Игорь Акимов - Храм
Итак, еще ребенком его поразила сказка о шапке-невидимке (в сказке шапку выдал мальчику старичок-боровичок; она имела вид шляпки мухомора). Мальчик Илья заметил, что если он ведет себя, как другие дети, с ним никто не хочет играть, никто его не любит. Но если он ведет себя, как нравится другому мальчику, тот начинает сам искать с ним общение. Мало того, своим поведением (не словами и не действиями — именно поведением) можно этим мальчиком манипулировать. И это так интересно! — куда интересней общения «просто так». Чувствуешь себя кукольником, который надел на руку перчатку-куклу. Пошевелил пальцем — кукла махнула рукой, пошевелил другим — поворачивает голову куда ты хочешь. И говорит твоим голосом! Что захочешь — то и говорит…
Так актерство стало нормой его существования. Никогда! ни разу! ни с кем! он не позволил себе снять маску. Поначалу это было очень трудно. Ведь приходилось все время — когда был не один — контролировать себя. Этот контроль сковывал, убивал непосредственность, а без непосредственности какое же актерство? — без нее никак, ведь это, блин, творческий процесс! Становление своего актерского мастерства Илья переживал тяжело, как болезнь. Зато сколько же было удовлетворения — и облегчения, — когда он однажды осознал, что маска прижилась!.. Он перестал чувствовать ее, перестал ее замечать. Ему удалось — все-таки удалось! — перепрограммировать свою жизнь: борьбу превратить в игру. Вроде бы то же самое, но не так больно и скучно.
Первое же фиаско научило его, что подлизываться нельзя. Одно неверное слово, один угождающий взгляд может погубить твою репутацию в глазах человека навсегда. Но лаской — не щедрой, а по чайной ложечке, точно дозированной, — можно добиться… нельзя сказать, что очень многого, но лояльное отношение к тебе гарантировано. Людям одиноко и холодно на этом свете, и даже самым закаленным из них приятна каждая капля тепла.
Понятно, что эти два действия — 1)театр масок и 2)положительное внимание к каждому конкретному человеку, независимо от того, что он собой представляет, — были нераздельны. И помогали найти с каждым человеком общий знаменатель. Пусть не всегда с первой попытки — что с того? Если это игра — тем меньше скуки! В школе он был зеркалом для каждого из товарищей, каждому с ним было интересно, и каждый был убежден, что на него можно положиться, как на себя, что он надежен, как каменная стена за спиной. Когда стал постарше — возникло неожиданное сопротивление среды: женщины. Они его не замечали. Илья был им не интересен: в нем не было того, что они безошибочно чувствуют в мужчине сразу — стержня. Даже рохли это чувствуют; оно и понятно — инстинкт, голос природы. Но сопротивление (уточним: неприятие) только раззадорило Илью. Пришлось подумать. И — как всегда — оказалось, что проблема банальна, все на поверхности, нужно только созреть, чтобы увидеть ее простой механизм.
Реконструировав ход мысли Ильи, получим приблизительно следующее.
Природа устроена так (уточним: женщина устроена так), что лучшие ищут лучших; с этого начинается естественный отбор. Но лучших мало; тем, кто не успел, приходится выбирать из того, что есть; при этом инстинкт бесполезен, поэтому правит голова; а у нее совсем иные критерии отбора: женская голова согласна выслушать голос природы, но лишь после того, как сделает свой выбор. А что выбирает голова? Конечно — комфорт. (Пока читатель не запутался, напомним: это рассуждение Ильи не вообще о человеке, а о женщине.) А когда комфорт ею обретен и охотничий азарт угас — ей становится скучно. А затем — плохо, потому что в пустоте души начинает звучать голос природы, прежде задавленный до шепота. Он звучит все громче, громче, пока не становится невыносимым.
Как ей спастись?
Выбор не богат; он зависит от темперамента и энергии, которая имеется в наличии.
При минимальных возможностях (темперамента и энергии) женщина смыкает створки раковины и существует самоедством; это не человеческий выбор, но природа не знает жалости: слабая ветка должна засохнуть.
Второй вариант: темперамента много, а энергии нет. Женщина остается в гнезде, но ведет себя так (наркотики, спиртное, любовники — выбор либералок; пиршество самопоедания — выбор консервативных дам), что плохо всем. Вот где формируется карма!
Третий вариант: энергии много, а темперамента нет. Гнездо разоряется, самостоятельность становится осознанным выбором, все решает голова. Голова создает цель; эта цель всегда вне. И чем женщина ближе к цели, тем дальше от себя, от своего предназначения. Это она обнаруживает вдруг, когда цель достигнута: «перед ней — разбитое корыто».
