Энди Макнаб - Браво-Два-Ноль
Иракцам и так известно, что я сержант, поэтому я снова кинул им эту информацию. В иракской армии сержант — мелкая сошка, что-то чуть выше простого рядового. У них всем занимаются офицеры, в том числе думают.
— Сколько вас было?
— Не знаю. Было очень шумно, потом вертолет совершил вынужденную посадку. Нам сказали, что существует опасность взрыва и надо скорее отбегать в сторону, после чего вертолет сразу же взлетел, и мы остались одни. — Я строил из себя сбитого с толку тупицу, испуганного, растерянного солдата. — Я простой санитар, умею оказывать первую помощь, я не хочу иметь никакого отношения ко всему этому. Я не привык к войне. Я лишь перебинтовывал раненых летчиков.
— Сколько человек вас было на борту вертолета? — предпринял новую попытку офицер.
— Точно не могу сказать. Это происходило ночью, было темно.
— Энди, что происходит? Мы дали тебе шанс. Ты что, принимаешь нас за полных идиотов? За последние несколько дней много наших было убито, и мы хотим разобраться, в чем дело.
Впервые зашла речь о потерях. Я ждал, что рано или поздно дело дойдет до этого, но все равно вздрогнул.
— Не понимаю, о чем вы говорите.
— Мы хотим выяснить, кто это сделал. Это сделал ты?
— Нет, не я! Я не знаю, о чем вы говорите.
— Ты должен дать нам шанс. Смотри, сейчас я покажу, что мы действительно хотим тебе помочь: просто назови нам имена своих родителей, и мы напишем им письмо и сообщим, что с тобой все в порядке. А хочешь, напиши им сам, укажи адрес, и мы отправим письмо.
Ситуация была прямо из учебника. Нас учили ни в коем случае ни под чем не подписываться. Это восходит еще ко временам войны во Вьетнаме, когда люди, ни о чем не подозревая, ставили свои подписи на каких-то невинных бумагах, а затем в международных средствах массовой информации появлялось их заявление, будто они безжалостно истребили целую деревню, в том числе стариков и детей.
Я понимал, что это чушь собачья. Не могло быть и речи о том, чтобы эти типы отослали письмо в Пекхэм. Это было из области чистой фантастики, но я не мог просто послать их ко всем чертям. Мне надо было выкрутиться как-то похитрее.
— Мой отец давно умер, — заговорил я. — Мать познакомилась с американцем, работавшим в Лондоне, и переехала к нему. Сейчас она живет где-то в Америке. Больше родных у меня нет, это одна из причин, почему я пошел в армию. У меня нет близких родственников.
— А где именно работал в Лондоне этот американец?
— В Уимблдоне.
Снова классика. Они стремились заставить меня раскрыть душу, тогда все просто потечет рекой. Я проходил через все это на уроках выживания, где нам объясняли, как себя вести в случае попадания в плен.
— И чем он там занимался?
— Не знаю, я тогда не жил дома. У меня были серьезные семейные проблемы.
— У тебя есть братья и сестры?
— Нет.
Я хотел, чтобы моя ложь имела под собой основание из правды. Правду легче запомнить. Кроме того, правду можно проверить, и если выяснится, что ты не солгал, быть может, на этом все и закончится. Я мысленно представил одного знакомого, у которого в семье действительно была похожая ситуация. Его отец умер, когда ему было тринадцать. Мать познакомилась с американцем, разорвала все отношения с сыном и перебралась в Штаты. Мне казалось, мой рассказ звучит весьма правдоподобно.
Я тянул время. Говорил я запинаясь, неразборчиво, время от времени перемежая свою речь жалобными всхлипываниями.
— Энди, тебе больно? Помоги нам, и все будет хорошо. Ты получишь медицинскую помощь. Продолжай, говори все, что знаешь.
— Больше я ничего не знаю.
И опять классика. Казалось, этот офицер учился по тем же самым учебникам, что и я.
— Энди, подпиши вот эту бумагу. Мы только хотим показать твоим родственникам, что ты жив. Мы предпримем попытки разыскать твою мать в Америке. У нас есть там связи. Нам нужна лишь твоя подпись, чтобы она поверила, что с тобой все в порядке. И еще нам нужно доказать Красному Кресту, что ты еще жив, что ты не погиб в пустыне, что тебя не съели дикие звери. Подумай над этим, Энди. Если ты напишешь свои имя и фамилию, чтобы мы смогли обратиться в Красный Крест, тебя не расстреляют.
Я не мог поверить, что он разыгрывает этот дешевый, нелепый сценарий. Я постарался ответить как можно небрежнее:
— Никаких адресов я не знаю, у меня нет семьи.
