Билл Нэйпир - Икона и крест
— А это — наш азимут, семьдесят градусов.
Тут Дебби изящной рысью разбежалась по траве и перепрыгнула через низкую ограду. Сердце у меня забилось. Мы и вправду искали клад. Чудеса!
Следуя указаниям, мы вернулись к дороге, на которой Дебби оставила машину, перешли мост, и вот…
«НУЭВА-СЕВИЛЬЯ. ЦЕРКОВЬ 1524–1534В 1524 году по распоряжению аббата Петера Мартира началось возведение каменной церкви. Вот как описывает эту церковь Ганс Слоун, видевший ее в 1688 году:
„В церкви три нефа с рядами колонн. Очень хороши западные врата“. Церковь выстроена в готическом стиле, так что в ней применены контрфорсы. Форма — многоугольник. Найдено несколько фрагментов здания, в том числе лепнина, фестоны, херувимы».
— Это оно! Правда, Гарри? — прошептала Дебби.
Ярдах в тридцати стоял ряд домов. Сквозь шторы пробивался свет.
— Многоугольник.
— И я готова поспорить, что икона закопана как раз посредине, — добавила Зоула, тоже шепотом.
— Ее, возможно, оттуда давным-давно забрали. Сколько-то веков тому назад какие-нибудь работяги взяли и выкопали.
— Ах, Гарри! Только не после всего того, что нам пришлось перенести, — услышал я рядом голос Дебби.
Мы крались вдоль развалин. Ночной скрип насекомых уже начался. Зоула посветила фонариком в дверной проем и крикнула:
— Эй!
Археологический раскоп. Все как положено: брезент, ступенчатые склоны, ведра, лопатки и веревки, натянутые в виде аккуратной прямоугольной решетки.
Мы обалдело водили фонариками, освещая каждый угол. У меня кружилась голова.
— Дядя! — раздался местный говор. — Что надо?
Дебби тихонько взвизгнула, а я так чуть из шкуры не выпрыгнул. Рядом стоял мальчик лет четырнадцати. В руках он держал банку из-под варенья, в которой плавали большие прозрачные креветки.
— Ты меня испугал, — сказала Дебби.
Испугал! Да я со страху чуть не помер!
— Археологи здесь давно работают? — спросила Зоула.
— Теперь мой дедушка тут все купил. Я отведу.
Мы пошли за мальчиком. В поле стоял одинокий дом с крыльцом и крышей из гофрированного железа.
— Дед здесь?
В глубине дома кто-то закашлялся. К нам вышел старик с палочкой. Из его приветствия мы не поняли ни слова, но он доброжелательно помахал нам, чтоб входили. Мальчик прошел вперед и исчез в доме. Пахло едой.
Гостиная была тесной. Комнату освещала свисавшая с низкого потолка лампочка без абажура. В одном углу стоял телевизор, в другом — несколько ящиков с подушками и одинокое кресло. На буфете выстроились семейные фотографии и пара свечек. Над буфетом висело зеркало, слева от него — прикрепленный к стене упаковочной клейкой лентой портрет Хайле Селассие[23] (вырезанный из журнала), а справа висел на гвоздях Подлинный Крест.
Из кухни донесся постепенно нарастающий женский крик.
— Ты что, совсем балбес?! Кыш! Воды принеси! Указанной в средневековом описании серебряной отделки не было. В древесине остались углубления — судя по всему, от драгоценных камней. Но сам триптих сохранился. На двух створках проглядывались изображения: мать и дитя — на левой, распятый Христос — на правой. Увеличенные глаза, удлиненные лица, заостренные подбородки… Так писали в Византии. В центральную же часть был вделан прямоугольный кусок дерева, где-то шесть дюймов на двенадцать. Сучковатая древесина казалась старой, ее словно из воды выловили. Или этому куску просто-напросто было две тысячи лет… Если не считать серебра и камней, предмет перед нами точь-в-точь совпадал с тем, что описал Огилви.
Наши вытянувшиеся лица заставили мужчину перейти в оборону:
— Это не из той ямы! Это наше! Очень давно!
— Я хотела бы его у вас купить.
— Сколько дашь?
— Сотню американских долларов.
— Он дедушкин… Во как!
«А то и прапрадедушки», — подумал я.
— Двести долларов, но больше не просите.
— Триста! За триста — отдам.
— Договорились, — невозмутимо сказала Дебби.
Она отвернулась и полезла под свитер, а когда опять встала к нам лицом, то держала в руке пачку американских долларов. Мы с Зоулой едва заметно переглянулись. Ее лицо было белым, а по моему градом катился пот.
Дедушка ухмыльнулся:
— Нехорошая штука. Она мне не нравилась.
