Вячеслав Энсон - Эра беззакония
— Ну и Бог с ним, — согласился генерал с калмычковскими мыслями. — Одно дело до ума не довел — тебя. В Москву пристроил, теперь там двигать надо. Для них ты чужой. Как детдомовский ребенок. Оденут-обуют, а любить все равно своих больше будут. Рано я выпадаю. Годик-другой, и взлетел бы!.. — Генерал перевел дух. — Держись Бершадского. Пусть думают, что ты по их линии выдвиженец. Кому надо, правду знают.
— Хорошо, Серафим Петрович. Не беспокойтесь. Я обуркаюсь… — сказал Калмычков.
— Главное, не забывай: кто тебя и зачем, продвинул. Переметнешься, на том свете руки не подам.
— Товарищ генерал! — обиделся Калмычков. — И вы подыметесь, и я послужу. Еще бы понять, какая разница между «нашими» и «не нашими». Честно говоря, не различаю.
— Нет ее… — ответил генерал. — Поэтому и не различаешь.
Сказал и замолчал. Отвернулся к стене. Пару минут о чем-то думал, потом виновато улыбнулся:
— Нашел ты время — вопросы задавать…
— Забудьте, Серафим Петрович! Смудачил… — замахал руками Калмычков.
— Нет, Коля. Все должно быть понятно. Без дураков. Месяц назад я сам думал, что понимаю: «наши» — за Россию, «не наши» — против. Помнишь, спрашивал, где помирать собираешься?.. — Генерал разволновался, задышал прерывисто. Калмычков хотел остановить его: «Бог с ними, Серафим Петрович…», но генерал уперся. — Это важно! Отдышусь чуток. Знал, что ты спросишь. Хотел разобраться. Не получилось. Запутался, когда начал считать. Слишком много «не наших» набрал.
— Время такое, Серафим Петрович. Все под себя гребут. И «наши» и «ваши»… — сказал Калмычков. — Давайте я вам апельсинчик почищу. Или по глоточку? Я принес.
— Нельзя мне по-глоточку… — ответил генерал.
— А волноваться — можно?
— Не перебивай. Тяжко мне… Слишком много их, которым «насрать». На страну, на людей, на будущее!.. Как слепые!.. Снова пилят сук, на котором сидят. И мы на этом суку, Николай.
— Мы же не пилим, — сказал Калмычков.
— Пилим, еще как пилим… Дай мне таблеточку… Ага… И стаканчик, — генерал выпил таблетку. Калмычков утер полотенцем его губы и подбородок.
— Мы кого привыкли в пакостях винить? — продолжил генерал. — «Запад»! Те еще друзья!.. Они, конечно, рулят в развале. Но исполнители — наши, «россияне»! Смекнули, что совесть не в цене, и решили, убогие, поменять ее на деньги. Вперед, обогащайся, как можешь! На местах, в городах, поселках… Мэры-чмэры, чиновники… Гаишники, бандюки, налоговики, таможенники, ЖЭУ, РЭУ… Вани, Тани, Мани… На каждой вшивой должности подгрызают мелкими зубками общий сук! Пожарники взятки берут… Учителя!.. Врачи!.. Деньги — превыше всего. Сирот обирают, стариков. Хапнули — и счастливы!.. Правда им не нужна, и совесть — мешает. А закон без совести, точно — дышло. Орудие преступления. Дожили! Девяносто процентов населения — преступники. Бери и сажай по действующему законодательству. Только брать некому — милиция на заработках. Она из тех же процентов… Как там Егоров говорил?.. Эра беззакония! Девяносто процентов — это народ, Коля… Весело?
— Такая система, Серафим Петрович: не украдешь — не проживешь. Без денег — как? Совестью семью не накормишь. Люди загнаны в предложенные обстоятельства, — сказал Калмычков.
— Может, и загнаны… А может, и нет… Они же умные! С образованием. Глотки на митингах драли: «Даешь демократию! Долой СССР!» На выборах голосовали. И деньги рвут, заметь, не на прокорм семьи — на роскошь и излишества, которым края нет… От гнили своей, от жадности и зависти. От нее Россию в семнадцатом году продали, и в перестройку на ту же удочку попались. Поделом!.. Потеряли мы что-то главное… Не удержали… На чем жизнь стоит. Летим, теперь, в пропасть: об один выступ ударимся, об другой… А впереди — расплата. Жестокая, и одна на всех. Бедных, богатых, честных и воров. Единственное, что смогли заработать… Дальше — как? Жить как будете, Коля?
— Как-нибудь… Выкрутимся.
— Как добрый дядя скажет… — Генерал перевел дух. На лбу проступили капельки пота. Губы дрожали. — Жалко мне вас. Помру с облегчением. Вроде на боевом посту. Не бросил, не сбежал… Очень хотелось. Ничего родного в этой толпе не осталось. Как подменили людей. А мне замену не прислали… Бывает так?
