Зухра Сидикова - Стеклянный ангел
Наверное, в какой-то момент преступнице стало трудно ехать, колеса ее машины стали пробуксовывать, и Мише, наконец, удалось догнать ее. Теперь фары, все это время служившие ему маяком, были совсем близко. Он увидел, что это вишневый опель.
«И что теперь?» - подумал он и стал лихорадочно соображать, как остановить ее автомобиль. Ударить? Жалко гробить таких красавцев. Может быть, обогнать? Он стал примериваться с какой стороны начать маневр, и тут автомобиль Алисы внезапно остановился. От неожиданности Миша резко свернул в сторону, и БМВ, вздыбив вокруг себя снежные фонтаны, неуклюже уперся в сугроб. Краем глаза Миша увидел, что от того, другого, автомобиля отделилась фигура и побежала в сторону, туда, где в белесом тумане высилось что-то неясное и темное.
Он с трудом выбрался из внедорожника и, превозмогая боль в колене, - вдобавок к ушибу, полученному при падении на лестнице, он еще пребольно ударился ногой, когда БМВ резко встал, - побежал следом.
В это время как по команде прекратился снег, сквозь тающую пелену снеговых туч проступила неяркая зимняя луна, словно кто-то там, на небе, приказал включить рампу, чтобы зрителям, сидевшим в партере, и в лучших ложах, и на балконе удобнее было наблюдать за происходящим.
И тусклый свет этой рампы-луны, и белесое сияние снега, и неясная темная стена, угрожающе нависающая над Мишей, вдруг действительно показались ему декорациями к фильму ужасов, он даже представил себе саунд-трек к этому фильму, что-нибудь из «Агаты Кристи», любимой Сашкиной ретрогруппы: «Облака в небе спрятались, звезды пьяные смотрят вниз, и в дебри сказочной тайги падают они…» И у него, у Миши, по всей видимости, в этом фильме главная роль – роль простачка-простофили, вечно сующего нос не в свои дела, и которого вот-вот прихлопнут за его неуемное любопытство. В какое-то мгновенье ему снова захотелось все бросить, забраться в теплый душистый салон угнанного суперавтомобиля и рвануть отсюда куда подальше, - ну хотя бы в ближайшую кафешку, - но усилием воли он заставил себя подойти ближе к темной стене.
Зловещая стена оказалась всего-навсего кирпичным забором, и Миша, переведя дух, наощупь, дотрагиваясь до холодной шероховатой поверхности, пошел вдоль него и скоро обнаружил, что забор во многих местах разрушен, и в третьем по счету проломе он, посветив себе фонариком, найденным в бардачке БМВ и благоразумно прихваченным с собой, заметил свежие следы, отпечатавшиеся на снегу, и пошел по ним, то и дело встряхивая мигающий, видимо, в последних конвульсиях фонарик, в котором, очевидно, садились батарейки.
Шагов через пятьдесят он снова уперся во что-то огромное и кирпичное.
Это был дом. Самый настоящий дом-призрак из фильма ужасов с обвалившейся крышей и чернеющими провалами окон. Миша замер, соображая, что это, и где он находится. Ему было здорово не по себе, и конкретно хотелось проснуться.
Хоть бы ущипнул кто-нибудь, с тоской подумал он. Вдобавок ко всему он вдруг понял, что вокруг всего этого мрака и ужаса шумит лес, и ему даже почудилось, что совсем рядом воют волки. Или одичавшие собаки. И неизвестно еще, что страшнее.
- Дурак, - засмеялся он, стараясь приободрить себя, но смех раскатистым эхом отразился от старой замшелой стены, и стало как-то еще больше не по себе.
Он вгляделся в темноту, которая внезапно перестала быть темнотой, или, по крайней мере, стала не такой насыщенной и густой, во-первых, привыкали глаза, а во-вторых, молочное свечение снега и бледно-желтый свет луны постепенно разбавляли ее плотность. Смутное ощущение чего-то знакомого вдруг охватило его. Где-то он уже все это видел. Эту дверь и веранду, и широкую заасфальтированную площадку перед ней, а вон там, если пройти несколько шагов и подсветить себе фонариком, на том деревянном щите можно будет прочесть надпись… надпись… что же это за надпись?.. Точно, так и есть! Вот оно! Мечта, мечта… точно «Мечта!» Это же пионерский лагерь! Зловещая песенка Агаты Кристи в ушах внезапно прервалась, и вместо нее грянуло веселое «Вместе весело шагать». Лагерь «Мечта», в котором он отдыхал одним летом… Ему было тогда одиннадцать или двенадцать… Точно, это просто заброшенный лагерь, и боятся тут нечего!..
Так, надо успокоиться, взять себя в руки… и вспомнить, вспомнить, как здесь все расположено, и где она могла спрятаться.
