Александр Ольбик - Президент
27. Аэродром «Чкаловский» , 10 августа.
Загружались в Як-40, как и было предусмотрено, рано утром десятого августа. Фургон с группой и оборудованием подкатил вплотную к заднему трапу и потому со стороны никто не мог видеть, кто и что в самолет загружается. Бойцы Шторма сами перенесли в салон оружие, ранцы, укомплектованные всем необходимым в тылу, несколько гранатометов и два небольших контейнера. За погрузкой лично наблюдал Шторм. Он видел, как сильные, одетые в камуфляж люди передвигались по трапу и в их неторопливых, уверенных движениях была надежда.
Молодой дагестанец Изербеков с сыном Шторма Виктором таскали из фургона тяжелые ящики с патронами и оба молодых человека в чем-то были схожи. То ли рост один, то ли отсвет притушенных фонарей в салоне делал их лица и стать очень похожими.
Тени от людей, изломившись, уплывали за край трапа, исчезали в нутре самолета и снова выдвигались и изгибистыми контурами падали на бетонную дорожку, задок фургона, срывались с него и уходили в небо.
Путин прибыл в половине шестого. Не один: с ним были его начальник охраны Щербаков и телохранитель Павел Фоменко. Тот самый, который, как две капли воды, похож на президента. Все трое были облачены в камуфлированную форму, на головах — черные шапочки. Они сидели в машине и наблюдали за погрузкой. Дверца со стороны Щербакова была приоткрыта и он, чтобы не задымлять салон, руку с зажженной сигаретой держал возле неширокого зазора, откуда повевал предутренний ветерок.
К ним подошел Шторм-старший и поздоровался со всеми, кто сидел в машине. Рука президента была сухая и теплая, у Щербакова — костистая, неудобная для пожатия. Зато ладонь Фоменко, словно холодная рыбка, складно уложилась в широкой ладони Шторма, но ответила жестким до боли пожатием.
Все разговоры уже были позади. Путин только сказал: «Я никогда не думал что так много наберется вещей…» «Кое-что оставим в схроне, на месте приземления, — объяснил Шторм. — С собой — ничего лишнего, классический набор — от иголки до штыка…»
Было без четверти шесть, когда убрали трап и запустили двигатели. За иллюминатором, куда бросил взгляд Путин, уже вовсю было светло. Он смотрел на электроопоры, густые неподвижные кроны старых кленов и вязов, под сенью которых белел бетонный забор, с вьющейся поверху колючей проволокой. Забор отделял Тот мир, где остались его близкие, уклад уже начинающей налаживаться новой жизни, от мира Этого, с нарастающими звуками самолетных движков, с тенями, утренней свежестью и возникшем чувством тревоги.
Пред его взором предстало лицо жены, ее взыскующие, умоляющие глаза и ее внезапный вопрос: «Ты все же решил пойти туда сам?» И это было словно удар грома, потому что у него не было времени убрать с лица гримасу фальшивого удивления, подавить в голосе ложную ноту: «О чем ты? Обыкновенная поездка на отдых…» «Перестань, я же знаю, ты ходил тренироваться в тир, от тебя пахло, как от пороховой бочки…» Людмила обняла его и он услышал, как бьется ее сердце. Щекой ощутил влажную теплоту, ее сдерживаемое дыхание… «Если пойдешь туда, — ее губы были у его губ, — постарайся напрасно не убивать. С этим потом и тебе и мне будет трудно жить…» Он прижал ее голову к своей голове и их глаза близко встретились: и женщина, может быть, впервые за их совместную жизнь, увидела в глазах мужа несогласие, словно зрачки его вдруг покрылись непроницаемой пленкой — матово-блеклой, не способной пропустить в себя осмысленность.
Он прошел в детскую, но не стал задерживаться: лежащая на подушке головка спящей дочери едва не подкосила его в ногах и он, чтобы не расслабляться, направился к дверям. Однако к нему подошел черный лабрадор и носом ткнулся в ноги, подставляя себя под поводок — пришло время прогулки. Хозяин потрепал пса по лобастой голове и, сказав «до встречи, Рэй» , обернулся к жене. Обнял ее, прижался к щеке. И женщина улыбнулась, тоже обняла его, поцеловала и, перекрестив, тихонько подтолкнула его к порогу… Она боялась своей слабости и не в ее характере было провожать мужа в дорогу слезами. Она знала — простых, хоженых тропок у него немного, а может быть, их вообще у него нет…
Агентурное сообщение, принятое на оперативный телефонный номер в Душанбе.
Весьма срочно!
Захару
По перекрестным данным источников, Первое лицо из Кандагара пребывает в горы 11 августа с. г.
Дервиш28. Бочаров ручей.
…В Сочи прилетели, когда солнце почти вознеслось к зениту. Ночью, видимо, прошел дождь и потому в воздухе царило какое-то парное движение. Нега и ароматы субтропиков радовали душу. В глаза бросились обнаженные стволы платанов, стройные свечки кипарисов.
