Джон Kаppe - В одном немецком городке
– Приглашать меня к обеду. На встречу с Зибкроном. – зачем он во вторник пригласил меня к себе?
Из братских чувств. Зачем же еще? Что было в этой спецсумке, пропажа которой так пугает Брэдфилда?
– Ядовитые змеи.
– Этот ключ не от сумки? – Нет.
Де Лилл присел на край ванны.
– Вам не следовало бы заниматься этим,– сказал он.– Я знаю наперед, что вы мне ответите: кто-то должен же пачкать руки. Но если этот кто-то – вы, не ждите, что я этому обрадуюсь. Вы не кто-то: в этом ваша беда. Предоставьте это занятие людям, которые родились с шорами на глазах…– Мягкий взгляд де Лилла был исполнен сочувствия.– Все это чудовищно нелепо,– сказал он.– Каждый день какие-то люди гибнут, стремясь уподобиться святым, но не выдержав испытания. Вы же рухнули под бременем своего стремления быть ищейкой.
– Завтра они начнут справляться о вас: «Почему он не уехал? Почему он тут околачивается?»
Тернер лежал распростертый на спине, на длинном диване в комнате де Лилла. В руке у него был стакан с виски, лицо облеплено желтым антисептическим пластырем из обширной аптечки де Лилла. В углу валялась его парусиновая сумка. Де Лилл сидел за клавикордами, но не играл, а лишь трогал клавиши. Клавикорды были старинные, восемнадцатого века, с выгоревшей под тропическим солнцем крышкой.
– Вы что, возите с собой эту штуку повсюду?
– У меня была скрипка. Но в Леопольдвилле она распалась на составные части. Клей растаял. Трудно сберегать культурные ценности, когда тает клей,– сухо заметил он.
– Если Лео так чертовски хитер, почему он не уехал?
– Быть может, ему нравится здесь. Тогда он единственный в своем роде, должен признаться.
– И если они так чертовски хитры, почему они не убрали его отсюда?
– Быть может, они не знали, что он сорвался с крючка.
– Как вы сказали?
– Я сказал: быть может, они не знали, что он дал стрекача. Я, правда, не сыщик, но я кое-что понимаю в людях и знаю Лео. Он поразительно своенравный человек. Невозможно хотя бы на секунду представить себе, что он станет выполнять то, что они ему прикажут. Если вообще существуют «они», в чем я сомневаюсь. Не в его натуре быть просто исполнителем.
– Я все время пытаюсь хоть как-то определить его для себя, но он не укладывается ни в один шаблон,– сказал Тернер.
Де Лилл ударил пальцем по клавишам.
– Скажите мне, каким хотелось бы вам его видеть? Паинькой или бякой? Или вы просто хотите, чтобы вам не мешали искать его? Вы хотите достичь чего-нибудь, не так ли,– потому что «хоть что-то» лучше, чем ничего. Вы как эти чертовы ученые: вам лишь бы не было вакуума.
Тернер лежал с закрытыми глазами, погруженный в раздумье.
– Я полагаю, что он мертв. И это было бы печально и жутко.
– Сегодня утром он ведь еще не был мертв! – сказал Тернер.
– А вам не нравится, что он в безопасности. Это раздражает вас. Вы хотите, чтобы он либо материализовался, либо перестал существовать. Вы не хотите иметь дело с призраками. Вероятно, именно это и есть самое увлекательное в охоте за экстремистами: вы охотитесь за их убеждениями, не так ли?
– Он продолжает скрываться,– сказал Тернер.– От кого он прячется? От нас или от них?
– Быть может, он просто действует сам за себя.
– С пятьюдесятью секретными папками? О да, конечно, конечно!
Де Лилл, облокотившись о клавикорды, внимательно наблюдал за Тернером.
– Вы дополняете друг друга. Я смотрю на вас и думаю о Лео. Вы – типичный сакс. Большие ручищи, большие ножищи, большое сердце и этот прославленный здравый смысл, который пытается разобраться в идеалах. У Лео все наоборот. И он актерствует. Он одевается, как мы, говорит на нашем языке, но он приручен лишь наполовину. Я скорее на вашей стороне: ведь мы с вами оба, в сущности, зрители, а не лицедеи.– Он опустил крышку клавикордов.– Мы из тех, кто что-то прозревает впереди, тянется и отступает. В каждом из нас в юности сидит Лео, но к двадцати годам он обычно уже мертв.
– Кто же в таком случае вы?
– Я? О, к сожалению, я дирижер.– Он встал, не спеша запер клавикорды маленьким бронзовым ключиком на цепочке.– Я даже не умею играть на этой штуке,– сказал он и побарабанил по выгоревшей крышке тонкими изнеженными пальцами.– Я говорю себе, что еще научусь когда-нибудь. Начну брать уроки или куплю самоучитель. Но, по правде говоря, меня это мало волнует: я научился жить с сознанием своей неполноценности. Как большинство из нас.
