Дэвид Кейс - Таящийся ужас 2
Подобный стереотип поведения стал неким барьером, поверх которого комиссар Шара был не в состоянии бросить взгляд, чтобы заглянуть в мысли Элен. Она с подчеркнутой готовностью рассказывала о своей жизни с моим братом, которая, кстати, если верить ей, выглядела счастливой и безмятежной, но лишь до его кончины. Что же касается этого столь горестного события, то она ограничивалась лишь заявлениями о том, что сама убила мужа паровым молотом, но не говорила почему, что привело ее к драме, и как ей удалось заставить моего брата засунуть голову под стальную махину. И при этом никогда не отказывалась отвечать, просто замолкала, становилась безразличной ко всему, а затем без тени эмоций на лице произносила: «На этот вопрос я ответить не могу».
Между тем, как я успел заметить, Элен дала понять комиссару, что знала, как управлять паровым прессом.
Шара удалось отыскать лишь одно-единственное расхождение между фактическим положением дел и заявлениями Элен, а именно по поводу того, что механизм был приведен в действие дважды. Теперь Шара уже был не склонен приписывать это ее безумию. Подобная трещина в показаниях моей невестки казалась ему достаточно реальной, чтобы можно было надеяться на ее расширение. Однако Элен, казалось, навеки зацементировала ее, произнеся:
— Хорошо, признаюсь, я солгала вам. Я дважды опускала молот. Но не спрашивайте почему, я все равно не смогу ответить на этот вопрос.
— А скажите, мадам Деламбр, это ваше единственное… неточное заявление? — проговорил Шара, пытаясь пойти по следу того, что показалось ему надежной зацепкой.
— Да… и вы это знаете, месье комиссар.
К своей досаде, Шара заметил, что Элен читает его мысли как раскрытую книгу.
Я хотел позвать комиссара, но мысль о том, что он неизбежно начнет расспрашивать Анри, заставила меня остановиться. Было и еще что-то, затормозившее исполнение этого намерения: отголосок страха — он найдет ту самую муху, о которой говорил мальчик.
А это тоже основательно беспокоило меня, поскольку я не мог найти удовлетворительного объяснения возникшему страху.
Андре никак нельзя было отнести к числу тех «яйцеголовых» профессоров, которые способны разгуливать под дождем, сжимая под мышкой зонтик. Он был самым нормальным человеком, с чувством юмора, любил детей, животных и не мог без сострадания смотреть на то, как кто-то мучается. Его вообще все увлекало. Я не раз наблюдал, как он бросал работу, очарованный парадом местной пожарной команды или наслаждался пробегом «Тур де Франс», а то и вовсе маршировал следом за приехавшим в наши места бродячим цирком. Ему всегда нравились игры, в которых присутствовали логика и точность, типа бильярда и тенниса, бриджа и шахмат.
Но как же тогда объяснить его смерть? Что могло заставить его положить голову под паровой молот? Ведь не глупый же спор или тест на испытание смелости. Пари он никогда не любил и не хотел иметь дел со спорщиками. Когда бы ни заходил разговор о споре, он неизменно заявлял присутствующим, что это — сделка между дураком и хитрецом, а то и проходимцем, даже если жребий и может как-то решить их поединок.
Мне лично казалось, что существуют лишь два возможных объяснения смерти Андре: либо он сам сошел с ума, либо позволил жене лишить его жизни столь странным и чудовищным образом. Но какой же должна быть роль его жены? Ведь не могли же они оба одновременно рехнуться?
Решив под конец не посвящать Шара в содержание последних откровений моего племянника, я задумал сам допросить Элен.
Казалось, она ждала моего прихода, поскольку вошла в приемный зал едва ли не в ту же минуту, как старшая сестра разрешила нам свидание.
— Я бы хотела показать тебе мой сад, — сказала Элен, заметив мой изумленный взгляд, скользнувший по ее наброшенному на плечи пальто.
Так как она — одна из спокойных больных, ей разрешили прогулки по саду в отведенные для этого часы. Более того, она попросила, и ей отвели в соответствии с ее просьбой небольшую грядку для выращивания цветов, семена и саженцы роз я присылал ей из собственного сада.
Она сразу же повела меня к скамье, сколоченной из грубого дерева и располагавшейся неподалеку от ее грядки.
Какое-то время я мучительно придумывал повод, который мог бы затронуть смерть Андре, рука моя машинально водила концом зонтика по песку дорожки, вычерчивая на нем замысловатые закорючки.
— Франсуа, — после некоторого молчания проговорила Элен, — я хотела бы тебя кое о чем спросить.
— Спросить или попросить — что угодно, Элен. Для тебя я готов на все.
— Нет, это действительно всего лишь вопрос. Скажи, мухи долго живут?
