Себастьян Жапризо - Убийственное лето
Механическое пианино доставили к нам не они. Это сделал Лебаллек вместе с Туре в понедельник 21-го в конце дня. Мой отец угостил их тогда на кухне винцом. Я тоже был там, но, даже напрягаясь, не могу ничего вспомнить. Мне было десять лет. Жизнь тогда казалась сказкой. И, как ветерок на воде, не оставляла следов.
13
Я мчался в Марсель, не замечая дороги. Кажется, через Драгиньян. Не помню. Я хотел лишь одного – скорее быть в палате, до того как Фарральдо прочтет о преступлении в Дине и обратится в жандармерию. Поступить иначе он не мог, несмотря на все, что его связывало с нашей семьей.
Мне пришлось, однако, остановиться и заправить машину. На столе заправщика, когда он считал мне сдачу, я увидел газету «Нис-Матэн». И отвернулся, чтобы не видеть беззаботных лиц Лебаллека и его шурина. Заправщик сказал: «Вот еще двое не будут больше платить налоги». И засмеялся. Он проводил меня до машины и протер ветровое стекло. Заметив рядом со мной плюшевого медведя, опять засмеялся и сказал: «Нужно пристегнуть его ремнем. Таков закон».
Меня снова мучила жажда, я хотел есть и остановился у кафе проглотить что-нибудь. И тут лежала газета с лицами обоих. Хозяйка обсуждала эту историю со служанкой, раскладывавшей приборы к обеду. И я уехал, забыв про бутерброд.
Как доехал до Марселя, тоже не помню. Я все еще цеплялся за мысль, что Лебаллек солгал. Затем помню себя с медвежонком под мышкой в больничной приемной. Пришла мадам Фельдман и сказала: «Мы не можем вас пропустить сейчас к жене. Приходите завтра. В три».
Затем добавила: «Утром приходил инспектор полиции и принес ее матерчатую сумку и очки, обнаруженные в помещении газеты „Провансаль“. Инспектор Пьетри хочет вас видеть. Вы найдете его в префектуре». Я сказал, что схожу туда. И спросил, отдадут ли мне сумку. «Отдадут. Надо только расписаться в получении. Очки я оставлю для нее». – Женщина в белом халате попросила меня расписаться в книге, проверила вместе со мной, все ли на месте. Она же дала мне подписать документы для дирекции больницы и страховой компании. Я несколько раз путался, так как увидел в ее вещах оторванную от пачки ментоловых сигарет бумажку с именем Фьеро и номером телефона.
В машине я снова проверил содержимое сумки. Был полдень или чуть позже, солнце палило, я снял пиджак, расстегнул ворот рубашки. Две вещи в отличие от прочих привлекли мое внимание. Сперва кусок пачки от ментоловых сигарет. Но то, что я принял за номер телефона, оказалось датой: «Фьеро – 18.8.1962». Второе – страничка из справочника. Сначала я подумал, что это та самая, из мастерской Фарральдо. Но нет, тут были авиньонские телефоны разных Памье.
Я доехал до Старого порта. Спросив, где редакция газеты «Провансаль», поставил машину прямо на тротуаре и пошел в редакцию. Сказал там, что хочу видеть человека, который нашел сумку моей жены. Оказалось, это архивариус, он только что пошел обедать. Я ждал его на улице, прохаживаясь взад и вперед. Пиджак держал под мышкой. Жара была адская.
Нет, я не стану вам говорить, что меня мучили угрызения совести или что-то похожее. Врать не буду. Я думал только об Эне. Мне уже было понятно, что она сделала, не обратившись ко мне за помощью. Фьеро, Памье, Ристоллан. То я начинал на нее сердиться, то отходил Например, я думал: «Если она трижды встречалась с Лебаллеком, значит, между ними что-то было. Она сняла комнату в Дине, чтобы видеться с ним». При одной этой мысли мне становилось еще жарче. Потом я говорил сам себе: «Она невиновна. Ее обидели. Ей казалось, что она все поняла, а оказалось – ошиблась. Когда Лебаллек и Туре сказали ей в „пежо“ в день велогонки, что она ошибается, она им не поверила. Или это было для нее таким ударом, что она забыла про оставленную тебе на полочке зажигалку».
На какую-то минуту – и это чистая правда – я даже усомнился, на самом ли деле было то, что я сделал. Не сон ли тут, в котором я, Флоримон Монтечари, убил из карабина двух людей, убил самым настоящим образом, нажимая на курок, убил, полный ненависти, которая двигала мной, когда я отпиливал ствол карабина, ходил в магазин, чтобы купить красную рубашку, жал на газ, чтобы отбросить цеплявшегося за ручку длинноволосого парня, – все это могло быть только кошмарным сном. Чем-то таким, что не приснится нормальному человеку.
