Татьяна Степанова - Три богини судьбы
В центре зала появилась еще одна фигура.
Еще один гость явился незваным.
Глава 47
ПРЕОБРАЖЕНИЕ. ВСЕМ СЕСТРАМ – ПО СЕРЬГАМ
ОН стоял, наступив ногой на упавший со стены портрет. Катя, лежавшая на полу у окна, видела его сквозь туман, застилавший глаза. Но другие видели его четко – среди бензиновых луж, в свете хрустальной люстры, что внезапно вспыхнула под потолком, когда огонь зажигалки, готовый вот-вот поджечь все, вдруг погас.
Свет люстры был такой же, как свет ламп там, в боксе Центра судебной психиатрии. И человек был тот же самый, только вот уже его не отделяло от других пуленепробиваемое стекло.
У него не было в руках пистолета. В этот раз он был безоружен. Катя снова попыталась подняться… туман, все плывет…
Пепеляев…
В этот раз он был безоружен, но…
Раздался пронзительный крик, и Ника, Ника-Победительница, одна из немногих способная уходить ТУДА и возвращаться, встречать и узнавать на своем пути ТЕХ, ДРУГИХ, бросилась на него сзади с ритуальным ножом:
– ОНО… ЭТО ОНО, ОНО ЗДЕСЬ! БЕРЕГИТЕСЬ!
Пепеляев… Катя видела, как он обернулся и поймал Нику, перехватив в ее безумном броске, когда она в последний раз пыталась спасти тех, кого любила.
Его лицо внезапно изменилось – как будто сквозь кожу, плавившуюся как воск на огне, проступили другие черты. И что-то было такое в этих чертах – в глазах, горевших как угли, что хотелось бежать без оглядки.
Прочь…
Но никто не мог пошевелиться, сделать и шага. Ника хрипела. Но две других сестры-Парки не могли сделать и шага… Они узнали ЕГО.
Пепеляев…
Нет, это был уже не Пепеляев. Это было нечто иное.
От этого ИНОГО не осталось ничего – лишь оперативное фото в уголовном деле об ограблении банка, лишь полуистлевший труп там, в подвале обувного склада.
Но память…
Одна из сестер – та, что была в алом платье, вскрикнула, попятилась.
– Куда ты? – голос гостя тоже изменился. Это был тот, другой голос, что возникал внезапно в тиши медицинского бокса и потом исчезал, ставя в тупик профессора Геворкяна и других психиатров.
Сестра-Парка, одетая в красное платье… Августа бросилась к разбитому окну. Но отчаянный вопль Ники, младшей сестры, заставил ее остановиться.
ОН оторвал Нике правую кисть, сжимавшую нож, и швырнул ее прямо к подолу красного платья, скрывавшего…
– Я ПРИШЕЛ К ТЕБЕ… Я ИСКАЛ ТЕБЯ…
АХ, МОЙ МИЛЫЙ АВГУСТИН, АВГУСТИН, АВГУСТИН… АХ, МОЙ МИЛЫЙ АВГУСТИН. ВСЕ ПРОШЛО… ВСЕ…
Детская песенка… словно открыли музыкальную шкатулку или поставили старую пластинку на проигрыватель.
– Я ИСКАЛ ТЕБЯ ВЕЗДЕ. Я ПРИШЕЛ ЗА ТОБОЙ. ПОКАЖИ МНЕ СЕБЯ…
Августа медленно, словно через силу, как будто что-то заставляло ее это сделать, подняла руку… пальцы ее вцепились в волосы и…
Светлый парик упал, обнажая лысину… мужскую лысину, которую так странно было видеть… И черты лица, когда-то вылепленного заново несколькими пластическими операциями в клинике по изменению пола, сразу погрубели, стали резкими… старыми и какими-то неживыми, искусственными.
– Отпусти сестру. Пожалуйста… ради всего, что…
Тело Ники ударилось о паркет. ОН отпустил Победительницу. ОН сломал ей шею.
– НЕТ!
Словно острый коготь рассек сумерки, а может, то было лезвие ритуального ножа. Алое платье скользнуло вниз, и стало видно тело… живот, бедра, покрытые шрамами бесчисленных операций, удалявших лишнее, наращивавших необходимое. Шрамы, успевшие зажить за эти долгие одиннадцать лет, сглаженные ежедневными втираниями антиколлоидных мазей и кремов, но все равно оставившие свой след, шрамы, которые так страшно было показать даже любовникам в постели – во избежание опасных, смертельно опасных вопросов…
ОН, явившийся за своим убийцей, искавший, нашедший его, зарычал как зверь, почуявший кровь… Теперь их разделяло всего несколько шагов, но… Катя все же сумела подняться. И ОН обернулся сначала к ней.
Пепеляев…
Да, это снова был он, хотя глаза его были слепы и черны, как две ямы. Катя не могла пошевелиться, только слышала, как стучат ее зубы…
Пепеляев протянул руку – та самая рука, когда-то державшая пистолет, тоже вся в шрамах, не оставившая отпечатков пальцев…
Пальцы коснулись Кати…
Невесомое касание, точно птица… тварь ночная во мраке задела крылом…
И тут какая-то могучая сила подхватила Катино тело… как вихрь, как ворвавшийся в залитый бензином зал торнадо, и выбросила ее вон – через разбитое окно, во внутренний двор – прямо на клумбы, на траву.
В ту же секунду в доме раздался нечеловеческий вопль. Но Катя, оглушенная, снова потерявшая сознание, спасенная Пепеляевым Катя не слышала жутких криков, перепугавших всю Малую Бронную.
