Кит МакКарти - Пир плоти
Он все еще не был уверен в этом, когда, возвращаясь, проходил мимо старика, сидевшего на том же месте и так же счастливо бормотавшего.
* * *Салли просмотрела скопившиеся неоплаченные счета. Их было не больше, чем обычно, но всякий раз, глядя на них, она невольно думала, что скоро их число увеличится. После того вечера в ресторане она не заговаривала с Бобом о будущем, и из-за этого молчания ее страхи только возрастали. Отец прожил жизнь мелким клерком, нашедшим свое место в недрах какой-то транснациональной корпорации, — простейшим существом, влачившим существование в безопасной глубине других более высокоорганизованных организмов. Он был беспросветно беден, постоянно находился на грани полного разорения, и, может быть, поэтому в его дочери с ранних лет укоренилось стремление к материальной независимости.
Потребовалось очень много времени, чтобы скопить хоть что-то, хотя это «что-то» не составляло и половину суммы, которую можно было назвать приличной. Сбережения делались не только из зарплаты мужа; она в свое время устроилась в больницу медсестрой, зарабатывая на хлеб долгими и тяжелыми дежурствами.
Достаточно долгими и достаточно тяжелыми, чтобы они стали угрозой для ее здоровья.
А теперь нависла угроза, что Боб растратит это все на совершенно нелепую, бесперспективную авантюру.
У нее вдруг зачесалась ладонь.
* * *— Где же он, черт побери?
Как будто Джонсон мог это знать. Но Айзенменгера рекомендовал именно он, и теперь Елена, предчувствуя провал всей их затеи, судя по всему, искала виноватого.
— Он придет, — поспешил заверить ее Джонсон, хотя сам не был полностью в этом уверен.
— Он опаздывает уже на полчаса!
Разговор между Джонсоном и Еленой Флеминг происходил в тесной конторке при морге. Деревянные стенные панели этого помещения были покрыты лаком; ночь за окном окрашивала матовое стекло в темно-синий цвет, и казалось, весь мир ограничен стенами этого здания.
— Он придет, — повторил Джонсон.
Елена ничего не ответила, но лицо ее выражало сомнение. Бывший полицейский опять почувствовал в ней что-то от загнанного зверя. Это «что-то» проявлялось в излишней настороженности и суетливости. Джонсон же, как мог, старался сохранять спокойствие, хотя тоже мысленно спрашивал себя, куда мог подеваться Айзенменгер.
В конторку вел необыкновенно длинный и узкий коридор с очень высоким потолком, освещенный тусклыми электрическими лампочками, запрятанными внутрь шарообразных молочно-белых плафонов. По левой стене коридора располагались двери раздевалок, справа находилась прозекторская. Именно там и собралась группа не похожих друг на друга людей, которые в ожидании Айзенменгера шепотом и не поднимая глаз обменивались ничего не значившими фразами.
Среди них был и Сайденхем в рубашке, белых сапожках и не по размеру большом зеленом пластиковом переднике. Он стоял, скрестив руки на груди, громко вздыхал и многозначительно поглядывал на стенные часы. Служитель морга Клайв тоже пребывал в раздражении. Он прислонился к стене и уголком глаза наблюдал за изящной фигурой Беверли Уортон. Старший инспектор, отвернувшись, казалось, была полностью поглощена беседой с Уилсоном и, возможно, замечала эти сладострастные взгляды, а возможно, и нет. Во всяком случае, она была знакома с Клайвом достаточно долго и знала, что у того на уме; не исключено, что ей это даже льстило. Единственной ее уступкой правилам гигиены были голубые бахилы, которые она натянула поверх туфель, заставив Уилсона сделать то же самое. И наконец, среди прочих собравшихся был пузатый коротышка, явившийся в свитере, белой рубашке, галстуке в полоску и широких брюках бледно-серого цвета. Столь нелепый франтовской наряд делал его похожим на туриста, вышедшего подышать свежим воздухом на палубу; сходство усиливалось благодаря фотоаппарату, висевшему на шее этого странного субъекта. Костюм коротышки выглядел еще более нелепо в сочетании с большой зеленой накидкой и бахилами, которые ему пришлось надеть, — хотя он, конечно, не мог предвидеть этого заранее.
— Что это за расфуфыренный раздолбай? — спросил Уилсон. Говорить тихо он не умел, и его свистящий шепот разнесся по прозекторской, эхом отражаясь от стен. Уортон, поморщившись, бросила на него раздраженный взгляд и едва слышно прошептала:
— Это фотограф, идиот. Нанят их адвокатом.
Последнее слово было произнесено особенно злобно.
