Олег Маркеев - Дигитал
— Откуда ты знаешь… Ну, насчет Ванессы.
— Все осталось на диске. Будет время, посмотри. Только очень осторожно. Лично я нарвался. — Он грустно усмехнулся. — Думаешь, почему я так скис? Отвез тебя к Эш, чтобы больше на меня не бросался, а сам полез в их сеть и нарвался. Слава богу, что жив остался. Весь день на лекарствах только и протянул.
Хантер допил отвар, промокнул губы платочком.
— Когда засекли Ванессу, их бригада подвалила через полчаса. Почему они твое логово не вычислили?
— Упрекаешь, что я еще жив? — усмехнулся Хантер. — Я чуть-чуть умнее. Но я не Господь Бог и не Билл Гейтс. Чудес не бывает. Скоро они появятся. Бери Эш и уходи.
— Зачем же тогда надо было нас светить в торговом центре?
— Дурак ты, братец. Я не тебя светил, а хлопал дверью. Узнал, что у нас гость из Америки, и решил разом дать всем по морде. Нашим и заморским «хозяйчикам». Тебе спасибо за помощь. Красиво получилось, надолго запомнят!
Алексей помассировал пальцами вдруг занывший висок. В голове нарастал тихий шелест, будто по артериям шла не кровь, а пузырящийся нарзан.
— Вижу, начинается, — кивнул Хантер.
Он достал из стола пенал из полированного красного дерева. Осторожно, как хрупкую вещь, поставил перед собой.
— А теперь последнее. — Он медленно открыл пенал.
В неярком свете остро забликовал стальной клинок.
Хантер извлек японский кинжал, полюбовался на игру света на зеркале лезвия.
— Семейная реликвия. Отец привез с войны. Служил в военной разведке. Вся грудь в орденах, да! Три чемодана трофейного барахла привез, а дорожил только вот этим кинжалом. В сорок пятом в районе Синьцзина[39] подобрал рядом с погибшим японским полковником.
Представляешь, горит степь, наши танки прут, аж копоть до небес, а у дороги на коленях стоит полуголый лысый человечек и совершает обряд сеппуку. Медленно и отрешенно, будто ничего на свете его не касается, будто во всей вселенной только он и клинок, в котором живет дух предков. Страшно и красиво. Отец с танка кубарем свалился, бегом к японцу. За ним все его орлы-разведчики. Орут, автоматами машут, мат в Токио слышен… Но не успели. Рядом с ним какой-то древний китайский дед стоял. Только увидел русского, вжик мечом: голова в одну сторону, а дед — в камыши! Наши камыш очередями сгоряча покосили, но деда не достали. Ушел, как сквозь землю провалился. Отцу очень хотелось катану добыть. А пришлось довольствоваться кинжалом. Я как увидел клинок, сразу решил — мой. Спер у бати и спрятал. Всю жизнь прятал, никому не показывал. Спрячусь, вытащу из ножен и любуюсь. Есть в нем, есть что-то не от мира сего. Силища какая-то неземная. Страшная и ледяная, как Космос. Иногда думаю, может, я и выдержал все эти годы, что кинжал мне силу свою отдавал? Это же не просто острая железяка, а настоящий Майошин.[40] Ты меня слышишь, Ронин?
Ледяная молния сорвалась с клинка и ударила в глаза Алексею.
Пространство комнаты вдруг стало вытягиваться и сворачиваться в длинную трубу. Такую длинную, что не разглядеть светлого круга ее конца. Глухо и невнятно, как сквозь толщу воды, пробился голос Хантера:
— Ронин, ты слышишь меня? Ронин!
* * *Возможно, из логова был запасной выход, но Ронин знал только тот путь, которым провел его Хантер.
Ронин приоткрыл стальную дверцу. В щель ворвался свежий ветер и приглушенный гул ночного города.
Ронин вслушивался в близкие звуки, нюхал воздух, пытаясь отыскать хоть малейший признак присутствия человека. Ничего. Только завывание ветра, заблудившегося в бетонном лабиринте разгромленного цеха. И тихое поскрипывание, мерная капель, шепот сочащейся воды в стальном скелете медленно разрушающейся технологической линии. Все это была мертвая жизнь мертвых машин. А он искал горячую, полную нервной, бурлящей энергией человеческую плоть. И мозг — светящийся фосфорным огнем сгусток квинтэссенции жизни.
Он осторожно отвел дверцу и выскользнул наружу. Темно, ветрено, пахло строительным мусором и мокрой ржавчиной.
Мелкие камешки скрипнули под его подошвами. Дальше он двигался абсолютно бесшумно. Он вдруг обнаружил, что может свободно идти, закрыв глаза, потому что на внутренней стороне век, как на экране, отлично видит трехмерные контуры препятствий.