— Не знаю… Какие-то у вас белоэмигрантские настроения, — сказал Калмычков. — Невозможно переделать людей. И надо ли?.. Довольны властью. Воровать не мешает, а честно работать никто особо не рвался. Деньгам все равно, как их получили.
— Деньгам — да, — согласился генерал. — А людям? Шалеют от денег, очевидного не замечают. В один день лафа кончится! Экономика только по телевизору существует. Армия и флот догнивают… Государство — пустая оболочка. Сердцевину черви выели. Долго простоит? Своими руками могилу вырыли. Пойми теперь: кто «наши», кто «не наши»…
— Ничего в политике не смыслю! — сказал Калмычков. — В вашу совесть верю, Серафим Петрович. Вы не могли выбрать худшее.
— В том и беда, Коля, что почти никто не выбирал. Судьба так сложилась! Ты тоже не выбирал, а прочно к нашей компании привязан. Или, думаешь, джипы с автоматчиками кому попало раздают? Теперь твоя очередь услуги оказывать. Если честно, самое лучшее ни в какие команды не входить. Сидеть на даче и цветочки выращивать.
— Два месяца назад это было мое кредо, — напомнил Калмычков.
— Но ты погнался сначала за деньгами, потом за властью, помнишь? Чем больше того и другого — тем меньше свободы. За все приходится платить. И цена, как правило, сильно превышает полученные удовольствия.
— Вас тоже чем-то привязали? Если не секрет… — спросил Калмычков.
— Какие теперь секреты… — ответил генерал, отдышавшись. — Было у отца два сына. Один умный, другой не очень. Какой в милицию пошел?
— Неужели умный?
— Нет, Коля, умный — пошел в другую сторону. Он не верил в писаные законы и жизнь принимал такой, как она есть. Плевал он на идеалы. Закончил «Плешку». Работал в Госплане… Понял суть системы и стал одним из крупнейших цеховиков Советского Союза. Потом финансистом. Настолько крупным, что МВД и КГБ не посмели коснуться его пальцем до сего дня.
— Его телефон я помню наизусть? — спросил Калмычков.
— Да, Родион Петрович Арапов. Папа увлекался сначала Достоевским, а потом православием. Старший и умный — Родион, а недоумок с романтическим отношением к жизни — Серафим. Я продукт советской пропаганды, верю в Добро. Всю жизнь спорил с братом… В милицию подался — Родькину неправоту доказывать.
— Все, Серафим Петрович, я у вас последние силы отнимаю. Пойду, — засобирался Калмычков.
— Посиди еще немного, Коля. Хоть помолчим… — Генерал задыхался, почти шептал. — Сына потерял, жену. Кроме брата, родных не осталось… Редко видимся, но много полезного друг для друга сделали… — Генерал прервался, отдыхая. — Тебя, чертяку, пригрел. Родьке передам… Что-то в тебе есть. Но чего-то — нету…
— Отдохните. Полежите тихо, — Калмычков поправил сбившуюся простыню.
— Не увидимся больше. На похороны не приезжай, засветишься. Наши сами на тебя выйдут… Что-то важное хотел сказать, и не могу сформулировать… — Генерал умолк. Молчал и Калмычков. Надо же, чужой человек, а ком к горлу подступает.
— Я не успел… — отрывисто зашептал генерал. — Все работал, оставлял на-потом. На пенсии додумать собирался. Ты не откладывай… Это важно!
— Что важно, Серафим Петрович? — наклонил ухо к самым губам старика Калмычков.
— Очень важно… Мы не поняли главного… Не за тем гнались. Не тому учились… Ты додумай, Коля, ты умный… — Голос генерала слабел. Последние силы оставляли его. — В институтах наших… По полочкам разложили: от галактик до атомов. До элементарных частиц. А главного — не сказали… Зачем все это? Галактики, нейтроны с протонами…
Мы — зачем?.. Скрыли? Или сами не знают?.. Не может, так бессмысленно… Должен… Должен быть…
— Что, Серафим Петрович? Что должно быть? — не расслышал Калмычков.
— Смысл… Обязательно должен быть смысл. Иначе — полный абсурд, как у нас с тобой… — прошептал генерал. — Не верю!.. Не верю, что я родился деньги зарабатывать и звезды. В могилу… не возьмешь… благодарность министра внутренних дел…
— Не волнуйтесь, отдыхайте… — успокаивал Калмычков.
— Про дочь… Спроси… У Родиона спроси. Поищет… Прощай, Николай. Зла не держи… Иди! Медсестру кликни… — Генерал закрыл глаза.
Калмычков кинулся на пост, за сестрой. Она прибежала со шприцем, вставила иглу в торчащий из вены катетер. Генерал больше не открывал глаз. Калмычков постоял минуту, стараясь запомнить его осунувшееся лицо, и вышел.
К утру был уже в Москве. Ни с кем из знакомых встретиться в Питере — сил не нашел.
«Jesus Christ Superstar», финальная тема
5 января, четверг
Генерал Арапов умер первого января 2006 года, в восемь часов утра. Старое сердце устало болеть. А может, вовремя не получил укол… Утро Нового года.
