Джонатан Барнс - Люди Домино
Из нее исторглось столько вещества, что оно просто не могло в ней уместиться. Но я уже привыкал к невозможному.
Выйдя из ее тела, луч прорезал аккуратное хирургическое отверстие в потолке, пропилил кирпичную кладку дома 125 на Фицгиббон-стрит и поднялся через все одиннадцать этажей здания с легкостью пули, пробивающей бумажный лист. Он устремился в далекие небеса и исчез.
— Барбара? — спросил я очень тихим голосом. — Что будем теперь делать?
Но та исчезла.
Конец луча вырвался из тела Эстеллы, и она соскользнула на пол.
Когда я оглянулся снова, Старосты уже исчезли, а я остался один с толстухой.
Хлопья гипса неторопливо упали с потолка в том месте, где его пробил луч. Здание завыло и застонало, его конструкция была роковым образом ослаблена дырой, пришедшейся точно на центр, его прочность пострадала от этого предательского удара из самого его чрева.
— Генри?
Женщина была все еще жива и теперь, когда эта тварь вышла из нее, могла говорить. Я отер черную пену, которая оставалась в уголках ее рта, и спросил:
— Вы знаете, кто я?
— Конечно. Конечно знаю. — Она протянула руку и ухватилась за мой рукав. — Передайте привет вашему дедушке.
Я пообещал передать, но не уверен, что она слышала меня.
— Когда внутри вас Левиафан… — сказала она, — это выявляет ваше истинное «я». Показывает миру, на что вы способны. — С крыши донесся зловещий треск. — Я не оправдала надежд.
Я сжал руку женщины, пытаясь утешить ее.
— Левиафан на свободе, — сказала она. — Он вызвал подкрепление. Они не повторят одну ошибку дважды.
Снова треск наверху, хлопья гипса и пыль с потолка, новый поток обломков.
Лицо Эстеллы исказилось.
— Вам надо поскорее выбраться отсюда.
Я с трудом поднял ее, ухватил за плечи и попытался сдвинуть ее немалое туловище с места. Я делал все, что мог, лишь бы спасти ее.
— Уходите, — просипела Эстелла по прошествии минуты-другой этого ужасного танца. — Скорее.
Когда здание начало сотрясаться в преддверии своего обрушения, я усадил женщину обратно на пол и попытался устроить ее поудобнее. Веки ее опустились, мышцы лица расслабились. Я дважды поцеловал ее в лоб.
Но все же я оставил ее там, и когда здание вокруг меня стало рушиться, я в последний раз понесся из дома 125 по Фицгиббон-стрит и офисов Архивного подразделения гражданской службы (хранение и поиск информации).
На улице начал падать снег. Но он не был похож на тот снег, который кто-либо видел раньше. Он был черный, липкий на ощупь и какой-то ненастоящий. Когда я вышел на улицу, там стояла толпа, внимание которой разрывалось между обрушением здания и началом необычной метели.
Люди ловили снежные хлопья в ладони, пытаясь понять, что бы это могло значить. Человек в костюме, стоявший в отдалении от остальных на краю тротуара, смеялся при виде этого. Просто смеялся, смеялся и смеялся, пока его смех не перешел в истерику.
У нас за спиной с вулканическим грохотом разрушалось здание, трескалось и падало на себя самое, хороня под одиннадцатью этажами бумаг и папок женщину, которая была тюрьмой для Левиафана.
Из кабины «Глаза» Дедлок смотрел на падающий снег, безнадежно наблюдая, как чернеет небо, и уже не мог прогнать прочь гнетущую мысль о том, что в конечном счете случилось-таки то, чего он опасался большую часть своей долгой жизни.
В кабину зашла женщина. Глаза ее горели местью, в сердце зрело убийство, а обеими руками она сжимала что-то ужасное.
— Кто там?
Хлопья черного снега прилипали к окну кабины, а потом соскальзывали вниз, оставляя черные разводы.
— Кто там? — снова спросил Дедлок. — Что вам надо?
Барбара вышла на свет, и, хотя она улыбалась, в выражении ее лица не было ничего веселого.
— Привет, красавчик, — сказала она.
В двух с половиной милях от «Глаза» в палате Макена больницы Сент-Чад мой дед энергично опровергал основы медицинской науки.
В тот самый момент, когда начался снегопад, его система жизнеобеспечения издала какофонический вопль тревоги, а он сел в кровати, и его глаза нетерпеливо открылись. Хотя было всего десять утра, за окном сгущалась темнота, валили черные хлопья.
Интересно, что он подумал, увидев это. Какие мысли мелькнули в его мозгу? И понял ли он уже тогда, что для всех нас уже слишком поздно?