Я уставился на нее и чуть было не сказал, что буквально несколько часов назад этот же вопрос мне задал ее сын, и в тот миг я понял, что именно здесь кроется разгадка терзавшей меня тайны. Более того, я допускал, что это позволит мне нанести удар, возможно даже сокрушительный удар, способный разрушить ее, доселе незыблемую, стену самообороны, вне зависимости от того, лежал ли в ее основе трезвый расчет или безумие.
Я не сводил с нее внимательного взгляда и сказал:
— По правде сказать, Элен, не знаю; но та муха, которую ты ищешь, сегодня утром была у меня в кабинете.
Сомнений быть не могло — я действительно нанес тот самый сокрушительный удар. Она так резко повернула голову, что мне даже показалось, что я расслышал хруст шейных позвонков. Она открыла было рот, но не произнесла ни звука, лишь во взгляде застыл бездонный страх.
Да, было совершенно ясно, что я проделал солидную брешь, но вот в чем именно? Комиссар бы, уж конечно, не растерялся и, воспользовался неожиданно полученным преимуществом, а я лишь сидел и хлопал ушами. Во всяком случае, он бы не дал ей возможности подумать и спланировать тактику дальнейших действий, тогда как все, на что оказался способен я — да и то с большим трудом, — это нацепить на лицо одну из самых бесстрастных своих масок в ожидании того, что оборона Элен станет и дальше разваливаться на куски.
Видимо, она несколько секунд сидела не дыша, потому что из груди ее вырвался резкий и глубокий вздох и она поднесла обе ладони к широкому раскрытому рту.
— Франсуа… Ты убил ее? — прошептала она; глаза ее уже не смотрели в одну точку, а беспрерывно ощупывали буквально каждый сантиметр моего лица.
— Нет.
— Значит, она у тебя… Она на тебе! Отдай ее мне! — сейчас она уже почти кричала, вцепившись в меня обеими руками, и я подумал, что будь у нее достаточно сил, она бы принялась обыскивать меня.
— Нет, Элен, у меня ее нет.
— Но теперь-то ты знаешь… Ты догадался, правда ведь?
— Нет, Элен. Я знаю только одно — что ты не сумасшедшая. Но я должен узнать все, Элен, и надеюсь, что каким-то образом докопаюсь до истины. Выбирай: или ты расскажешь мне обо всем и тогда я подумаю, что можно будет сделать, или…
— Или что? Договаривай!
— Я и хотел это сделать… Или попросту пообещаю тебе, что уже завтра утром эта муха окажется перед глазами твоего друга комиссара.
Она продолжала молчать и сидела совсем тихо, глядя на лежавшие на коленях ладони; я заметил, что, несмотря на довольно прохладную погоду, ее лоб и руки покрыла испарина.
Казалось, она не замечала длинной пряди волос, упавших на лоб и трепетавших в порывах слабого ветерка у уголка губ.
— Если я скажу… — пробормотала она наконец, — обещаешь, что первое, что ты сделаешь, убьешь эту муху?
— Нет, Элен. Я не привык давать обещаний, когда не знаю, в чем дело.
— Но Франсуа, ты должен понять. Я обещала Андре, что убью муху. Обещание должно быть выполнено, и я не скажу ни слова до тех пор, пока это не будет сделано.
Я чувствовал, что захожу в тупик. Почва еще не стала уходить у меня из-под ног, но инициативу я уже явно начал терять. И тогда я сделал выстрел наугад:
— Элен, ты не можешь не понимать, что как только полиция обследует эту муху, она поймет, что ты не сумасшедшая, и тогда…
— Нет, Франсуа! Хотя бы ради Анри! Ну как ты не понимаешь? Я ждала эту муху, надеялась, что она отыщет меня здесь, но откуда ей знать о случившемся со мной? Ей не оставалось ничего другого, как полететь к другим людям, которых она любит — к Анри, тебе… к тебе как человеку, который может знать и понимать, что надо сделать!
То ли она действительно сошла с ума, то ли снова принялась симулировать? Впрочем, так или иначе, Элен оказалась загнанной в угол. Отчаянно соображая, что делать дальше и куда нанести завершающий удар, но так, чтобы женщина не потеряла интереса к самому разговору, я как можно спокойнее произнес:
— Элен, расскажи мне все. И тогда я смогу защитить твоего сына.
— Защитить моего сына? От кого? Ты разве не понимаешь, что, пока я здесь, в Анри никто не станет тыкать пальцем и говорить, что он сын женщины, закончившей жизненный путь на гильотине за убийство его отца? И разве до тебя не доходит, что я предпочла бы смерть на гильотине прозябанию на правах ни живой ни мертвой здесь?
