Игорь Акимов - Храм
Потом он приладил лезвие в рубанок. С этим он тоже не спешил, погружал лезвие в паз буквально по долям миллиметра. Оно еще не было видно над плоскостью рубанка — но оно уже было над ним! — и в этот момент Н зафиксировал его крепежным клином.
Пора.
Вот чего не было — он ничего особенного не ждал и совершенно не волновался. Не с чего. Разве он усомнился хоть на секунду, что обстрогает этот столб? Не в этом же дело…
Рубанок легко скользнул по дубу; тончайшая, почти прозрачная стружка закипела серпантином. Н взял ее пальцами, вдруг вспомнившими былую лечебную работу. Стружка была невесома и лишена информации. Этого Н не ждал. Что угодно — только не это. Тогда Н положил руку на брус и прислушался к ощущению. И брус был пуст. Это был просто кусок дерева. Хорошо, что я это заметил сейчас, подумал Н. Правда, и потом было бы не поздно, но лучше, когда все узнаешь вовремя. Теперь я знаю, что должен наполнить тебя. У нас впереди много времени, мы успеем. Конечно, уж в этом-то я мог бы положиться на Христа, но кто может сказать, когда у Него до тебя дойдут руки? Я не претендую на много, не в моей власти наполнить тебя Святым Духом, но сделать из тебя Крест, а не просто две скрепленных деревяшки, — это, пожалуй, я смогу.
Он вдруг понял, что берется за работу папы Карло — и рассмеялся от души.
Он не спешил и до вечера управился лишь с черновой обработкой. Весь следующий день он добивался идеальной поверхности граней и скруглял ребра. Он не знал, как это делается, но быстро сообразил — и получилось очень хорошо. Потом он стал полировать. Потом он вспомнил, что на перекладине должна быть надпись. Он знал несколько канонических вариантов; у каждого был свой подтекст, свой особый смысл. Но подтекст и особый смысл — это всегда политика, значит — след не Бога, а человека. Отпечаток его страстей. Нет, нет, все должно быть просто и ясно. Как все, к чему прикасался Он. Нужно просто назвать. Это будет как дверь, за которой каждый откроет свой мир. Назвать — и все… И он вырезал на перекладине «IC ХС». Просто и ясно. Просто и ясно… Время уплывало неторопливо, оно не мешало, не стояло над душой. Время набралось терпения, но не показывало этого, и потому Н не замечал его. Иногда вспоминал о нем — но тут же и забывал. И ни о чем, кроме того, что делали его руки, не думал.
Вот так бы всегда…
Это была не мысль и даже не желание. Это была точка. Он побывал в раю; сейчас он осознал, что, оказывается, уже не раз бывал там — вот так ему повезло. Это подсказывает не сердце; ты оказываешься в раю всякий раз, когда время перестает существовать. Наверное, там бывает каждый, но не всем везет — не каждый осознает это. А мне повезло: я вдруг прозрел, я все-таки понял, где находился, где все еще нахожусь. Я уже на пороге; еще шаг — и переступлю его; но не жалею об этом. Впрочем — нет: чуть-чуть жалею. Потому что чувствую, как оно уже тает во мне — это переживание рая. Конечно, я буду помнить, что побывал здесь, но разве информация заменит живое чувство?..
И опять — как совсем недавно — где-то на дне сознания стало проявляться и всплывать: Мария. Его соломинка, его альтернатива; дар Господень… И как тогда — Н остановил процесс — а затем заставил эту мысль погрузиться в то неосознанное, из которого она сформировалась. Не называть. Даже не думать об этом. Потому что мысль легко прочесть, и тогда ты станешь не только уязвим, но даже и беспомощен.
Наконец пришло время собрать крест.
Н вставил перекладину в паз (она вошла очень плотно, не болталась), затем закрепил ее длинным, мощным болтом. С тыльной стороны конец болта торчал; не много, но не меньше дюйма. Н взял ножовку, чтобы спилить его заподлицо, однако зубья ножовки безжалостно выдавали ее преклонный возраст. Работа предстояла скучная и тупая. Срежу на месте «болгаркой», решил Н.
Он взялся за верхушку креста, приподнял — и тут же опустил на место. До чего тяжел! Как же я не подумал, что если даже один столб казался мне неподъемным, то вместе с перекладиной…
Нормальное решение напрашивалось: сходить к храму и привести с собой четверых мужиков. Они отнесут крест на место — и не придадут этому никакого значения. Что крест, что кирпичи — им все едино. Крест, впрочем, интересней — все же коллективный труд…
Нормальное решение — но Н даже на миг не задержался на нем. Ведь он сразу знал, что отнесет крест сам. Это не обсуждалось. Он просто это знал, вот и все. Даже не пришлось для самоутверждения вспоминать одно из правил, которые когда-то установил для себя: есть вещи, которые ты должен сделать сам. «Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Смерть неизбежна.» И есть вещи, которые ты должен сделать сам.
