Алма Катсу - Употребитель
— Пришла пора научить тебя послушанию. Я надеялся, что это не потребуется. Мне казалось, что ты другая, не такая, как все… — Он оборвал себя, сделал вдох. — Каждого следует хотя бы один раз подвергнуть наказанию, чтобы они знали, что будет, если они ослушаются вновь. Я велел тебе не покидать меня, и все же ты пыталась бежать. Больше ты никогда не попытаешься сделать это. — Адер схватил меня за волосы и притянул к себе мою голову. — И не забывай об этом, когда вернешься в свой городишко, к своей семье и к своему Джонатану. Нет места, где бы я не смог отыскать тебя. Ты никогда не сможешь от меня скрыться.
— Эта девочка… — попыталась выговорить я губами, покрытыми запекшейся кровью.
— Дело не в девочке, Ланор. Тебе следует выучить урок: что бы ни происходило в моем доме, ты это примешь и будешь в этом участвовать. Дело в том, что ты посмела отвернуться от меня, отказать мне. Этого я не допущу. Я не позволяю такого никому, а особенно — тебе. Я никак не ожидал, что ты…
Он не договорил, но я поняла, что он хотел сказать. Он просто не пожелал открыть мне свое сердце, чтобы потом не сожалеть об этом.
Я не стану вам рассказывать о том, что случилось со мной в том ужасном подвале. Позвольте мне не говорить об этом, избавить вас от подробностей этого издевательства. Достаточно будет сказать, что в более жуткой оргии мне участвовать не доводилось. И пытал меня не только Адер. Он подключил к пыткам Донателло, хотя итальянец этого явно не хотел. Я ощутила вкус дьявольского пламени, о котором меня предупреждал Джуд, я поняла, что искушать любовь дьявола — рискованно. Если и есть такая любовь, то в ней нет ни толики нежности. Рано или поздно вы познаете эту любовь такой, какая она есть. Она жестока, ядовита. Она как кислота, которую вам вливают в глотку.
Я была почти без чувств, когда они закончили. Я разжала веки и увидела, что Адер поднимает с пола свою одежду. Он был мокрый от пота, пряди темных курчавых волос прилипли к его шее. Донат надел балахон. Он стоял на четвереньках, бледный и дрожащий. Казалось, его вот-вот стошнит.
Адер провел пятерней по мокрым волосам и кивнул Донату.
— Отнеси ее наверх, пусть ее вымоют, — приказал он и вышел за дверь.
Донателло начал расстегивать тугие ремни, впившиеся в мою кожу до крови. Сбрую он бросил на пол, но ремни еще какое-то время сохраняли форму моего тела. Потом Донателло взял меня на руки. Более он никогда не обращался со мной нежно — ни раньше, ни потом.
Донат отнес меня в комнату, где стояла медная ванна. Алехандро ждал нас. Он приготовил несколько ведер горячей воды. Потом заботливо отмыл меня от крови и грязи. Я с трудом выдерживала его прикосновения и непрерывно плакала:
— Я в аду, Алехандро. Как мне жить?
Он взял мою руку и промокнул простыней:
— У тебя нет выбора. Может, тебе станет легче, если я скажу, что мы все прошли через это. Перед нами тебе нечего стыдиться из-за того, что с тобой случилось такое.
Пока он мыл меня, ранки и порезы начали затягиваться на глазах, синяки светлели. Алехандро вытер меня, закутал в чистую простыню, и мы вместе легли на кровать. Алехандро лежал рядом и не давал мне отстраняться.
— Что же будет теперь? — спросила я, держа его за руку.
— Ничего. Все пойдет, как раньше. Ты должна постараться забыть о том, что стряслось с тобой сегодня, но не забывай полученного урока. Никогда не забывай.
Ночь перед моим отъездом из Бостона была просто ужасна. Мне хотелось остаться наедине со своими переживаниями, однако Адер настоял на том, чтобы я пришла в его спальню. Теперь я боялась его, но его перемены в моем поведении, похоже, не интересовали. Наверное, он привык к подобным выходкам со стороны своих придворных и думал, что со временем все войдет в свою колею. А может быть, ему было все равно, что я утратила к нему всякое доверие. Я старалась помнить о совете Алехандро и вела себя так, словно ничего не произошло, и держалась с Адером подчеркнуто ласково.
Адер в ту ночь очень много выпил — наверное, для того, чтобы не думать о том, как я его боюсь, — и выкурил целый кальян. Спальня наполнилась облаками наркотического дыма. Как я ни старалась, но в ту ночь в постели я была рассеянна. Я могла думать только о Джонатане. Мне предстояло обречь его на вечные мучения в обществе этого безумца. Джонатан не заслужил такой участи. Правда, и я тоже не заслужила.
