Валерий Прохватилов - Снайпер должен стрелять
Кроха ойкнула и прижала к груди обе руки. Тучный Арбо сидел с откровенно открытым ртом. Мари, несомненно знавшая Городецкого больше, чем все присутствующие, чуть заметно усмехнулась и потянулась за сигаретой. Ник Эрделюак сосредоточенно продолжал набивать табаком свою черную турецкую трубку. Доктор Хестер, слегка склонив набок голову, в первый раз посмотрел на Андрея с интересом, своим взглядом почему-то напомнив Мари взгляд внимательной хищной птицы, неожиданно для себя вдруг заметившей где-то внизу движение, суть которого остается пока неясной. Безучастной казалась одна лишь Вера. Но в любом случае никто не произнес ни слова.
— Многие — и весьма ответственные при этом! — ученые мужи считают, — в полной тишине продолжал Андрей, — что это не мистификация. В состоянии гипноза Перов описывает свои прошлые «воплощения» с такими подробностями, какие доступны, пожалуй, только суперспециалистам. Он рассказывает, как шли битвы, как выглядели их участники, говорит о сложнейших войсковых маневрах, — словом, о том, что нигде до этого не мог вычитать. Если же вдруг и возникают какие-то сомнения относительно частностей, все равно они решаются в пользу Перова — неизменно каждый раз оказывается: прав он!
Мой конфигурант впервые обратил на себя внимание ученых после того, как попал в случайную автокатастрофу, в канун своего шестидесятилетия. Придя в себя на больничной койке, он вдруг начал говорить… на старофранцузском. Чем, разумеется, привел в изумление и медперсонал, и близких. Уж кто-кто, а жена-то была уверена, что никакого французского языка пенсионер Перов никогда не знал!
Медсестра, понимающая французский, сказала, что он говорил о Наполеоне и маршале Нее, который в свое время применил как раз новую тактику перестройки пехотных полков. Это и привлекло к Перову внимание целого ряда столпов науки. Ведь подумать только: более пятидесяти раз его убивали в битвах, около сорока раз ранили! Рядом с фараоном Рамзесом он сражался под Кадешем в 1292 году до нашей эры и при этом спас жизнь одному из его сыновей. Бился на стороне Габсбургов против шведских повстанцев при Сенпах в 1286 году и в 1793 году вошел с войсками Наполеона Бонапарта в Каир. Если не считать Сталинградской битвы, это была последняя крупная военная операция, в которой Перов участвовал. Остается добавить: все, что он говорит и что удается потом проверить, подтверждается практически стопроцентно. Вот вам скромное подтверждение гипотезы Раймонда Моуди о бессмертии души, которая со смертью человека не исчезает, а, безусловно, ищет и порой находит другой объект. В данном случае в столь неугомонной и яркой судьбе моего Перова все сложилось с той безупречной логикой, о которой писал когда-то пусть и безымянный для вас, но весьма модный российский поэт, много собственных сил положивший на пропаганду идей бессмертия. Его строчками я закончу. И заранее прошу извинить: в моем собственном робком переложении на английский стихи, разумеется, проиграют, но суть останется. Нет ли у кого возражений?..
Выдержав небольшую паузу, он прочел:
Был Хафиз — появился Байрон.
Жил Вийон, жил Эдгар По.
Один — бродяга, другой — барин.
А это — один и тот же поэт!..
— Точно так же и мой герой, — заключил Андрей. — И заметьте: он всегда был солдатом, простым солдатом. За десятки и сотни лет ему ни разу не пришлось ни переучиваться, ни менять стиль жизни.
— Это восхитительно, Андрей! — тут же вставила Кроха и даже хлопнула несколько раз в ладоши. — Ваш пенсионер безусловно достоин Книги рекордов Гиннесса. Это ж надо — Сталинград, фараон Рамзес, Фермопилы и маршал Ней!.. Все настолько восхитительно, что я уже теперь ничему не верю! Вы, Андрей, своим жутким рассказом просто-напросто раздавили нашу мечту. Как гусеницу.
— Да-а, пожалуй, тут перебор, — проворчал негромко Эрделюак. — Девяносто шесть раз, пусть невольно, ввязаться в такую драчку… Тут уж точно виден рецидивист, и при этом, надо сказать, отпетый!
— Случай где-нибудь зафиксирован? — чуть сорвавшимся голосом вдруг спросил Фредерик Арбо. — Я имею в виду не какой-нибудь закрытый отчет, а прессу.
— Разумеется, зафиксирован, — тут же очень серьезно сказал Андрей. — В свое время в популярной российской газете «Клюква» независимый журналист, господин… если память не изменяет… Да, конечно, я помню — господин Посысаев… дал подробную информацию. С того, черного дня бедолаге Перову приходится в основном коротать свои дни в четырех стенах: от любителей автографов попросту нет отбоя!