Гвозди, на которых висел триптих, были вбиты в углубления из-под камней. Дедушка прислонил палку к буфету, снял со стены икону и протянул ее Дебби. Складывалась она легко. Отсчитывая деньги, девушка сунула ее под мышку. В дедушкину ладонь ложились купюра за купюрой. Длилось это лет сто, не меньше. Я только к концу понял, что все это время не дышал, и начал ловить воздух ртом.
Дедушка махал нам, стоя в дверях.
— Вот так купила! Вот так молодец! — выкрикивал он в темноту.
Огилви назвал бы это иронией в духе Сократа.
— Нехорошо получилось, — раздался голос Зоулы. — Выходит, мы его обманули.
— Я — Дебора Инеса Теббит! Триптих уже тысячу лет принадлежит моей семье! Это моя собственность. Он — мой.
Меня бросает в пот. Все никак не может дойти… Просто не верится, что икона у нас в руках! Осталось лишь добраться до машины и сбежать отсюда. Еще несколько секунд — и все!
У других на уме то же самое. Сначала мы идем быстрым шагом, потом переходим на рысь, потом бежим.
Только я открыл рот, как кто-то заговорил на хорошем средиземноморском английском. Голос раздавался из маленькой церкви, мимо которой мы только что пронеслись.
— Спасибо! От всей души вас благодарю. Сам бы ни за что не нашел.
Нас освещает свет четырех фонариков, с четырех сторон света: с севера, юга, запада и востока.
ГЛАВА 38
— Судебная энтомология, например, тут не поможет.
Профессор — во всяком случае, так я называл его про себя — рассматривает разложенный на столе триптих. Он водит по нему большой лупой и бубнит про древесину и ДНК. Я мысленно поместил его в третьесортный университет где-нибудь на севере Англии.
А профессорское звание (если оно у него вообще было) он получил, как пить дать, через умение доить всякие фонды и ученые советы.
Они ждали, что мы убежим, даже хотели этого. За нами следовал конвой машин с выключенными фарами — по темному прибрежному шоссе, до самой «Севильи-ла-Нуэвы». Хондрос забрал у Дебби икону. Она принадлежала ее семье тысячу лет, а в ее руках не пробыла и минуты. Откуда ни попадя выехали машины, и нас всех распихали — по одному в каждую. Мы проехали обратно, сквозь все ту же темную ночь. Миновали Очо-Риос и пронеслись по пустынному побережью назад. Я сидел между двумя людьми, которых видел впервые в жизни. Оба непрерывно курили, но моя тошнота не имела к дыму никакого отношения.
«Лего»-дом было видно даже в темноте. Его побеленные стены мерцали в свете звезд. Большой катер по-прежнему ждал в лагуне, и у меня мелькнула мысль: вот бы прыгнуть в него и исчезнуть среди океанских просторов…
Электричество починили, а зарезанные, оглушенные и убитые электрическим током куда-то делись. Возможно, их вышвырнули в море. Мы сидим на диване в гостиной, который так низок, что встать с него — целая задача, так что о неожиданном прыжке не может быть и речи. Я вижу перед собой новые лица: опять греки, насколько я могу судить. Во всяком случае, оттуда, из Средиземноморья. «Инспектор Менем» тоже здесь, и в каждой руке у него по пистолету, при том что пленных всего трое и они безоружны. В противоположном углу сидит молодой черный ямаец и сворачивает большой косяк. Судя по всему, он обеспечивает их оружием, которое на Ямайке добыть не труднее, чем пачку сигарет. Кассандра ловит мой взгляд и холодно улыбается.
Хондрос и профессор примерно в десяти футах от нас, у дальнего конца стола. Кассандра в одном углу, ямаец в другом — до каждого не меньше пятнадцати футов. Дебби сидит слева от меня и хватает ртом воздух. Меня душит беспомощная ярость, смешанная с чувством вины, что она здесь оказалась. Дебби старается не распускаться.
Бубнеж профессора близится к завершению. Вывод подается с самодовольством и уверенностью, свойственными любому человеку ограниченного ума. Хондрос требует подтверждения:
— Это может оказаться той святыней?
Профессор кивает:
— Конечно, точный ответ даст датировка по содержанию углерода-14. — Он торжествующе улыбается. — Но я могу с полной уверенностью исключить вероятность хитроумной современной подделки.
Наш смертный приговор.
— Благодарю вас, профессор.
Хондрос складывает триптих.
— Наверное, вам пора. Кассандра, позаботься о полагающемся доктору гонораре.
Профессор чуть-чуть наклоняет голову.
— Я бы предпочел быть вдалеке от этого острова, — он поглядывает на пленных, — до того, как начнутся неприятности.
