Шамиль Идиатуллин - Варшавский договор
Адам поморгал и неловко развернул голову, чтобы заглянуть через правое плечо. Рассмотреть ничего не удалось: грудой лежали стулья, сквозь ножки зияла приоткрытая дверь в приемную, в которой что-то редко и тихо шуршало. И тут Адам почуял шевеление совсем рядом, в стороне, от которой с таким трудом отвернулся.
Ужас схватил, как мгновенный клей. Ни развернуться, чтобы поглядеть, ни уронить голову. Адам лежал лодочкой со свернутым бушпритом, и слушал сквозь острое неудобство в шее, как с затылка к нему кто-то подходит. Мягко и чуть неровно. Перед этим прикрыв какую-то дверь. Которой там, за столом директора, не было.
Да какого, собственно, снова подумал Адам и решительно, хоть и чуть неуклюже, развернул лицо в сторону движения. Но там никого не было, и двери не было, – только мебель и мебельно неподвижные подошвы. А голос донесся от адамовых каблуков – не голос, сиплый шепот. Короткая фраза на русском. Адам понял только «Спокойно» и утратил последние ошметки спокойствия. К тому же взыграл застарелый ковбойский синдром – так захотелось не находиться к исходящему парфюмом незнакомцу затылком, аж в заду засвербило и икры свело. Но перевернуться было почти невозможно, а заглянуть себе за лопатки Адам сумел бы, лишь временно перевоплотившись в жирафа. Но это умение он официально утратил в начальной школе, когда был изгнан из театрального кружка за недисциплинированность и смешливость.
Незнакомец, кажется, отошел и завозился с шуршанием и толчками, не столько слышными, сколько передающимися по полу. Раздевается, что ли, с ужасом подумал Адам, напрягся и сказал, с трудом подбирая русские слова:
– Пожалуйста. Я американский турист. Поможьте.
Голос вышел сдавленным и писклявым. Я же его провоцирую, понял Адам, велел себе заткнуться, попытался обратиться головой к шуму и ткнулся в ковролин, кажется, ссадив полноса. Да что ж я как букашка перевернутая, посетовал Адам, заводясь, и дернулся, чтобы порвать хлипкие пластиковые петли – раз и другой. Хребет вскрикнул, а кожа, кажется, рассеклась до костей. Адам выругался и, перекрикивая прилив в ушах, рявкнул уже по-английски:
– Освободите меня, кто-нибудь!
Щелкнуло. Плечи перестало выворачивать, ступни сорвались с крючка и рухнули на пол. Незнакомец разрезал петлю, прихватившую руки Адама к ногам. И на том спасибо – если, конечно, чувак не себе таким образом рабочее пространство открывает.
Адам завозил онемевшими ногами, переворачиваясь. Рука в перчатке коснулась его, и сиплый шепот что-то велел. Без угрозы, но твердо. Адам дернул плечом, сбрасывая чужую руку, и попытался продемонстрировать собеседнику руки-ноги – мол, их-то тоже освободи. Шептун тем же тоном сказал: лежи спокойно, сейчас тебя освобожу. На чистом английском сказал – и Адаму показалось, что очень знакомо. Видимо, от ужаса показалось.
Он замер, соображая. А незнакомец мягко и все-таки неровно – хромает, что ли? – отошел от него и вышел в приемную.
Бандит рухнул на стол внезапно и как-то основательно. Людмила Петровна заподозрила подвох, но быстро убедилась, что бандит не двигается, на толчки не реагирует и дышит еле-еле. Она в несколько приемов спихнула его со стола, боязливо полюбовалась тем, как мягко и плотно, будто тесто, бандит улегся в проход между столом и шкафом. Поколебалась, но стащила маску с прорезями. Внимательно рассмотрела лицо – нестрашное, даже, несмотря на бессознательную вялость, почти симпатичное, и совершенно незнакомое. А она-то подозревала, что свои балуются – за Неушева мстят, младшую Неушеву поддерживают или наоборот, свергают – да мало ли поводов у дураков.
Людмила Петровна хотела сфотографировать налетчика на всякий случай, но телефон повредился во всей это чехарде – слепо пялился серым экраном и отказывался включаться. А стационарный телефон бандит, похоже, повредил, падая. Ни в полицию, ни в администрацию, ни на охрану позвонить не удавалось: гудка не было совершенно.
Людмила Петровна ощупала и подергала все торчащие из аппарата провода и полезла под стол проверить, не там ли вылетел штекер. Свет так и не зажигался, зато голубое окно наконец стало белесым, и действовать приходилось не совсем вслепую. Но едва Людмила Петровна добралась пальцами до телефонной розетки, подстольные сумерки сменились мраком. Щель между панелью стола и полом перекрыли чьи-то ботинки. Людмила Петровна, едва не стесав голову, рванулась ввысь, на ходу успокаивая себя тем, что ботиночки вроде не армейские, как у остальных бандитов.