В аэропорту их ждал президентский выезд: пять бронированных машин с усиленной охраной и два микроавтобуса. Уже в самолете Щербаков ознакомил его с оперативной информацией, относящейся к перемещениям на территории Краснодарского края боевиков.
У ворот президентской резиденции Бочаров ручей, как всегда, дежурили корреспонденты. В основном это были телевизионщики и фотокорреспонденты, которые при приближении кортежа, оживились и стали суетливо готовить аппаратуру. Однако их не удостоили вниманием. Машины, не снижая скорости, промчались в створ металлических ворот, которые тут же снова сомкнулись, отгородив журналистскую братию от президентских пределов.
В спортзале, подальше от лишних глаз, группа стала распаковывать то, что привезла с собой из Москвы. Шторм обещал бойцам море и он сдержал слово: после обеда они переоделись в спортивные костюмы и через подземный ход, вышли на загороженную территорию президентского пляжа. На море был штиль, сонное состояние, когда и вода, и камни, и само солнце являют собой притихших, затаившихся существ.
Нетерпеливее всех оказался дагестанец Изербеков. Как только он снял костюм, не медля ни секунды, бегом направился в сторону моря. Упал в воду и поплыл. За ним в воду вошел морпех Калинка. Входил осторожно, пробуя руками воду и, хотя вода была теплая, тело покрылось мурашками…
Воропаев наоборот, не спеша разделся и, оставшись в трусах, присел на горячий лежак и закурил. Он смотрел на зеленое море, уходящее своими блестками к горизонту, и тихонько про себя удивлялся земной красоте. Он никогда не был на юге и субтропическая роскошь буквально подавляла его сознание.
К нему подошел Виктор Шторм. Тоже присел на лежак. О Воропаеве он знал от своего отца. Испытывал к парню двойственное чувство.
— Чего, Алик, не купаешься? — спросил он, хотя понимал неуместность вопроса. — Вода здесь как парное молоко. — У Шторма офицерский загар — все тело, кроме кистей рук, лица и шеи, было нетронуто солнечными лучами.
— Все равно надо немного погреться… Я думал, что это море действительно черное, а оно зеленое, — Воропаев нагнулся и вдавил в окатыш недокуренную сигарету. Глянул на Шторма. — Слышь, парень, у меня к тебе просьба…
— Слушаю, — молодой Шторм был весь внимание. Понимал, что разговор предстоит серьезный.
Однако не просто Воропаевым выговаривались слова:
— Ты, конечно, обо мне в курсе…
— В самых общих чертах…
— Тогда много рассусоливать не буду… Одна к тебе просьба… если серьезно ранят или что-то в этом роде, прошу пристрелить. Мне к чеченцам возвращаться нельзя… Замучат, а это они умеют делать превосходно…
— Пуля может достать любого из нас… — Шторм взглядом указал на бойцов вошедших в воду. — Никому из нас нельзя попадаться и никто им в руки не попадет. Это я могу тебе гарантировать.
— Этого гарантировать никто не может, — Воропаев поднялся с лежака и, прихрамывая, тоже направился к воде.
Шторм смотрел на его мускулистую незагорелую спину, съехавшие на бок трусы, длинные волосатые ноги, одна из ступней которых не досчитывалась двух пальцев, и думал — сколько же этому человеку пришлось пройти кругов ада, какие муки принять на душу, чтобы не потеряться в человеческих дебрях. И он крикнул Воропаеву вдогонку:
— Алик, а в Крыму море еще зеленее. Вернемся — махнем в Ялту…
Воропаев поднял руку — мол, слышу и согласен — и прыгнул в воду вниз головой. Но сделал это неудачно, плюхнулся на живот и, загребая воду широкими взмахами, поплыл от берега…
Подошли еще двое: капитан Айвар Гулбе и Бардин, у которого покатые мускулистые плечи, на правом — синяя лепешка — в командировке ему приходилось много стрелять из автомата. Ноги с большими ступнями, неухоженные, разбитые в долгих блужданиях среди скал и урочищ, и такие же незагорелые, как и у Виктора Шторма. Гулбе наоборот, покрыт ровным южным загаром, который он «подцепил» в Абхазии, где выполнял одно деликатное спецзадание, и где в связи с этим заданием приходилось часами бывать на пляже.
Гулбе что-то рассказывал Бардину о Фабрициусе, он дважды упомянул его имя и вскоре Шторм понял, о чем идет речь. Он эту историю тоже знал. Где-то в Сочи стоит памятник первому в СССР полному кавалеру ордена Красного Знамени латышу Яну Фабрициусу. В 1929 году этот герой гражданской войны прилетел на отдых в Сочи, но при приводнении самолет потерпел аварию. Ирония судьбы или ее трагическая гримаса? Спасая людей, командарм не успел спасти себя…