23
Следующие несколько страниц — это расшифровка записей, которые мне удалось достать из-под обломков «Лондонского глаза», черный ящик с магнитофоном, извлеченный из-под искореженных металлических конструкций главного городского аттракциона.
Когда происходили эти события, снег шел уже минут десять и сознание только-только вернулось к моему деду.
Как только Барбара вышла на свет, Дедлок увидел то, что она держала в руках, и впервые более чем за сто лет почувствовал страх — настоящий, безграничный страх, от которого переворачивается все нутро.
— Подумайте, моя дорогая, — прошипел он, и его голос уже приобрел ту льстивую убедительность, которая отправила на смерть не одно поколение агентов Директората. — Не делайте того, о чем вы потом можете пожалеть.
Легкой, танцующей походкой, сияя лучезарной улыбкой, словно хозяйка вечеринки, приветствующая первых гостей, Барбара подошла ближе. Она поднесла палец к губам.
— Ш-ш-ш, — сказала она и назвала его по имени, которого я не слышал никогда прежде.
Старик в своем аквариуме зашипел от злости.
— Давно меня никто так не называл.
— Любопытно — почему?
— Никто не осмеливался.
— Вы предпочитаете «Дедлок»? — спросила Барбара беспечным тоном, будто вела учтивую беседу с малознакомым человеком. — Мне всегда казалось, что с этими кодовыми именами мы выглядим довольно глупо.
— Вы так думаете? Что ж, если после сегодняшнего дня кто-нибудь останется в живых, я займусь этим вопросом.
Барбара продолжала улыбаться несколько отстраненной улыбкой, словно предлагала гостям канапе.
Старый козел в аквариуме, эта небывальщина, этот живой укор законам науки, пытался выиграть время. Даже продолжая говорить, он думал о том, как бы ему связаться с кем-нибудь снаружи, высчитывал, удастся ли поднять тревогу, прежде чем будет слишком поздно. В отчаянных поисках какого-нибудь способа отвлечь ее он сжал кулаки, и за его спиной замерцала карта Лондона, одна задругой улицы города погружались во тьму, отмеченные поступью Левиафана.
— Что вы здесь делаете? — спросил он. — Где Старосты? Где Генри Ламб?
Когда Барбара заговорила снова, все эмоции, казалось, были вытравлены из ее голоса.
— Вы знаете, что происходит. Левиафан на свободе. За все это время нам удалось лишь отодвинуть неизбежное на несколько лет. Для такого существа это всего лишь мгновение.
— Не говорите так, — сказал Дедлок. — Я никогда не сдаюсь. Если что и можно сказать про мою долгую жизнь, так это то, что я никогда не сдавался. Ни разу.
Барбара зевнула.
— Ваша жизнь. Ваша долгая, долгая жизнь. Вы хоть представляете, как все устали слышать об этом? Сто семьдесят пять лет скучнейших анекдотов.
— Если бы не я, этот город давно уже был бы колонией рабов. Вы бы родились в цепях.
— Знаете, сегодня утром ко мне возвращается много всякой всячины. В том странном теле, что соорудил для меня Джаспер, есть много от Эстеллы. Последние несколько часов ее воспоминания возвращаются ко мне. Вы спросили, что я здесь делаю…
— Да.
— Я пришла задать вам вопрос.
— Не самое удачное время для вопросов — мир вокруг рушится.
— Почему я? Почему вы выбрали меня для заточения Левиафана? Ведь вы не могли не знать, что выносите мне приговор — пожизненное заключение.
Дедлок подплыл вплотную к стенке аквариума.
— Мне нелегко дался этот выбор. Господь знает — мне пришлось жить с этим.
— Вам пришлось жить с этим? Вам? — Барбара была вне себя от ярости, ее лицо полыхало гневом, как лицо Моисея, когда он впервые увидел перед собой золотого тельца. На мгновение она подняла высоко в воздух то, что держала в руке, но потом, совладав с собой, опустила. — Я видела, во что с вашего согласия превратилась Эстелла. В немое ничтожество из подвала, которую лапал маленький грязный человечек. Собирал урожай моего пота.
— Вините в этом своего любовничка. Это он спрятал вас от меня. Но в любом случае у нас не было большого выбора. Вы были единственной, кому хватало сил держать эту тварь в плену.
— Я знаю истинную причину, по которой вы выбрали меня. И она связана с мщением.
— Мщением?
— Вы сказали, что когда-то любили меня. Помните это?
Неловкое движение в аквариуме, брызги.
— Может быть. Не исключено, что я и испытывал временный всплеск эмоций. Возможно, я уверовал, что воспылал…