Зря успокаивала: перед столом стоял натуральный бандит, в бронежилете, куртке и главное – в шерстяной шапке-маске на всю голову.
Людмила Петровна схватилась за прическу, то ли от ужаса, то ли чтобы поправить, и неожиданно для себя выпалила:
– Я его не трогала, он сам упал.
Бандит кивнул и сказал неожиданно мягко и негромко:
– Людмила Петровна, а Сергея Ивановича куда увели?
Проодеколонен он был насквозь. Знакомо как-то.
Людмила Петровна покрепче взялась за голову и сказала:
– Я не знаю! Не знаю!
Хотела сказать еще разок и громче, но бандит снова кивнул, уперся перчатками в стол, заставив ее откинуться на спинку кресла, и напористо сообщил, сверля блестками черных глаз в прорезях маски:
– Людмила Петровна, в кабинете американец лежит, связанный. Это скандал, вы понимаете. Вы его освободите, напоите кофе или чем покрепче – есть ведь? Хорошо. Тут все равно заняться нечем, связи нет и не будет никакой. Идите, пожалуйста.
Людмила Петровна, засуетившись, открыла и закрыла шкафчик, открыла тумбочку и вытащила бутылку из коллекции, в которую Неушев не глядя сгружал все дары, и которую Шестаков, так же не глядя, велел выкинуть. Обойти лежащего бандита не получилось, а перепрыгнуть через него не позволяли юбка, возраст и, в общем-то, все остальное. Людмила Петровна нерешительно посмотрела на стоящего бандита. Он подхватил лежащего товарища за одежду и ловко, в одно движение, оттащил в середку приемной. Людмила Петровна быстро проскочила мимо, открыла дверь в кабинет и тут же прикрыла ее.
– Там еще эти лежат, в масках. А если очнутся – ну или вот этот… Мне что делать?
– Десять минут еще точно не очнутся, а там и милиция в себя придет. Она тут валяется, на первом этаже. Вот пусть между собой и разбираются.
Людмила Петровна открыла рот, чтобы спросить, а что случилось-то такого, из-за чего вырубился свет и все попадали, почему не попадала сама Людмила Петровна и этот вежливый бандит, кто он такой вообще, и куда все-таки делся симпатичный израильтянин, вошедший в кабинет с утра. Но бандит изысканно указал ей перчаткой на кабинет. Людмила Петровна быстро сказала:
– Они когда Сергея Ивановича уводили, с москвичом, говорили про юротдел, это в другом конце коридора.
И юркнула в кабинет, к бубнящему что-то американцу.
– Пал Викторыч, а может, по башкам им надаем сейчас, пока они дохленькие? – предложил Масютин, обшаривая мужика в маске.
Еремеев, отдыхиваясь, махнул рукой – не надо, мол. Срабатывание СПАЗа гарантированно вырубало всех, находившихся в контакте со сплавами железа, минут на двадцать – а человека с гранатометом могло ввести в кому или убить. Но это уже не мы виноваты, а древний народ, который объяснил, от чего погибнет взявший меч. В таких условиях бить контуженых по башке было совершенно необязательно. Масютин и сам это прекрасно знал. Но пар выпустить очень хотелось, кто ж спорит. Пар ой как накопиться успел: и за месяц, и за сегодняшнее дурное утро.
Утро было невероятно дурным: сперва ждали высокое начальство, потом высокое начальство с иностранными гостями, далее высокое начальство велело ждать, не расслабляясь, затем из АБК пошли сигналы о каком-то маски-шоу: то ли полицейской операции, как в кино, то ли рейдерском захвате, как в телевизоре. Наконец прибежал программист Муртазин.
Когда в цехах погас свет и наступила непривычная тишина, Еремеев с ужасом подумал: а если это ошибка или путаница какая-то. Вдруг нет ни захвата, ни стрельбы. Просто кто-то что-то не так понял или решил разыграть кого-то. А я шарахнул секретным оружием по живым людям и мощностям родного завода. Мощности-то ладно, они были штатно запаркованы и защищены от воздействия, но в АБК-то сегодня никто схему не отработал. Одних компьютеров и оргтехники, поди, на несколько миллионов сгорело.
Эта мысль колотилась в голове и даже легких Еремеева, пока он вместе с тройкой ребят поздоровее, оскальзываясь, бежал через двор в АБК. Остальным он велел быть на рабочих местах и охранять цех, а заодно СПАЗ. И отпустило Еремеева не скоро. Даже не при виде мужика в маске, черной форме без опознавательных знаков и с автоматом, скорчившегося у вертушки, через которую работяги шли в цех. Отпустило тогда, когда нормального человека, наоборот, должно было прихватить. Когда Еремеев вышел на лестницу, красиво заваленную взводом полицейского спецназа. Видать, стояли ребятки, ждали команды – а дождались импульса в центральную нервную. И удивиться не успели.
