Дик Френсис - Напролом
– Какие же сволочи!
– Ничего, теперь с этим покончено, – сказал я. Мы расстались, и я позвонил Даниэль и спросил, как насчет ленча, чая и обеда.
– Ты что, собираешься все это съесть? – удивилась она.
– Ну либо все, либо хотя бы что-то...
– Тогда все!
– Сейчас приеду.
Она открыла дверь особняка на Итон-сквер, как только я затормозил у кромки тротуара. Она подошла к машине танцующей походкой. Жакет с цветочным узором напоминал о лете, пушистые волосы были подвязаны ситцевым платком.
Она села в машину рядом со мной и поцеловала меня, уже привычно.
– Тетя Касилия передает тебе привет и надеется, что мы приятно проведем время.
– И вернемся к полуночи?
– Наверно, да. А ты как думал?
– Она знает, когда ты возвращаешься?
– Конечно! Я иду к себе мимо их комнат – они с дядей Роланом спят отдельно, – а полы скрипят. Вчера она окликнула меня и спросила, хорошо ли я провела время. Она сидела в постели, читала и, как всегда, выглядела сногсшибательно. Я рассказала ей, где мы были, показала шкатулку... мы довольно долго разговаривали.
Я посмотрел ей в глаза. Она ответила мне серьезным взглядом.
– Что она сказала? – спросил я.
– А, так для тебя важно, что она скажет?
– Да.
– Я думаю, она будет рада.
– Так что же она сказала?
– Не сейчас. Потом расскажу, – она улыбнулась лукавой, таинственной улыбкой. – Так как насчет ленча?
Мы отправились в ресторан на башне, откуда открывался вид на весь Лондон.
– Консоме и клубника... Ну, с тобой не растолстеешь! – сказала она.
– Возьми сахару и сливок.
– Если ты не будешь, я тоже не буду.
– Ты и так достаточно стройная.
– Тебе не надоело?
– Жить впроголодь? Конечно, надоело.
– Но ты не сдаешься?
– Лишний фунт веса в седле, – кисло объяснил я, – может означать отставание на корпус у финишного столба.
– Вопрос снимается.
За кофе я спросил у нее, куда ей хотелось бы поехать, но предупредил, что по воскресеньям в Лондоне почти все закрыто, тем более сейчас, в ноябре.
– Я хотела бы посмотреть тот дом, где ты живешь, – сказала Даниэль.
– Я хотела бы побывать в Ламборне.
– Ладно, – сказал я и повез ее по шоссе М-4 на запад, в сторону Девона. На этот раз я добросовестно соблюдал все ограничения скорости. Вскоре мы въехали в Ламборн – нечто среднее между большой деревней и маленьким городком, где на главном перекрестке возвышалась церковь, а в конюшнях стояло не меньше тысячи чистокровок.
– Как тихо! – сказала она.
– Воскресенье.
– А где твой дом?
– Мы проедем мимо, – сказал я. – Но внутрь заходить не станем.
Даниэль была озадачена и, похоже, разочарована. Она искоса взглянула на меня.
– А почему нет?
Я объяснил, что ко мне вламывались, и в полиции сказали, что мой дом обыскали.
– Взломщики не нашли ничего, что им было нужно, и ничего не взяли. Но даю руку на отсечение, что они кое-что оставили.
– Что ты имеешь в виду?
– Таракашек.
– "Жучков"?
– Угу, – сказал я. – Вон он!
Мы медленно проехали мимо. Никаких признаков жизни в доме не наблюдалось. Никаких мордоворотов с острыми ножами в кустах. Да откуда бы им и взяться, три дня ведь прошло! Холодно, скучно... Но наверняка они где-то сидят и подслушивают, либо те же двое, либо другие.
Мой коттедж был кирпичный, довольно обыкновенный. Он гораздо лучше смотрелся в июне, обвитый розами.
– Внутри там неплохо, – сказал я.
– Да? – голос ее звучал уныло. – Ну, о'кей. Нельзя так нельзя.
Я развернулся, въехал на холм и подвез к своему новому дому.
– Ой, а это чей? – спросила она. – Классный какой!
– Это мой. – Я вылез из машины и выудил из кармана ключи. – Он сейчас пустой. Пошли посмотрим.
Ясный день уже клонился к вечеру, но косые солнечные лучи били прямо в окна, освещая большие пустынные комнаты. В доме было холодно, но я включит центральное отопление – оно работало безупречно. В некоторых комнатах уже висели лампочки, но без абажуров. Ни занавесок. Ни ковров. Паркетные полы, выметенные, но еще не натертые. И повсюду – следы строительных работ.
– Только начали красить, – сказал я, отворяя двустворчатую дверь, ведущую из прихожей в гостиную. – Им придется поторопиться, иначе я перееду в недоделанный дом.
В гостиной стояли козлы – там красили потолок. Возле козел красовался неровный строй банок с краской, а пол был застелен старыми мешками, чтобы не запачкать паркет.