Наконец, четвертый вариант: много и темперамента и энергии. Ломается не одно гнездо, а все, которые удается слепить. Это саморазрушение невозможно остановить удачей: инерция натуры сильней разума. Женщина мстит за утраченный рай, за то, что ей не удалось когда-то. Она бы наломала ох как много (и некоторым это удается), но при саморазрушении (пора заметить, что оно не осознается) страдает в первую очередь собственный аккумулятор. Падает напряжение — тускнеет темперамент. Это вынуждает поменять программу. Выбор не велик (второй или третий варианты), да и выбирает не она; как карта ляжет. Впрочем, если в последней ее игре накал был таким, что перегорели все предохранители, она может упасть и на самое дно. Тогда и первый вариант будет восприниматься, как убежище.
Когда ты владеешь классификацией, когда при первой же встрече ты сразу видишь, с кем имеешь дело (если ты знаешь устройство, считай, что у тебя есть отмычка), выигрывать поединки (если есть желание непременно каждый выигрывать) не составляет труда. Это вовсе не означает, что Илья при всяком случае пользовался отмычкой, иначе говоря, был бабником — коллекционером и донжуаном. Он не был любопытен; его бы вполне устроил необходимый минимум (опыт рождает практика, а не рассуждение); даже — одна женщина; разумеется, при условии, что она приняла бы его таким, каков он есть — без маски. Значит, не дура (дура не смогла бы его разглядеть, да и заскучал бы он с дурой, в первый же день заскучал бы; ему б и в голову не пришло соединить свою судьбу с дурой). Значит — женщина добрая; добрая не по уму (потому что так надо), а по своей сути. Только истинно добрая женщина приняла бы его таким, каков он есть, не досадуя далекими от идеала особенностями его характера и не сравнивая его с другими мужиками (как известно — в чужих руках всегда больше). И конечно же — если б она его действительно любила. Любовь слепа — это так удобно…
Свою женщину Илья не искал. Ищут умом; для счастья это гиблый вариант; а ведь хотелось счастья; во всяком случае — душевного покоя. Оставалось полагаться на судьбу. Ведь он хотел не так уж и много. Ведь где-то же была такая женщина, с которой ему было бы хорошо и покойно и которая спасла бы их семью от обычной для Ильи катастрофы.
Но если бы пришлось искать, Илья искал бы не среди женщин, о которых мы говорили выше (хотя, вполне возможно, она могла оказаться в числе лучших), а среди тех, которым изначально ничего не светило. Там совсем иной сюжет; у каждой — свой; у каждой — тянет на такой роман, что… Лучше оставим эту тему. Заглядывать в пропасть (образованные люди называют ее шкатулкой Пандоры) небезопасно. Любопытство — убийца покоя. Вы как хотите, а я выбираю покой. Он, знаете ли, самая большая ценность; это не я придумал — так в природе устроено. А романтикам (есть такая детская болезнь, своеобразная форма территориального императива, свидетельствующая об инфантилизме, проще говоря — задержке развития), презирающим покой (им можно посочувствовать: ведь у них нет энергии, необходимой, чтобы вникать в суть вещей), замечу следующее: если хорошенько потереть слово «покой», то под ним обнаружится другое слово: «свобода». Поверьте: больше нигде свою любимую «свободу» вы не найдете. Зря, что ли, сказал поэт: «покой нам только снится»?..
Прошу простить, что вместо описания рассуждений Ильи, я здесь скатился до отсебятины. Что поделаешь, человек слаб; сами знаете: иногда так приятно поковырять старую незаживающую рану…
Что же мы имеем?
Бабником Илья не был, сексуальной силой не блистал, доводить каждый эпизод до койки ему было не обязательно. Более того — он бы предпочел вообще не делать последнего шага, с него было довольно победы. Но женщина не выносит неопределенности, многоточие — не ее знак. Она должна поставить точку. Это можно объяснить и яблоком, некогда искусившим Еву, и страхом, заложенным в нее изначально; ведь на ней ответственность за продолжение жизни, любая неопределенность для нее — синоним опасности. А когда поставлена точка — ей все ясно (обычное женское заблуждение), и можно действовать самостоятельно. Короче говоря, чаще всего дело заканчивалось койкой не потому, что Илья так хотел, а потому, что именно этого от него ждали. Женщине нельзя отказывать, даже если ее желание не высказано: рискуешь получить врага. А врагов у Ильи не было; надеюсь — это очевидно.