— Все равно ничему не верю, — упрямо сказала Кроха. — Я весь вечер смотрела сперва сквозь пальцы, как скептически улыбались всем нашим доводам то Эрделюак, то Андрей, то вы, доктор Хестер, — обратилась она вдруг к Хестеру. — Но теперь понимаю, что все мы тут заняты ерундой, над которой можно и впрямь смеяться. Сами посудите: там убиты люди, а мы… «строим куры», как, по-моему, принято говорить в России. Да еще гадаем при этом: убитый Роберт… то ли он «амнистирован» некоей высшей властью, то ли ему удалось наконец «совершить побег». У меня нет слов! И какая, извините, еще может быть, к черту, жизнь — после этой жизни?.. А в компании у нас сидит, между прочим, довольно известный доктор, который практически весь вечер молчит как рыба!
— Бунт на корабле, — попробовал было Эрделюак смягчить обстановку шуткой.
— Успокойтесь, Николь, дорогая, прошу вас! — раздался суховатый, немного скрипучий голос доктора. — Просто вы излишне эмоциональны, вот в чем проблема! Вы попробуйте отнестись к рассказу нашего гостя, приглашенного сюда мисс Мари, как к обычной и самой простой метафоре — в духе, скажем, французских старинных фаблио. Что же касается проблемы: верить или не верить в прошлую жизнь и в будущую, — тут я отвечу просто. Только надо иметь в виду, что сейчас перед вами не доктор Хестер с романтически приукрашенной аурой известного психиатра, а скорее обычный, самый рядовой член клуба. То есть частное лицо, со своим сугубо субъективным и, возможно даже, предвзятым мнением. — Доктор обращался теперь уже, конечно, не к одной Николь, а ко всем присутствующим. — Ну, так значит дальше, друзья, как и договорились, — по нашей теме. Тут всего два пути: можно верить в реинкарнацию и можно в нее не верить. Но давайте сначала рассмотрим другой пример. Девять месяцев вы живете в утробе матери, ничего не зная, конечно, об ином мире, в котором в свой срок окажетесь. И попробуй кто-либо втолковать вам в то время, что наш мир реален… Вы бы поверили?.. Никогда, никому и ни при каких условиях… Точно так же никто из вас не способен всерьез поверить в возможность существования следующего этапа (по Моуди — «жизнь после жизни»), то есть очередной и еще более высокой ступени жизни. Человек был в прошлом, — закончил доктор, — и будет в будущем, и пусть каждому воздастся по вере его, как сказал Господь. Лично я убежден, к примеру, что характер всякого человека — это совокупный результат опыта всех его предыдущих жизней.
Наступившую после этих слов осторожную тишину вдруг как будто взорвал внезапный вопрос Арбо, прозвучавший так резко, что в самом его тоне можно было явно услышать оттенок вызова:
— Интересно послушать, кем же именно в прошлой жизни были вы, доктор Хестер?
Самым странным при этом Андрею вдруг показалось то, что, услышав этот довольно простой вопрос, доктор Хестер заметно вздрогнул, даже, кажется, чуточку побледнел. Тем не менее, очень быстро взяв себя в руки, он спокойно ответил, глядя прямо в глаза поэту:
— В прошлой жизни, мой дорогой Арбо, я был тоже, представьте, доктором. И притом — психиатром, чем чертовски, кстати, доволен. Потому как не пришлось переучиваться и менять стиль жизни. Точно так же, как вечному воину из сегодняшней мудрой байки, столь изящно поведанной нам уважаемым мистером Городецким. Что его бесстрашному герою, что мне остается только шлифовать свое мастерство, видя в этом, согласитесь, залог успеха всех возможных начинаний, о которых в свое время сам Гиппократ и не смел мечтать!
Все заметно успокоились, и на этом небольшой инцидент, безусловно связанный с самой резкостью вопроса, который задал Арбо, был, по-видимому, вполне исчерпан.
И вот тут-то неожиданно у входных дверей коттеджа Ника Эрделюака раздались весьма настойчивые звонки.
— Наконец-то, — сказала Мари со вздохом, бросив взгляд на каминные часы, которые показывали уже начало двенадцатого. — Это, конечно, Хьюз…
От Эрделюака Андрей возвращался домой один. Арри Хьюз обещал привезти Мари чуть позже, на своей машине, сославшись при этом на какие-то чрезвычайные, вдруг возникшие обстоятельства, устранить которые без Мари он никак не сможет.
Славный малый, подумал Андрей про Хьюза, вспоминая, как обстоятельно тот рассказывал обо всем, что успел предпринять с момента, когда факс принес первые сообщения о трагедии в замке Бэдфулов. Побывал на месте убийства, натолкнувшись там на двойное оцепление молчаливых ребят в полицейских касках. Никакой, черт возьми, лазейки, ни малой щелочки! Но в отличие от других коллег, что не могут отложить файф-о-клок даже ради крутой сенсации, Хьюз дождался-таки снятия всех кордонов и где-то сразу после шести пробился ко входу в замок. Через Джордана Томпсона, тоже молчаливого, будто памятник всем скорбящим, сумел вызвать Конрада Вильтона, секретаря графа Бэдфула и с недавних пор почти своего приятеля. Разговор с ним слегка облегчил кошелек Арри Хьюза, но зато обогатил массой сведений обо всех убитых, включая собачку Марфи.
