С. Тремейн - Холодные близнецы
Смотри, стерва, что ТЫ натворила. Вот что произошло НА САМОМ ДЕЛЕ.
Слишком поздно.
Энгус – раздраженный, захмелевший, потерпевший поражение, – опустился на жесткий неудобный стул. Его буквально парализовало. Он был бессилен. Он мог только ждать, когда кончится шторм. Его раздирало отчаяние.
– Ты в порядке, Энгус? – раздался возле него голос Гордона – тот направлялся к выходу из паба.
– Твои девочки на Торране?
Энгус кивнул. Гордон нахмурился.
– Суровая ночка, а они там одни. В такую непогоду в доме слишком холодно.
– Ага.
Гордон покачал головой:
– И еще гром… любой мужик к бутылке потянется, будь хоть трезвенник-растрезвенник! – Он посмотрел на Энгусов стакан и снова нахмурился. – Ладно. Если понадобится помощь, ты мой номер знаешь, звони в любое время.
– Спасибо, Гордон.
Гордон вздохнул, явно встревоженный поведением Энгуса, распахнул дверь и вышел в бешено воющий шторм.
Энгус выглянул в окно. Ветер был настолько сильный, что ломал тонкие ветки деревьев. Парковка возле «Селки» оказалась завалена листьями и засохшим сморщенным папоротником.
Что сейчас на Торране вытворяет Сара? Что она делает с его дочерью?
Ему надо попасть на остров, как только позволит прилив. Плевать на опасности: сидеть и бездействовать – еще хуже. Ему надо увидеть Сару, урезонить ее. Хоть как-то утихомирить. Или заткнуть ей рот.
Внезапно в его сознании забрезжил план. Он перейдет обнажившееся дно перед рассветом, часиков в шесть утра, когда вода спадет. Но сперва надо выпить – унять ярость и боль. На время. Позже они ему опять понадобятся.
26
Я спрашиваю в третий, если не в четвертый раз.
– Почему ты думаешь, что из-за меня?
От страха мой голос предательски дрожит. Лидия не кричит и не плачет, она молча смотрит в сторону. Рядом с ней лежит плюшевый Лепа, она хватает его и прижимает к себе, как будто он для нее – лучший друг, нежели я – ее родная мать.
– Лидия, что я такого сделала, что ты говоришь, что это из-за меня?
– Не скажу.
– Прошу тебя. Я не буду сердиться.
– Нет, будешь, как тогда на кухне у бабушки.
Ветер гремит оконными стеклами, будто взломщик, проверяющий дом на прочность. Выискивающий слабые места.
– Лидия, прошу тебя.
– Не скажу. Ничего. Никому.
– Лютик, пожалуйста! Лютик!
Сузив глаза, она поворачивается ко мне. Я слышу, как стучит под ветром кухонная дверь и скрипит засов.
– Мама, помнишь, как ты пила таблетки?
– Что?
Она опускает голову. Она выглядит очень грустной, но не плачет.
– Какие таблетки? О чем ты?
– Все говорили, что ты очень болела, мам. Я боялась, что ты умрешь, как Кирсти.
– А что за таблетки?
– Специальные. Мама, ты знаешь! Они лежат у папы.
– Он…
Ко мне возвращаются отдаленные, неуловимые воспоминания. Да, я принимала таблетки после того случая. Мне писал врач по электронной почте – рекомендовал лечение. Да, припоминаю что-то такое, едва-едва.
Но отчего? Или имелась особая причина?
– Мама, выпей их снова. Когда ты пила таблетки, тебе было лучше.
– Лидия, я, честное слово, ничего не понимаю. Нам просто надо переждать шторм.
Лидия глядит на меня умоляюще, теперь она кажется мне крошечной, она ждет, чтобы мама вернулась.
– Мамочка, я боюсь шторма. Пожалуйста, выпей таблетки. Они лежат в спальне, в папином комоде. Я видела, как он их туда совал.
Энгусов «сундук». Я никогда не просматривала его содержимое полностью и внимательно. И мой муж по телефону что-то говорил про комод. Мне раньше не приходилось с этим сталкиваться. Что там еще спрятано?
– Ладно, – говорю я. – Но сейчас поздно. Ты не хочешь спать?
– Нет.
– Точно?
– Нет.
– Если хочешь, можешь лечь в маминой кровати.
– Нет!
Лидия крепко прижимает к себе Лепу. Она словно боится, что ветер вырвет его у нее из рук. Но почему бы и нет? Ураган воет в деревьях, как стая волков. Шторм следит за нами, как гигантское чудовище, – крадется впотьмах вокруг дома, ломится в окна, ищет жертву. Он продолжается уже шесть часов и может продолжаться три дня.
– Хочу в кроватку вместе с Лепой.
Слава богу!
– Хорошо, милая.
Так-то лучше: отправив Лидию в постель, я проверю комод и разберусь с этой ядовитой тайной раз и навсегда. А потом мы обе заснем и проспим весь шторм, а когда мы проснемся, то небо будет чистым и голубым, и снег на Нойдарте засверкает из-за Лох-Хурна. Мне придется извиниться перед Энгусом. То, что я сказала, и впрямь ужасно, но все равно они с Имоджин меня предали.