Думала я и о том, что скажу родным, вернувшись в Сент-Эндрю. Год назад я убежала из порта и исчезла из их жизни. Наверняка обо мне навели справки в монастыре и в портовой конторе, но там могли сказать только одно: до Бостона я добралась, но вскоре пропала. Быть может, мои родители, брат и сестры надеялись, что я жива и что бежала для того, чтобы сохранить ребенка? А вдруг они обращались к властям в Бостоне, вдруг меня разыскивала полиция? Если так, то, пожалуй, в итоге все решили, что меня убили. «Может быть, в Сент-Эндрю устроили фальшивые похороны? — гадала я. — Но нет, отец не дал бы волю чувствам. Все они по сей день горюют обо мне, у них камень на сердце».
А Джонатан? Что думал обо мне Джонатан? Наверное, он считал, что меня уже нет в живых — если он вообще думал обо мне. Слезы залили мне глаза. Нет, все-таки он должен был хоть изредка вспоминать обо мне — о женщине, которая любила его больше всех на свете! Как бы то ни было, я должна была смириться с мыслью о том, что для всех в Сент-Эндрю я умерла. Живые смиряются со смертью любимых. Какое-то время они горюют — недели или месяцы, но потом воспоминания уплывают в прошлое и только порой оживают. Так бывает, когда находишь на чердаке среди всякого хлама любимую игрушку. Ты смотришь на нее, ласково гладишь, но потом оставляешь на том же месте.
Я проснулась за несколько часов до рассвета — в холодном поту, после тяжелого сна. Корабль должен был отплыть с утренним приливом, и нужно прибыть в порт до зари. Я наклонилась, чтобы достать из-под одеяла снятое белье, и посмотрела на Адера. Его голова лежала на подушке. Я посмотрела на него и подумала: «Правду говорят, что даже дьяволы во сне похожи на ангелов». Глаза Адера были закрыты, длинные ресницы опущены, пышные темные локоны разметались по плечам. На его щеках белел нежный пушок, и из-за этого он был похож на юношу, а вовсе не на мужчину, способного на нечеловеческую жестокость.
У меня разболелась голова от кальянного дыма. Если уж я себя так паршиво чувствовала, то Адеру, наверное, было совсем худо. Я осторожно взяла его руку, приподняла и отпустила. Рука упала, словно налитая свинцом. Он не пошевелился, не застонал.
И тут мне в голову пришла зловещая мысль. Я вспомнила о крошечном серебряном сосуде с эликсиром жизни, о капельке демонического колдовства, которое навсегда изменило меня. «Возьми его, — сказал мне голос. — Этот сосуд — средоточие могущества Адера. Это твой шанс отомстить ему. Укради его могущество и забери с собой в Сент-Эндрю».
Обладая этим зельем, я могла привязать к себе Джонатана — точно так же, как меня к себе привязал Адер. Правда, при этой мысли у меня противно засосало под ложечкой. «Нет, — думала я. — Я никогда не смогу сотворить такое ни с кем… Никого не смогу превратить в то, чем стала теперь сама».
«Возьми это, чтобы отомстить Адеру. Только в этом и состоит его сила. Представь себе, как он затрясется от страха, узнав, что его драгоценный сосуд пропал!»
Я жаждала отомстить ему за то, что произошло со мной в подвале. Я не хотела ехать в Сент-Эндрю и исполнять приказ Адера, я не хотела обрекать моего возлюбленного на вечную жизнь рядом с этим чудищем. А уж больше всего мне хотелось нанести ему ответный удар.
Хочется верить, что в те мгновения мной овладели чувства, которые были сильнее здравого смысла. Я осторожно встала, прошла по полу босыми ногами, набросила халат Адера и обвела взглядом спальню. Где он мог хранить сосуд? Я видела его только в тот день, когда Адер наделил меня бессмертием.
Я прошла в гардеробную. Где же сосуд? На подносе со швейными иглами? Или в шкатулке с драгоценностями, вместе с перстнями и галстучными булавками? А может быть, сосуд спрятан в мыске красивого шлепанца? Я опустилась на колени и принялась осматривать туфли Адера. Но тут мне пришло в голову, что Адер ни за что не стал бы хранить такую дорогую вещь там, где она может попасть на глаза лакею, который может ее прикарманить. Либо он постоянно носит сосуд при себе — но я много раз видела его совершенно обнаженным, — либо держит там, где никому не придет в голову искать. Где никто не посмеет искать.
Держа в руке свечу, я выскользнула из спальни и спустилась по черной лестнице в кладовую. Прошла по сырым подземным коридорам и добралась до той комнаты, где еще совсем недавно валялась на полу, истекая кровью.
Затаив дыхание, я на цыпочках подошла к сундуку, стоявшему у дальней стены, и подняла крышку. Внутри лежала мерзкая сбруя. Ремни одеревенели от моего пота. Увидев жуткую упряжь, я чуть было не опустила крышку, но, совладав со страхом, заметила в уголке сундука маленький узелок. Я протянула руку и достала мужской носовой платок, сложенный так, что получилась маленькая подушечка.