Конечно, можно назвать вымышленный адрес, а можно и настоящий. Но в этом случае может статься, что какая-нибудь миссис Миллз, живущая в доме номер восемь по Акация-авеню, однажды утром откроет свою дверь и взорвется ко всем чертям. Мало ли что взбредет на ум этим ребятам.
— Энди, ну почему ты упрямо чинишь нам препятствия? Зачем ты так с собой поступаешь? Эти люди, мое начальство, они не позволят мне тебе помочь, если только ты не сообщишь им то, что они хотят узнать. Боюсь, я больше не смогу ничем тебе помочь, Энди.
Раз ты мне не помогаешь, я тоже не буду тебе помогать.
С этими словами он просто отошел в сторону. Я не знал, чего ждать теперь. Опустив голову, я услышал приближающиеся шаги. Стиснув зубы, я стал ждать. На этот раз обошлось без прикладов — всего несколько смачных затрещин. Каждый раз, когда удар приходился по сломанным зубам, я кричал.
Лучше бы я этого не делал. Меня схватили за волосы и подняли голову, чтобы целиться точнее. После чего отвесили еще несколько затрещин по болевому центру.
Затем затрещины превратились в удары кулаками, и я слетел со стула, однако это не шло ни в какое сравнение с предыдущими побоями. Вероятно, иракцы были уверены, что я уже раскололся, и лишь хотели чуточку меня подбодрить. Все продолжалось меньше минуты.
Я снова оказался на стуле, учащенно дыша, с окровавленным лицом.
— Пойми, Энди, мы пытаемся тебе помочь. Разве ты не хочешь нам помочь?
— Хочу, но я ничего не знаю. Я помогаю вам, насколько это в моих силах.
— Где твои отец и мать?
Я повторил свой рассказ.
— Но почему ты не знаешь, где живет в Америке твоя мать?
— Я этого не знаю, потому что не поддерживаю с ней никаких отношений. Она бросила меня. Уехала в Америку, а я пошел в армию.
— Когда ты записался в армию?
— В шестнадцать лет.
— Почему?
— Мне всегда хотелось помогать людям, вот почему я стал санитаром. Я не хочу воевать. Я всегда был против войн.
Все эти разговоры о моей семье были призваны сбить меня с толку. Не знаю, может быть, этот офицер считал делом чести расколоть меня до конца.
— Энди, послушай, так у нас ничего не получится.
Снова начались побои. Постепенно тело к ним привыкает, и человек начинает терять сознание быстрее. Рассудок работает в две стороны. Одна половина говорит, что ты отключился, а другая действительно отключается. Это все равно что лежать в кровати после тяжкого похмелья — все кружится, и тоненький голосок твердит: «больше ни капли». На этот раз я полностью вышел из игры. Досталось мне здорово. Теперь я больше не притворялся. Я потерял ощущение реальности. Я отключился, а когда пришел в себя, ощущения реальности по-прежнему не было.
Очнулся я от того, что один из парней загасил мне о затылок сигарету.
Я находился во мраке. С завязанными глазами и в наручниках, я лежал лицом вниз на траве. Голова у меня раскалывалась от боли. В ушах звенело и жгло.
Я ощутил лицом тепло солнца. Представил себе, какое оно яркое. У меня в голове был сплошной туман, но я рассудил, что в какой-то момент меня выволокли из комнаты и швырнули на улицу. Мне хотелось дать отдых голове, но на одной щеке я не мог лежать из-за опухоли, а на другой — из-за ссадин.
Рядом со мной послышался голос Динджера. Об него тоже гасили сигареты. Я так обрадовался, услышав его голос, хотя он лишь стонал и кричал. Я не мог его видеть, не мог к нему прикоснуться, потому что лежал лицом в противоположную сторону, но я знал, что он здесь. Мне стало чуточку спокойнее.
Судя по всему, охранников, которые использовали нас в качестве пепельниц, было трое или четверо. За последние несколько дней мы доставили им много неприятностей, и теперь они, несомненно, отрывались по полной.
Подошли другие солдаты, поглазеть на зрелище и принять в нем участие пинком и кулаком. Они смеялись, издеваясь над нами. Один засунул мне за ухо зажженную сигарету и оставил там тлеть. Остальных это привело в восторг.
Даже с завязанными глазами я старался держать лицо опущенным, чтобы выглядеть испуганным и сломленным. Мне очень хотелось увидеть Динджера. Я должен был прикоснуться к нему, прочувствовать физически, что он рядом. Мне была нужна поддержка.
Спасаясь от тлеющей за ухом сигареты, я принялся отчаянно мотать головой, и повязка сползла с глаз на нос. Я наконец увидел солнечный свет. С завязанными глазами человека постоянно терзает страх, потому что он чувствует себя совершенно беспомощным и уязвимым.