Она не видела того, что случилось там, в доме дальше. Это видела только сестра Руфина.
Пистолет не потребовался. Острые как бритва когти впились в Августу, когда-то звавшуюся Тимом… и начали кромсать тело, сдирая кожу и плоть, как мясник обдирает коровью тушу на бойне…
Удаляя все лишнее…
Тут же залечивая раны…
Снова кромсая, истязая, калеча…
А может, преображая, возвращая все на круги своя…
Вибрирующий на самой высокой ноте вопль оборвался.
ПЛАМЯ ВСПЫХНУЛО И РАЗОМ ОБЪЯЛО ВЕСЬ ЗАЛ.
Крики жильцов соседних домов, вой пожарной сигнализации, перекличка милицейских сирен…
В разбитое окно, багровое от пожара, ударила густая струя белой пены из пожарного брандспойта.
Ничего этого Катя не слышала. Она была далеко.
Она дышала глубоко, как во сне.
Ей снился страшный сон.
Сейчас… вот сейчас она проснется…
Глава 48
РАПОРТ О РАСКРЫТИИ
Анфиса переминалась с ноги на ногу возле витрины с пирожными. Какой крутой супермаркет! Глаза разбегаются, сколько тут всего вкусного, с кремом, с джемом, и если все это съесть, растолстеешь как бочка, как слон, как гиппопотам.
Ну и пусть. Все равно – один раз живем.
И если даже не один…
Как ей на сотую долю секунды почудилось там, во дворе института Склифосовского…
Если даже не один, то…
Все равно.
ТАК ВЕСЕЛЕЕ!
Она зашла в гастроном в ГУМе по пути.
Песочные корзиночки с жирным кремом, пирожное «розочка», «грибочки», пирожное «ленинградское»…
Она шла по гастроному мимо винных стеллажей к кондитерскому отделу.
А до этого ее путь пролегал через Биржевую площадь к Никитникову переулку, где она фотографировала ДОМ.
Вдруг пленка что-то удержит, поймает… хоть какое-нибудь доказательство… не видимое человеческим глазом. Еще одно, последнее доказательство.
– А можно набрать разных пирожных? Да, все в одну коробку, пожалуйста. Две «розочки», два «ленинградских», эти вот шоколадные и эти с орехами, тоже по два…
Глянув на наручные часы, Анфиса заторопилась, вытащила телефон.
– Алло, ну ты как? Скоро? Я в кондитерский отдел зашла. Буду минут через двадцать, ты выходи, и вместе поедем домой.
– Ладно, – сказала Катя, – я тебя жду.
Она была в кабинете полковника Гущина. Был уже конец июля, время отпусков.
На письменном столе Гущина топорщилась кипа бумаг.
В кабинет то и дело заглядывали сотрудники розыска: «Федор Матвеевич, командировку подпишите», «Рапорт на отпуск я с двадцать второго числа планирую». «Федор Матвеевич, тут отдельное поручение пришло из Питера, кому отписать?»
Был уже конец июля.
И все шло своим путем.
День за днем.
Ночь…
Острые грани…
Гущин писал рапорт о раскрытии ДЕЛА, которым они все занимались эти последние месяцы. Катя наблюдала, как он пишет. Как он доходит до середины листа и комкает его, берет чистый и начинает свой рапорт заново.
– Хоть бы помогла мне, ты ж у нас истории сочинять мастерица!
– Я только еще больше все запутаю, Федор Матвеевич.
– Куда уж больше-то… Вот раскрыли дело, а ЧТО раскрыли? – Гущин бросил ручку в сердцах и достал платок, промокнул лысину. – Полжизни я в розыске, а такого… Да что говорить. Эксперт, что на Малую Бронную в тот вечер выезжал, и он до сих пор тоже малость того… А ведь он всего этакого, как и я, грешный, видел-перевидел…
Катя кивнула.
ВСЕМ ПОРОЙ СНЯТСЯ СНЫ.
И НАМ, ПОЛКОВНИК ГУЩИН.
– Руфину-то, старшую сестру, сам областной прокурор приезжал допрашивать. Временами-то она ничего, вроде проясняется сознание у нее, – Гущин снова потянулся к чистому листу, – показывает, что Тимофей, их брат, с самого, мол, детства склонен был… Мать на него, что ли, так сильно влияла, Саломея… Походить жаждал на нее во всем. Руфина говорит, что когда подрос, возмужал, парнем стал, смена пола для него стала прямо навязчивой идеей. А с Цветухиным Евгением они действительно дружили, и даже, как Руфина говорит, может, это и больше чем дружба была, учитывая наклонности Тимофея. Может, Цветухин и на ограбление банка-то пошел, с Ларкой Дьяковой и ее сынками связался, чтобы они с Тимофеем могли… Но, это теперь только догадки. А факт в том, что Тимофей его предал из-за денег, искалечил насмерть и бросил умирать там, в подвале… На операции, каких он над собой добивался, вагон денег нужен был, вот он все себе и забрал. Все ворованное. А так как на нем убийство висело, представил все дело, будто он пропал без вести. Тимофей – средний брат пропал. А через год появилась Августа – средняя сестра. Руфина бормочет что-то про две буквы из имени «Тимофей», что он себе… то есть она, оставила: Августа – АвгусТИна… И семья их на это пошла. Только вот мать не сумела этой тайны, этого горя вынести… М-да… Про это Руфина на допросе у прокурора еще кое-как рассказывала, а как дальше стали вопросы задавать, то… Дальше – глухо, умом она повредилась, в психушке теперь самое место ей, – Гущин глянул на Катю.