– Завтра четверг,– сказал Тернер.– Если им не известно, что он сбежал, они будут его ждать, верно?
– Да, возможно.– Де Лилл зевнул.– Только они, кто бы они ни были, знают, где им искать, верно? А вы не знаете. Это несколько затрудняет ваше положение.
– А может быть, и нет.
– Вот как?
– Нам известно по крайней мере, где видели его вы в тот самый четверг днем, когда предполагалось, что он находится в министерстве. Туда же он возил и Парджитер. Похоже, он облюбовал себе это местечко.
Де Лилл с минуту стоял неподвижно, все еще держа в руке ключик на цепочке.
– Я думаю, бесполезно отговаривать вас ехать туда?
– Конечно.
– И просить вас тоже? Ведь вы действуете вопреки инструкциям Брэдфилда.
– Пусть так.
– К тому же вы не вполне здоровы. Ну хорошо. Ступайте и ищите свою неприрученную половину. Но если вам действительно удастся найти эту Зеленую папку, мы надеемся, что вы возвратите ее нам, не вскрывая.
И это неожиданно прозвучало приказом.
14. ЧЕТВЕРГОМ РОЖДЕННОЕ
Четверг
Погода на плато, казалось, была заимствована из разных времен года, из разных географических мест. Откуда-то с северного побережья Англии налетел морской ветер, он гудел в проводах, пригибал к земле колючую сухую траву и с шумом врывался в лесную чашу за футбольным полем, и если какая-то полоумная старушка могла посадить здесь в песчаный грунт чилийскую араукарию, то, казалось, стоило Тернеру пробежать по дороге, и он мог бы прыгнуть в троллейбус и очутиться на Борнмут-сквере. Ноябрьский мороз одел стебли папоротника пушистой белой корой инея; холод прятался здесь от ветра и кусал за щиколотки, словно арктическая вода; мороз засел в расщелинах камней на северной стороне холма, и казалось, здесь только страх может заставить пошевелить скованной от холода рукой, а жизнь бесценна уже тем, что завоевана. На пустом футбольном поле отважно умирали последние лучи оксфордского солнца, а небо было цвета осенних йоркширских сумерек – темное, неспокойное, с тяжелой бахромой туч на горизонте. Согнутые ветром стволы деревьев были из далекого детства, как отроческая спина Микки Краба, сгибавшаяся в школе над умывальной раковиной, но когда порыв ветра унесся вдаль, деревья не распрямили спин, замерев в ожидании новой атаки.
Свежие еще ссадины на его лице жгло, как огнем; в светлых глазах от бессонницы и боли появился стеклянный блеск. Он ждал, не сводя глаз с дороги, сбегавшей вниз с холма. Далеко внизу справа текла река; порывы ветра временами заглушали все звуки, и гудки барж замирали без ответа. По дороге навстречу ему медленно ползла машина: черный «мерседес» с кЈльнским номером, за рулем – женщина; не прибавляя скорости, машина проехала мимо. По ту сторону огороженной проволочной сеткой площадки стоял новенький спортивный павильон: окна закрыты ставнями, дверь на висячем замке. На крышу опустился грач, ветер шевелил его перья. Появился «рено» с французским дипломатическим номером, за рулем –женщина, рядом мужчина; Тернер записал номер в свою черную книжечку. Цифры получились корявыми, детскими, запись показалась ему какой-то неестественной, чужой. Должно быть, он все-таки успел дать им сдачи, потому что на суставах правой руки были довольно глубокие порезы – как от зубов при сильном ударе в открытый рот. Если у Лео почерк был аккуратный, закругленный, без острых углов, то у Тернера – крупный, прямой, напористый.
«Вы и Лео – оба беспокойные души,– сказал ему ночью де Лилл, когда они ехали в машине.– Бонн – это нечто стоячее, а вы – беспокойные души… Вы сражаетесь друг с другом, но, в сущности, вы оба сражаетесь против нас… Противоположность любви вовсе не ненависть, а апатия… Вам надо научиться апатии, войти с ней в соглашение». «Бросьте вы, Христа ради»,– взмолился Тернер. «Здесь вам выходить,– сказал де Лилл, открывая дверцу машины.– И если завтра к утру вы не возвратитесь, я заявлю в береговую полицию».
В Бад-Годесберге он купил себе оружие – гаечный ключ – и теперь ощущал его тяжесть в заднем кармане брюк. Темно-серый автобус «фольксваген» с табличкой «SU», полный ребятишек, остановился возле спортивного павильона. Шум обрушился на Тернера внезапно, испугав неожиданностью: взвилась стайка птиц, налетел порыв ветра, звонкими осколками рассыпался смех, прозвучал чей-то жалобный возглас, кто-то засвистел в свисток. Низкий луч солнца прорезал тучи – словно ручным фонариком осветили коридор. И павильон поглотил всех. «В жизни не встречал человека, который бы так выставлял напоказ свои недостатки»,– в отчаянии кричал на него де Лилл.
