Дин Кунц - Черные реки сердца
Спенсер резко подался назад, в сторону от опасности. Под ногами земля впитала достаточно влаги и превратилась в грязь.
Казалось, что невероятное стало неотвратимым. Большие пространства пустыни состояли из вулканических камней, сланца и кварцита, но Спенсеру не повезло – он попал в беду как раз над бесконечным морем песка. Если только между руслами двух рек не скрывалось скальное основание, занесенное песком, то нанесенная почва будет быстро смыта потоками воды, и вся поверхность равнины станет иной в зависимости от того, насколько долго и интенсивно будет лить сверху дождь.
Между тем дождь стал еще сильнее, хотя казалось, что это было просто невозможно.
Спенсер побежал к машине, влез внутрь и закрыл за собой дверцу. Он дрожал, и с него потоками лилась вода. Спенсер постарался отвести машину подальше от бушующей реки.
Он боялся, что колеса могут забуксовать.
Рокки, не поднимая головы, из-под бровей с волнением посмотрел на своего хозяина.
– Нам придется ехать на восток или запад между этими двумя руслами, – вслух подумал Спенсер. – Мы будем ехать до тех пор, пока под колесами будет твердый грунт.
«Дворники» не справлялись с каскадами воды, заливавшими стекло. Под дождем все вокруг еще сильнее потемнело, будто наступили настоящие сумерки. Спенсер хотел, чтобы «дворники» работали с большей нагрузкой, но ничего не смог сделать.
– Нам не следует ехать туда, где покатая равнина. Вода прибывает с огромной скоростью. Там нас просто смоет. – Он включил передние фары. Но свет ничего не дал. В блеске фар отражались струи воды, поэтому впереди все казалось размытым, и перед машиной возникал один занавес за другим. Эта пелена была составлена из блестящих бусинок. Спенсер несколько убавил свет фар. – Нам лучше подняться наверх, там может быть основание из гранита. – Собака продолжала дрожать. – Возможно, впереди расстояние между руслами будет пошире.
Спенсер переключил скорость. К западу равнина понижалась.
Гигантские иглы дождя пришивали небеса к земле, и Спенсер двигался в узкий карман темноты.
* * *По приказу Роя Миро агенты в Сан-Франциско искали Этель и Джорджа Порт, родителей матери Спенсера, которые его воспитывали после ее смерти. А сам Рой поехал в офис доктора Неро Монделло в Беверли-Хиллз.
Монделло был хирургом, очень известным своими пластическими операциями в той области, где проделанная Богом работа весьма часто нуждается в переделке. Он мог сотворить чудо с носом неважной формы, так же, как это делал Микеланджело с огромными глыбами каррарского мрамора. Необходимо только отметить, что доходы Монделло были гораздо выше той платы, которую получал когда-то за свои творения итальянский гений.
Чтобы встретиться с Роем, Монделло пришлось несколько изменить напряженный рабочий график. Доктору Монделло постарались объяснить, что он оказывает ФБР помощь в поисках особенно страшного убийцы, совершившего целую серию ужасных преступлений.
Они встретились в просторном офисе доктора. Там были белые мраморные полы, белые стены и потолок и белые бра в виде раковин. Висели две абстрактные картины в белых рамах. Основной и единственный цвет был белый, и декоратор смог добиться удивительного эффекта только с помощью текстуры самой краски, которая была наложена в несколько слоев. Рядом со столиком из стекла и стали стояли два кресла белого дерева с белыми кожаными подушками. Белый рабочий стол располагался возле окна на фоне белых шелковых портьер.
Рой сел в белое кресло. В этой абсолютной белизне он казался куском земли. Он даже подумал ненароком, какой откроется вид, если отодвинуть портьеры – у него вдруг появилось сумасшедшее ощущение, что за окном, в Беверли-Хиллз, перед ним предстанет заснеженный пейзаж.
Кроме фотографии Спенсера Гранта, которую Рой принес с собой, на гладкой поверхности стола в сверкающей чудесной хрустальной вазе стояла кроваво-красная роза. Этот цветок словно доказывал, что совершенство возможно. Кроме того, он привлекал внимание посетителей к человеку, сидевшему за столом.
Высокий, стройный, красивый, лет сорока, доктор Неро Монделло был главным ярким пятном в своем бледном и белом королевстве.