В два часа я встретился с архивариусом, у которого Эна была в субботу, в тот самый день, когда ее обнаружили на пляже в туфлях на каблуках. Ему лет шестьдесят, добродушный такой дядя. Фамилия – Мишлен, как название справочника. Он маленького роста и, когда заговорил со мной, поднял глаза: «Она зашла просмотреть старые номера газет. Приблизительно в это же время. Я не заметил даже, как она ушла и только потом обнаружил сумку и очки. Положил в стол, думая, что она спохватится и вернется. А потом совсем забыл. И не вынимал их ни в понедельник, ни во вторник. Только в среду, открыв ящик, я увидел их снова и отнес в комиссариат полиции. Сегодня сюда заходил старший инспектор». Несколько нерешительно и даже понизив голос, он назвал имя: «Пьетри, из уголовного розыска». Он провел меня в зал, где стояли два больших стола. Вдоль стен тянулись ряды полок с подшивками. Показав на длинный стол, он сказал: «Она сидела там. Одна. Я принес ей то, что было нужно. Уж не знаю, сколько она просидела».
Я спросил, помнит ли он, что она смотрела. Мишлен сказал: «Я это уже показывал утром инспектору Пьетри. Она хотела номера за лето 1962 года». Я так и знал. И попросил: «Можно мне тоже их посмотреть?».
Я сел за тот самый стол, за которым сидела Эна. Архивариус принес мне три подшивки с номерами «Провансаля» за июнь, август и сентябрь 1962 года. Он проговорил: «Только не уходите, как она. Предупредите, когда закончите смотреть». Я не взял с собой из машины ту бумажку, где под именем Фьеро она записала дату, но вспомнил – «август 1962 года», и потому развернул первой подшивку за август.
18-е число. Марчелло Фьеро, 43 года, убит неизвестным двумя пулями из пистолета между половиной двенадцатого и полуночью, в тот самый момент, когда он закрывал свой бар в районе Капелетта в Марселе. Женщина, слышавшая выстрелы, издали видела убегавшего человека, но описать его не смогла.
Об этом убийстве говорилось и в других номерах, но все меньше и меньше, а затем и вовсе ничего. Я долго вглядывался в фотографию Фьеро, какую обычно делают в тюрьмах, а он дважды сидел за какие-то преступления. Это лицо с темными глазами и усами, наверно, нравилось женщинам. Но вообще-то – говорю вам то, что думаю, – оно скорее принадлежало человеку, которого носит по волнам жизни, даже, пожалуй, застенчивому. Или я просто помнил, что, по словам Евы Браун, он был не самым плохим из троих.
Я просмотрел всю августовскую подшивку, но ничего нового не нашел. Затем взялся за июльскую. Видно, я шел тем же путем, что и она. 21 июля в Авиньоне около одиннадцати ночи был убит у своего гаража хозяин транспортной конторы Антуан Памье. Тремя револьверными пулями, из которых одна попала прямо в сердце. Он был один в расположенном на отшибе гараже, никто ничего не слышал и не видел. Ранним утром тело обнаружил один из его сыновей. О Памье тоже писали в течение нескольких дней, ну, о том, что ведется следствие, опрашивают людей, а потом – ничего.
Я был весь в поту. Но временами меня знобило. Ясно, почему она не выдержала удара, поняв то, что теперь и мне стало понятным. Было от чего сойти с ума. Я развернул третью подшивку. Переворачивая страницы за сентябрь, вскоре нашел: 9 сентября 1962 года в Марселе пулей из револьвера в затылок был убит за рулем своей машины 25-летний таксист по имени Ристоллан. Часа в два ночи, может быть, позже. На первой странице его фотография. На ней он самоуверенно улыбается. И, как двадцать лет назад, словно говорит, обращаясь к Лебаллеку: «А мы недурно покутили. Даже отлично».
В следующем номере газеты следователи связывали это убийство с убийством Фьеро, но никому не пришло в голову вспомнить и убийство в Авиньоне. А может, это и было сделано позже. Во всяком случае, установили, что оружие одно и то же – пистолет 45-го калибра, пули без труда опознала экспертиза. Читателям объясняли, что это кольт, семизарядный, бывший на вооружении американской армии, купленный или украденный во время минувшей войны.
Я еще долго просидел перед закрытыми подшивками, уперев локти в стол. И думал, как она сидела на этом же месте десять дней назад. Думал о незнакомом мне Габриеле, запертом в своей комнате, и о том, что мне сказала Ева Браун: «Этот человек всего боялся». Я представлял себе, как он надевает пиджак или куртку и говорит Еве Браун и голубоглазой девочке, огорченной, что ее папа куда-то уходит: «До завтра». И обе они смотрят, как он каждую субботу спускается по дороге, направляясь якобы проведать свою сестру. Фьеро, Памье и Ристоллан были убиты в течение одного лета четырнадцать лет назад, все трое с субботы на воскресенье.
Я приближаюсь к концу своего рассказа. Не могу вам объяснить, что я чувствовал тогда и что чувствую теперь. Эна, видать, надеялась, что, когда все злодеи будут наказаны, она вновь получит своего папу. Об этом она ему и сказала в день нашей свадьбы, когда скрылась повидать его. Мадемуазель Тюссо несколько раз повторяла нам с Микки ее слова: «Скоро все будет как прежде. Увидишь. Я уверена».