Первый труп он обнаружил между пролетами лестницы, ведущей на верхний этаж цеха. Мужчина лежал скрючившись, неестественно заломив шею. Будто катился вниз по ступеням кувырком и умер на полуобороте, врезавшись спиной в стену. Из-под головы мужчины натекла черная лужица. В разжатой ладони лежала рукоять пистолета.
Ронин наклонился, прижал два пальца к ложбине под ухом мужчины. Пульса не было, но кожа еще не остыла.
Ствол пистолета пах оружейной смазкой, а не кислотой свежего порохового нагара; мужчина умер, так и не успев сделать ни одного выстрела.
Ронин вложил пистолет в его скрюченную ладонь. Решил, что не стоит брать чужое, непристрелянное оружие, к тому же не спасшее жизнь своему хозяину.
Второй труп он увидел на пролет выше, у самой дверной ниши, ведущей на последний этаж. Мужчина в черной униформе спецназа, широко разбросав ноги сидел спиной к стене, обильно облитой кровью. Между бутсами по бетону расходился веерный след длинной слепой очереди. С десяток цилиндриков гильз широкой россыпью рассыпались по полу. Пальцы мужчины все еще сжимали пистолетную рукоятку «Аграма», короткий ствол автомата прижался к бедру. Лицо мужчины скрывала вязаная маска, промокшая от крови. Черная блестящая слизь залепила вырезы глазниц.
Ронин втянул носом свежий запах сгоревшего пороха. Сомнений не было, спецназовец был мертв еще тогда, когда, отброшенный пулей, поливал пол очередью. Живой был там — в гулкой тишине, наполненной ветром и шепотом ночи. Ронин чувствовал в воздухе щекочущий запах фосфорной ауры, оставленной дигиталом.
Спецназовец дернулся, пальцы в обрезанных перчатках судорожно сомкнулись на рукоятке, но автомат не ожил. Соскользнувший ствол громко цокнул об пол. Раздался журчащий звук, между ног спецназовца быстро поползла по бетону прозрачная лужица. Он, шкрябая бронежилетом, пополз спиной по стене, завалился на бок. Голова откинулась, обнажив глубокую рваную рану на шее.
Ронин переступил через мелко дрожащие ноги убитого и шагнул за порог.
В открытом всем ветрам пространстве верхнего этажа было достаточно светло, чтобы разглядеть семь мешкообразных темных силуэтов, валявшихся на полу у стального остова лесов. Судя по позам, погибшие попали под беспощадный кинжальный огонь, так и не успев рассыпаться в боевую линию.
Трубы разобранных лесов поднимались почти до самых балок потолка. Через пролом в плитах потолка лился мутный свет московского ночного неба. На самом кончике самой высокой трубы балансировало вытянутое облачко плотного фосфорного свечения.
Как только Ронин навел на него взгляд, облачко сорвалось с места, вычертив в воздухе длинный шлейф тающего фосфорного огня. Тишину разорвали хлесткие удары крыльев большой птицы.
Ронин увидел летящие в него алые камешки, скользнул в сторону, горячие спирали тугого воздуха прожужжали рядом с головой, и только после этого он услышал парный взрыв выстрелов.
Черная птица, пролетев по воздухе десятка два метров, бесшумно приземлилась на краю бетонной плиты, высунувшей шершавый язык в пустоту ночи. Птица выпрямилась и обернулась женщиной в распахнутом долгополом плаще. Ронин хорошо видел контур ее остроплечей фигуры на фоне мелкого бисера городских огней.
Женщина вскинула руки, направив два ствола на Ронина.
— Хороший выстрел, Эш!
Эхо его голоса раздробилось в бетонных балках.
Эш уронила руки.
— Кто они?
— Просто люди. Ни одного оцифрованного, — помедлив, ответила Эш.
Ронин подошел к неподвижным телам, плавающим в лужах незастывшей крови. Трое были в спецназовской амуниции, остальные в гражданском. У кого-то из них под одеждой глухо и невнятно шуршала эфиром рация.
— Я подумал, ты сбежала.
— Вышла подышать воздухом. Смотрю вниз — из двух машин у ворот выбираются они и бегут сюда. Как стая собак на запах. Нас выследили, да?
Ронин, опустившись на колено, пошарил в одежде того, кто на его взгляд мог быть старшим группы. Достал удостоверение.
— Только не смейся, Эш. У него, как у нас, тоже удостоверение Совета национальной безопасности. Считай, коллегу завалила.
— Не смешно.
— Ему тоже.
Пол лица мужчины смято пулей на входе, затылок разорван на выходе. Единственный уцелевший глаз вывалился из глазницы, страшно косит остекленевшим зрачком.
Ронин раскрыл красную книжечку удостоверения. Лицо на фотографии показалось знакомым.
Лицо, склонившееся над Алексеем, продолжало оставаться застывшим и спокойным.