– Какой здоровый! – сказала Даниэль. – Просто невероятно!
– Здесь классная кухня. Кабинет. Уйма всего. – И я рассказал ей про бывшего хозяина, который обанкротился. – Он его для себя строил.
Мы обошли весь дом и под конец очутились в комнате, расположенной сразу за гостиной. Здесь я собирался устроить спальню. Похоже, маляры начали именно с нее: комната была полностью отделанной, пустой и чистой. Ванная покрашена и выложена плиткой, свеженатертый паркет слабо блестит, и на белых стенах – квадраты света от заходящего солнца.
Даниэль подошла к окну и выглянула во двор. Сейчас там было грязно и мокро, но летом там будет терраса, герани в вазонах... Та женщина, которая мне нужна... в нужном месте, в нужное время...
– Займемся любовью в моей спальне? – спросил я.
Она обернулась. Заходящее солнце обрисовывало ее силуэт, волосы светились насквозь, словно ореол, а лицо оставайтесь в тени, и я не мог понять, что она думает. Казалось, она все еще прислушивается к тому, что я только что сказал, желая понять, не ослышалась ли она.
– Что, прямо на голом полу? – ее голос звучал ровно, дружески и беспечно.
– Н-ну... можно мешки принести...
Она поразмыслила и сказала:
– О'кей.
Мы принесли из гостиной несколько мешков и выложили из них прямоугольник с подушками.
– Мне случалось видеть брачные ложа получше этого, – заметила Даниэль.
Мы не спеша разделись донага и бросили одежду на пол как попало. Ничего нового мы не увидели. Она оказалось такой, как я и думал: стройная, с округлостями везде, где надо. Сейчас ее кожа мягко светилась на солнце. Она протянула руку, коснулась пальцами швов, подживающих синяков, всего, что было ей уже знакомо.
– Скажи, – спросила она, – а когда ты смотрел на меня вчера на скачках, во время награждения, ты как раз об этом и думал?
– Ну да, что-то в этом духе. А что, было так заметно?
– Это просто бросалось в глаза!
– Я тоже испугался, что все заметят...
После этого мы почти не разговаривали. Некоторое время мы стояли, а потом легли и, лежа на жестком полу, застеленном мешковиной, узнали друг о друге все. Мы наслаждались и дарили наслаждение, дразнили и отступали, шептали что-то друг другу на ухо и наконец слились в объятиях с первобытным, захватывающим дух пылом.
Солнечный свет медленно угасал. В небе еще горел закат, и ее глаза и зубы блестели в поздних отсветах, но в ее волосах уже сгущалась тьма.
Мы долго лежали рядом и отдыхали. Наконец Даниэль прозаично спросила:
– Я так понимаю, что горячей воды в доме нет?
– Должна быть, – лениво ответил я. – Раз отопление работает, значит, и горячая вода быть должна. Все работает: и свет, и водопровод.
Мы встали, пошли в ванную, включили воду, а свет включать не стали. В ванной было темнее, и мы двигались в полумраке, словно тени, почти не видя друг друга, лишь угадывая присутствие другого.
Я включил горячий душ. Даниэль вместе со мной шагнула в ванну, и мы снова занялись любовью под упругими струями воды, лаская друг друга нежно и страстно. Она обвила руками мою шею, ее живот прижимался к моему... Мне еще никогда в жизни не приходилось до такой степени сливаться с женщиной. Наконец я выключил воду.
– Полотенца нет, – сообщил я. – Ничего, мешки сгодятся.
Мы разобрали свое ложе, вытерлись, оделись и поцеловались еще раз, целомудренно, чувствуя себя свежими и чистыми. Было уже почти темно, когда мы снова расстелили мешки в гостиной, выключили отопление, вышли из дома и заперли дверь.
Перед тем как сесть в машину, Даниэль еще раз оглянулась на дом.
– Интересно, что он думает?
– Он думает: "Вот так так!"
– Ты знаешь, на самом деле и я тоже.
Мы вернулись в Лондон не по шоссе; а по старым дорогам, петляя по улицам многочисленных городков, пустынным в этот воскресный вечер, останавливаясь у светофоров, короче, растягивая путешествие. В конце концов, я припарковал машину в центре Лондона, и мы немного побродили по городу, читая меню ресторанчиков. Мы пообедали в шумном французском бистро. Там были красные клетчатые скатерти и гитарист неопределенного пола. Мы сидели в уголке и держались за руки. Потом нам подали счет, написанный мелом на грифельной доске.
– Тетя Касилия вчера вечером сказала, в числе прочего, что приличия – дело святое, а воздержание – вовсе нет, – сообщила Даниэль позднее, когда подали кофе. Глаза ее лукаво блестели.
Я удивился, рассмеялся, поцеловал Даниэль и через некоторое время отвез ее на Итон-сквер, как того и требовали приличия. На следующий день у меня были скачки в Виндзоре. Я оставил машину на железнодорожной станции и доехал до жокейских ворот ипподрома, рядом с которыми была расположена весовая, на такси.