Правда, истины ради следует признать, что разум подсказал еще один вариант (он тоже был на поверхности): разобрать крест и отнести порознь столб и перекладину. Но у этой мысли не было шансов. Ни одного. Если мысль подсказана слабостью — она не обсуждается. Я устал, — поставил диагноз Н. Я устал — и оттого малодушен. Всю жизнь я то боролся со своим малодушием, то мирился с ним. А как же не мириться? — ведь это моя сущность. Нравится мне это или нет — я такой. Уж лучше быть с собою в компромиссе (биология называет это симбиозом, а психология — сожительством), чем заниматься самоедством.
Был конец дня. Солнце уже не жгло. Где-то на задворках мозга выглянула очередная малодушная мыслишка: сейчас пойти отдохнуть, а утром со свежими силами… Да откуда им будет взяться, этим свежим силам, если я измочалюсь ожиданием завтрашнего утра? Ведь за вечер и за ночь я сто раз пожалею, что не сделал это сразу!..
Вот если б я курил, насмешливо подумал Н, я бы сейчас посидел на верстаке рядом с крестом; я бы покуривал — и никуда бы не спешил. И ни о чем не думал. Созревал. И взялся бы за крест только тогда, когда бы почувствовал, что готов. А так получается нескладно: я знаю, что не готов, и ждать не могу…
Он прислушался к себе. Тело молчало. Хотя нет — ноги, налитые дневной усталостью, которая стекла в них, разбухли и гудели. Им было тесно в сапогах. Н стянул сапоги и задохнувшиеся портянки. На отекших ступнях складки портянок отпечатались багровыми рубцами. Н прошелся голыми ногами по глинобитному полу, вышел во двор. Ступни зарылись в прогретый солнцем пух тончайшей пыли. Земля приняла в себя человеческий избыток, ноги потеряли плотность, и все тело потеряло плотность и вес. Вот так. Вот чего мне недоставало. Вот теперь я знаю, что действительно готов…
Он надел ватник, чтобы не изуродовать спину и плечи, подтянул крест по верстаку, и когда перекладина оказалась в воздухе, подсел под нее, примеряясь, как лучше за нее ухватиться. Всяко было неудобно. Плечевые суставы, давно потерявшие гибкость, запротестовали болью. Н осторожно опустил крест на верстак. Нужна веревка. Чтобы не ломать руки, чтобы вся тяжесть была только на спине. Закрепить крест, как рюкзак, и вперед…
Веревки, обнаруженные им в сарае, были бельевыми; да других здесь и не могло оказаться. А мне нужен канат, уточнил свою задачу Н. Тонкий — но канат. Каната в сарае не могло быть, это ясно, однако это не остановило Н. Он начал поиск сначала, перебирая всю мелочь, которая попадала на глаза и под руки. Но теперь он искал не конкретную вещь, а подсказку, идею. И он получил идею почти сразу: какой-то никчемный ремешок вдруг напомнил ему, что на сеновале — на крюке под крышей — висит сбруя.
Н взобрался на сеновал. Лето выдалось такое, что сена запасти почти не удалось. Не беда; теперь, после ливня, трава опять пойдет в рост. Луг обещает столько прекрасных часов! — бездумных, свободных…
Сбруя была на месте, куда ж ей деться. Н внимательно ее осмотрел. Когда-то ей немало пришлось потрудиться: она и потерлась изрядно, и была перешита в четырех местах, но даже пропитанная конским потом, она нигде не коробилась, а потрескалась только подпруга — там была другая кожа. Почему так — Н не знал, потому что это была первая сбруя, которую он держал в руках. И это было то, что ему было нужно.
Из кожаных ремней он сделал две петли — на каждое плечо. Вовремя вспомнил — и сделал третью петлю: через лоб. Взнуздался; примерился, как получилось, чтобы нигде не болталось, чтобы натяжение всех ремней было равномерным. Кажется — все… Н опять подсел под крест, приладил ремни (под головной подложил платок) — и шагнул вперед. Комель креста еле слышно зашуршал по верстаку. Н наклонился вперед как можно ниже, чтобы крест горизонтально лег на спину, надеясь, выпрямившись, аккуратно опустить комель на землю. Но из этого ничего не вышло. Центр тяжести был ниже спины, вес легко превозмог усилие. Комель упал и тупо ткнулся в землю, счастье, что с небольшой высоты: голову так дернуло назад, что Н охнул. Перевел дыхание, повертел шеей — вроде бы ничего не повредил. Ну — с Богом…
Через двор он прошел почти легко. Легко по сравнению с тем, как представлял себе это. Но уже через метров тридцать шея стала неметь. Потом он почувствовал ноги. Н совсем не брал их в расчет, это как-то выпало из его внимания, а теперь он почувствовал в них пустоту. Сначала в мышцах, затем и в костях. Но природа, как известно, пустоты не терпит. Он ощутил, как икры заполняет вялость; вялость сгущалась, сгущалась, пока не окаменела — и вот тогда-то пришла боль. Настоящая боль.