Но что в комоде?
Отправить Лидию спать на удивление легко. Мы бежим в ее комнату. Лидия раздевается, ныряет в свою пижамку и быстро забирается в постель. Я подтыкаю два ее одеяла, она закрывает глаза и обнимает Лепу. Я целую ее. От нее сладко пахнет, меня охватывают грусть и ностальгия.
Дождь хлещет в окно. Я закрываю занавески, чтобы Лидия не увидела отражение умершей сестры. Я хочу выключить свет, но внезапно Лидия спрашивает меня:
– Мама, я превращаюсь в Кирсти?
Я сажусь на кровать и крепко беру ее за руку.
– Нет. Ты Лидия.
Она снизу вверх смотрит на меня. В ее синих глазах – вера, надежда и тоска:
– Мама, я теперь не знаю, кто я. Я думаю, что я Лидия, но иногда внутри меня Кирсти, и она хочет выйти… бывает – Кирсти в окне, а бывает, что она здесь… с нами.
Я глажу мягкие светлые волосы дочери. Мне нельзя плакать. Пусть жалуется ветер – он громче нас. На улице раздается жуткий грохот, похоже, сорвало дверь. Или я привязала лодку неправильно. Но мне плевать. При такой буре мы вообще не сумеем воспользоваться лодкой – мы потонем.
– Лидия, засыпай. Завтра шторм кончится, обещаю. Все станет лучше, и мы отправимся куда-нибудь в другое место.
Лидия недоверчиво глядит на меня, однако согласно кивает.
– Ладно, ма.
– Спокойной ночи.
Я целую Лидию и еще раз вдыхаю ее запах, чтобы хорошенько его запомнить. Затем я выключаю верхний свет, затворяю дверь, несусь в спальню, хватаю ключик и открываю ящик комода. На крыше громыхает шифер. Звук такой, словно по крыше что-то тащат.
Или какой-нибудь сумасшедший пытается проникнуть в дом.
Ага. Много пузырьков из-под таблеток.
Трициклические антидепрессанты.
Они звякают, когда я вынимаю их и верчу в руках. На них написано мое имя: Сара Муркрофт. Самая поздняя дата – восемь месяцев назад. Я узнаю эти таблетки, я смутно помню, как я их принимала. В уме всплывают картины – я отвинчиваю крышку пузырька на кухне в Кэмдене.
Значит, я после смерти Кирсти совсем обезумела? И поэтому забыла о лекарствах. Едва ли это откровение. Умерла моя дочь. Я была в глубоком шоке.
А в ящике лежит и письмо. Я читаю имя отправителя: оно от доктора Мэлоуна, моего постоянного лечащего врача. Ему уже за пятьдесят, и он, наверное, последний врач в Англии, который до сих пор пишет настоящие, а не электронные, письма. Но послание адресовано Энгусу. Почему? Зачем доктору Мэлоуну секретничать с моим мужем?
Я достаю лист бумаги из конверта. Ураган на мгновение стих. Теперь он поет – печально и торжественно.
Письмо от начала и до конца про меня. Выясняется, что я страдаю «синдромом утраты». И я испытываю «постоянное глубокое чувство вины» из-за смерти моей дочери.
Письмо подрагивает в моей руке. Я вглядываюсь в почерк доктора Мэлоуна.
«Очевидно, в данный момент она чувствует или чувствовала ответственность за некоторые аспекты несчастного случая, явившиеся результатом ее внебрачной связи в ту ночь. Однако ее горе столь велико, что сознание не может с ним справиться, и это вызывает ситуационно-специфическую потерю памяти, которая может оказаться постоянной. Это редкая, но встречающаяся разновидность кратковременной глобальной амнезии. Сара будет ясно вспоминать отдельные незначительные эпизоды и выстраивать на их основе ложную версию событий, но критические детали исчезнут из ее памяти.
Подобная разновидность амнезии наблюдается у скорбящих родителей – в особенности, если смерть ребенка послужила результатом их действий. Расстройство психики достигает максимума именно тогда, когда горе входит в болезненную стадию, как и случилось с вашей женой. Здесь нет никакого эффективного лекарства, кроме времени. Однако таблетки, выписанные Саре, облегчат наихудшие симптомы, например мутизм, потерю сна и т. д. Как я уже сказал, если ее психика восстановится, память Сары о самых важных событиях, связанных с несчастьем, будет, вероятно, полностью отсутствовать.
Мой совет – воспринимайте это как дар свыше. Вы сможете жить дальше, начать все с чистого листа – как вы упомянули – и восстановить семью. Но вы не должны даже намекать Саре о ее психическом расстройстве, поскольку это может вызвать регресс и усиление депрессии. Очень важно ограничить знание семейным кругом, как вы и поступили. Если ваша жена узнает правду, возникнет проблема суицидальности».