Прислонившись к холодной стене, он закрыл глаза, и вместо этой непроходимой ночи и нескончаемого снега перед глазами вдруг включилось солнце, разом осветившее и зеленую траву, шуршащую под ногами, и желтые цветы, вплетенные в простенький венок, и смешную девчонку с обветренными губами и хитрющими глазами. И почему у него всегда и всюду девчонки, Миша усмехнулся, девчонок сейчас не нужно… не нужно… Нужно другое… Вот он главный корпус, это он сейчас стоит кирпичным монстром-уродцем без окон и дверей, беззубый старый свидетель далекого лета, жарких дней, детского смеха, плескания в ручье… Точно, за корпусом - ручей, и мостик, и несколько дощатых домиков, и танцплощадка… Сохранился ли этот мостик? Нет, нет, туда она не пойдет… она здесь в корпусе.
«Нужно идти, нужно идти!" - шептал он себе, но ноги не шли… и не слушались.
Вдруг он услышал шум у себя над головой. Оттолкнувшись от стены, взглянул вверх. Прямо над ним зияло черной дырой окно, ощерившееся осколками стекла. Кто-то ходил за этим окном, и этот кто-то наступал на разбитое стекло, по-видимому, сплошь усеявшее пол. Это оно так противно хрустело, и ходил не кто-то, а она… Она - девушка с обложки… Девушка с шестом… Алиса из той страны чудес, в которой мужиков за людей не считают и за малейшую провинность накидывают крепкую веревочку на их бедные накаченные шейки.
И вот к этой самой Алисе он и должен идти, и должен что-то сделать, что-нибудь ей сказать, схватить, связать, позвонить, куда следует. Ах, Мишаня, Мишаня, и куда это ты ввязался?
Он достал фотоаппарат, сделал пару снимков разрушенного главного корпуса, и, держа камеру наготове, смело, по крайней мере, ему хотелось так думать, вошел в здание.
Здесь было темно, лишь призрачно светлели пустые квадраты окон.
Миша направил вперед фонарь. Кругляш света озарил серые, в пятнах сырой известки, стены, скользнул по полу, блеснув на осколках стекла, и вдруг, судорожно моргнув в последний раз, погас.
Все, батарейки сдохли… И что же теперь делать, в темноте? Он щелкнул фотоаппаратом, вспышка выхватила раскорячившуюся железную койку с продавленной панцирной сеткой, пару почти целых стульев у самого окна… Он сделал несколько шагов вперед. Замер, прислушиваясь. Ему показалось, что за спиной кто-то стоит. Страх ознобом пробежал по спине. Он заставил себя обернуться… И тут на его голову обрушился страшный удар, и он, теряя сознание и хватаясь закатывающимися под лоб зрачками за ускользающую реальность, еще успел подумать о том, что он, кажется, оставил ключи в замке зажигания… Оставил ключи… Такая неосмотрительность…
Глава двадцать шестая
Как тихо. Как непривычно тихо. Надя приподнялась на локте, прислушалась. Тихо. Значит, ушел. Она снова откинулась на подушку.
Как хорошо лежать вот так одной в полной тишине. В полном одиночестве. Без этого сверлящего взгляда, без этих терзающих рук.
Ушел. Запер ее, как всегда. Ненадолго ушел, наверняка на несколько минут. Боится оставлять ее одну, боится, что сбежит. И правильно, что боится. Она все равно рано или поздно сбежит. Может быть, даже сегодня.
Наверное, вышел за сигаретами. Вернется совсем скоро. Может быть, уже по лестнице поднимается. Вот сейчас ключ в замке заскрежещет в унисон ее зубовному скрежету.
Нельзя спать… нельзя… что же она лежит?.. ведь у нее, может быть, совсем не осталось времени.
Надя с трудом разлепила веки. Опять вчера заставил ее пить, и мучил всю ночь, и снова бил.
Надо встать… надо встать…
Она спустила ноги на пол, посидела, напрягая все силы для того, чтобы подняться. Держась за спинку кровати, сделала рывок вперед. Постояла, пытаясь унять головокружение. Сильно тошнило, во рту было сухо и горько.
Она сделала несколько шагов и снова остановилась. Ей послышался шум в коридоре. Она испуганно прислушалась, но это был всего лишь кот.
- Дурак Котька, – прошептала она и снова пошла, держась за стену. Дошла до коридора. Отдохнула немного, привалившись к входной двери, и дрожащими руками, все время прислушиваясь, стала собирать вещи в потрепанную дорожную сумку.
Сначала все было нормально, по крайней мере, так казалось ему. Она же просто закрывала глаза и представляла себе, что это Ромка. Потом представлять стало все труднее, он требовал, чтобы она держала глаза открытыми, а это уже было невозможно. Он быстро понял, что противен ей и стал избивать ее. А она, словно впала в ступор, у нее не было ни желания, ни сил сопротивляться. Словно это была не она. Словно она осталась где-то там с Ясей и Ромкой.
