уже знал ответ. Упавший на лицо локон закрывал ее глаза. Тиму хотелось, чтобы она откинула его ладонью, встала с сонным видом и пошутила насчет испуганного выражения его лица, его рубашки или логики. Но она просто лежала, неподвижная и холодная. Он убрал волосы с ее лица и мягко провел пальцами по фарфоровой щеке.
– Черт возьми, Дженна.
Сквозь раскрытую дверь он заглянул в конференц-зал. И увидел, что портрет сына Рейнера валяется на полу. Обрывок бумаги покачивался в бумагорезке.
Рейнер прохрипел:
– Звони 911.
Вызывая «скорую», Тим отдернул халат Рейнера. Вокруг глубокой раны в боку подрагивали клочки ткани.
Когда Рейнер заговорил, Тим увидел, что его передние зубы сломаны. Ему в рот засовывали пистолет.
– Они вытащили нас из кровати… хотели заставить меня открыть сейф. Я отказался. – Он поднял руку, потом уронил ее. – После того как меня подстрелили, Дженна пыталась драться… Роберт вышел из себя… ударил ее по шее ребром ладони… Дженна, Господи Боже… бедная, гордая Дженна… – Он тянул за разорванный край халата судорожно сжимающимися пальцами. Рейнер умирал, и они оба знали это.
Голова Тима гудела, ему не хотелось верить в происходящее.
– Что они взяли?
– Папки с делами, по которым был вынесен вердикт о невиновности. Томас Черный Медведь… Мик Доббинс… Ритм Джоунс. И папку Баурика. – Голос Рейнера срывался, становился тише.
Тим почувствовал, как на него навалилось облегчение: папку Кинделла не взяли.
– Я пытался остановить их… Если они будут убивать без разбора… это разрушит то, что мы… мою доктрину…
– Там были еще какие-нибудь папки? Те, которые вы собирали для второй фазы?
– Нет. Не было.
Четыре украденные папки. Недели, может быть, даже месяцы напряженного труда. Здесь были собраны все детали полицейского расследования. Адреса, отношения, привычки. Бесконечное количество зацепок, которые помогли бы найти обвиняемых.
– Я позвоню в полицию.
– Ни в коем случае. Вы… не можете. Расследование… Пресса… Это уничтожит мою идею… мое имя… мое наследие…
Высокомерие и гордость даже на пороге смерти управляли всеми его помыслами. Тим не мог понять, почему испытывает к Рейнеру еще большее презрение, чем даже к Митчеллу или Роберту. Может быть, потому, что Рейнер чем-то напоминал его отца.
– Роберт и Митчелл не станут называть имена… – Рейнер с огромным усилием повернул голову и смотрел Тиму в глаза. – Если мы оставим их в покое, они оставят в покое нас…
– Они начнут убивать невинных людей.
– Мы не знаем точно, что они невиновны. – В глазах Рейнера светилась дикая смесь паники и отчаяния. – Пункт о самороспуске… мистер Рэкли… вы не забыли? Комитет… распущен.
– В пункте о самороспуске говорится, что мы должны спрятать концы в воду.
– Я профессор социальной психологии… известный правозащитник… Не сводите на нет дело всей моей жизни. Не разрушайте то, что я пытался достичь. – Он наклонился вперед, скорчившись от боли. – Эти два… маньяка… не наша проблема… То, что они собираются делать, не является частью того, чем были мы… Пресса все испоганит… – Рейнер прижал руку к боку в бесплодной попытке остановить кровотечение. – Пожалуйста, не смешивайте мое имя с грязью…
– Роберт и Митчелл будут убивать людей, которым мы вынесли вердикт о невиновности. Мы часть этого. Мы несем ответственность за это.
Лицо Рейнера побелело. Он хотел возразить, но сумел лишь с шипением выдохнуть воздух.
– Я должен защитить этих людей. Это важнее, чем ваша репутация.
Рейнер откинул голову назад и рассмеялся; у Тима по спине пробежали мурашки.
– Вы говорите это умирающему человеку. Вы идиот, мистер Рэкли. Вы никогда не узнаете, что случилось с вашей дочерью… Вы даже не представляете себе…
Тим резко остановился. Его сердце бешено билось.
– Вы знаете, что случилось с Джинни?
– Конечно. Я знаю все… – Он задыхался, произнося слова с резкими выдохами. – У него был сообщник… Я знаю, кто… Я выяснил…
Лужа крови под Рейнером росла.
– Давайте… шепните мое имя копам, прессе… но вы никогда не узнаете… – В его глазах появилось выражение упрямства, и Тим почувствовал внезапное расположение к тому из Мастерсонов, который выбил ему зубы пистолетом.