Уортон все еще не вполне пришла в себя после встречи с представителями защиты. Мало того что в роли адвоката выступала молодая привлекательная женщина (а это Беверли Уортон всегда воспринимала как личное оскорбление), так еще к тому же оказалась сводной сестрой Джереми Итон-Лэмберта и вряд ли питала к Беверли нежные чувства. И уж совсем невероятным было то, что вместе с ней заявился этот кретин Джонсон. Он, понятно, был несказанно рад замешательству бывшей коллеги и не постеснялся прилюдно сыпануть ей изрядную пригоршню соли на рану, бросив: «Больше никто из подозреваемых не умер, Беверли?» Такая фамильярность ясно показывала, что, по мнению выпертого в отставку сержанта, они теперь были на равных.
Но присутствие здесь этих двоих означало для Беверли и нечто гораздо более важное. Нетрудно было догадаться, что эксгумация Никки Экснер и доказательство невиновности Билрота для них лишь предлог. Дичью, на которую они охотились, была она, Беверли Уортон.
— Я не могу прохлаждаться здесь бесконечно, знаете ли, — сердито бросил Сайденхем. Его реплику все восприняли с красноречивым равнодушием: никто не знал, когда именно должен прибыть Айзенменгер, и ответить на гневное заявление патологоанатома было нечего.
Сайденхем, как и следовало ожидать, презрительно фыркнул. Фотограф нервно озирался, размышляя, стоит ли все это обещанных пятидесяти фунтов; служитель Клайв мысленно затачивал нож.
В дверях прозвучал звонок, и все оживились. Сайденхем громко провозгласил: «Ну наконец-то!»; Уортон выпрямилась и со вздохом посмотрела на часы; фотограф принялся настраивать объектив, словно фокусник, проверяющий реквизит перед выходом на сцену.
Клайв прошел по коридору мимо конторки и открыл маленькую боковую дверь. Вошедший Айзенменгер небрежным кивком ответил на его приветствие. Первое, что он услышал, войдя в прозекторскую, были слова Елены: «Ну слава богу». Произнесла она их со смешанным чувством облегчения и раздражения. Джонсон, по своему обыкновению, промолчал.
— Ну что ж, начнем, — вяло предложил Айзенменгер, всем своим видом показывая, что на самом деле он не испытывает никакого желания участвовать в этом процессе.
— И это все, что вы можете сказать? — ошеломленно спросила Елена. — Вы ничего не хотите объяснить?
— Объяснить что? — не понял доктор.
— Где вы были? Вы опоздали почти на сорок минут!
Айзенменгер, похоже, даже не подозревал об этом. Он наконец спустился с небес на землю и бросил взгляд на стенные часы (приобретенное в одном из отелей изысканное устройство с украшениями), но ответ его вряд ли можно было счесть удовлетворительным. Мари эта манера мужа была очень хорошо знакома.
— Мне надо было кое-куда зайти.
— Как прикажете это понимать? — возмутилась Елена, но Джонсон сталкивался с таким поведением Айзенменгера уже не впервые, поэтому он поднялся и произнес:
— Давайте приступим к делу.
Все проследовали друг за другом по коридору в прозекторскую. Их появление вызвало у присутствующих различную реакцию. Уортон явила вновь прибывшим маску равнодушия, Сайденхем раздраженно запыхтел, а фотограф с облегчением расплылся в улыбке, какая, по всей вероятности, некогда появилась на лице генерала Гордона под Мафекингом.[3] Айзенменгер вышел, чтобы переодеться, а оставшиеся разделились на две обособленные группы, подобно враждующим племенам, встретившимся на месте поклонения общему божеству. Клайв вкатил тележку с телом, упакованным в мешок. Собравшиеся молча наблюдали, как он долго не мог закрепить ее у одного из шести операционных столов из нержавеющей стали.
Вошел Айзенменгер, облаченный в синюю форму и обутый в белые ботинки. Вместе все это более напоминало маскарадный костюм, нежели рабочую одежду патологоанатома. Айзенменгер неоднократно бывал в этом морге раньше и хорошо знал как его расположение, так и служителя. Подойдя к большому пластиковому шкафу с халатами, он достал один из них и натянул на себя; поверх халата доктор надел толстый передник, затем натянул на руки две пары перчаток.
Закончив подготовку, Айзенменгер расслабился и словно преобразился. Он задержался на минуту в углу, где хранились перчатки, и оглядел морг, словно оживляя память. Встретившись взглядом с Клайвом, он поманил его пальцем.
— Прошу прощения за задержку. Страх перед выходом на сцену.