Его густые черные волосы были зачесаны назад, кожа у Монделло была приятного смуглого оттенка. Цвет глаз точно передавал лилово-черный цвет созревших слив. Помимо того что хирург был очень привлекателен, в нем чувствовался сильный характер. На груди из-под белого халата выглядывали белая рубашка и красный шелковый галстук. На корпусе его золотых часов «Ролекс» сверкали бриллианты, как будто заряженные потусторонней энергией.
Даже если само помещение и его хозяин явно несли на себе налет театральности, они от этого не становились менее впечатляющими. Монделло занимался тем, что менял правду природы на убедительные иллюзии, а все хорошие фокусники обязательно должны быть убедительными и несколько таинственными.
Глядя на фотографию Гранта и на его портрет, созданный компьютером, Монделло сказал:
– Да, это, видимо, была ужасная рана, ее нанесли с такой силой.
– Чем можно было нанести подобную рану? – спросил его Рой.
Монделло открыл ящик стола и достал оттуда увеличительное стекло с серебряной ручкой. Он внимательно начал рассматривать фотографию.
Наконец он сказал:
– Это больше похоже на порез, а не на рваную рану. Наверное, такую рану можно было нанести очень острым инструментом.
– Нож?
– Или стекло. Но режущий край не везде был ровным. Он был очень острым, но неровным, как срез стекла.
– Или же лезвие могло быть зазубренным. Если применять ровное лезвие, то после него будет более ровным шрам и чистая рана.
Наблюдая за Монделло, внимательно рассматривавшим фотографии, Рой сделал вывод, что черты лица хирурга приобрели такую привлекательность и такие великолепные пропорции, видимо, не без помощи его талантливого коллеги.
– Это рубцовый шрам.
– Простите? – не понял Рой.
– Соединительные ткани немного смяты и сжаты, – ответил ему Монделло, не поднимая глаз от фотографии. – Хотя он относительно гладкий, если учесть его ширину. – Он убрал лупу в ящик стола. – Я больше вам ничего не могу сказать, кроме того, что это старый шрам.
– Можно было бы удалить его хирургическим путем?
– Ну, полностью от него было бы невозможно избавиться, но он стал бы менее заметным – просто тонкая линия. И он мало бы отличался по цвету от остальной кожи.
– Это болезненная операция? – спросил Рой.
– Да, но это, – хирург постучал по фотографии, – не потребовало бы серии длительных операций в течение многих лет, как бывает при шрамах от ожогов.
Лицо самого Монделло было выдающимся, пропорции настолько идеальны, что, безусловно, хирург, проводивший ему операцию, руководствовался не только соображениями эстета, направляла его руку не интуиция художника, а логический расчет математика.
Доктор совершенствовал свою внешность, подвергая самого себя железному контролю, какой великие политики осуществляли в обществе, чтобы переделать его недостойных членов.
Рой уже давно понял, что человеческие существа имели столько погрешностей, что ни в одном обществе не могла бы восторжествовать безусловная справедливость, если бы руководство не применяло математически строгое планирование и жесткую политику. Но до сих пор он не представлял, что его страсть к идеальной красоте и стремление к справедливости были двумя аспектами того же идеала утопического общества.
Иногда Роя поражала собственная интеллектуальная сложность.
Он спросил Монделло:
– Почему человек продолжает жить с подобным шрамом, если с ним можно было распрощаться без особых трудов? Может быть, у кого-то нет средств заплатить за подобную операцию?
– О, дело совсем не в деньгах. Если у пациента нет денег и за него не станет платить правительство, он все равно может прооперироваться. Большинство хирургов часть своего времени отводят на благотворительную работу именно в подобных случаях.
– Тогда почему?
Монделло пожал плечами и передал ему фотографию.
– Возможно, он боится боли.
– Я так не думаю, это не тот человек.
– Он может бояться врачей, больниц, острых инструментов, анестезии. Существует множество разных фобий, которые не позволяют многим людям соглашаться на операцию.
– Мне кажется, что у этого человека не существует никаких фобий, – заметил Рой, пряча фотографию в плотный конверт.
– У него может быть чувство вины. Если он выжил после катастрофы, в которой погибли остальные люди, у него может развиться чувство вины спасшегося человека. Так бывает, когда погибают любимые люди. Он чувствует, что был не лучшим, и размышляет над тем, почему он жив, а остальные мертвы. Он виноват уже в том, что жив. Его страдания из-за шрама – это просто какая-то мера наказания.
Рой нахмурился и встал.
