Дин Кунц - Казино смерти
Пока Карла принесла из кафе второй стул, поставила рядом с моим, села, начала охать и ахать, Уайат воспользовался установленной в машине рацией и вызвал «Скорую».
Когда он вернулся, я спросил:
— Сэр, вы знаете, что не так с человечеством?
— Много чего, — ответил он.
— Величайший дар, который нам дали, — свободная воля, а мы так неправильно его используем.
— Не стоит тебе сейчас об этом волноваться, — заметила Карла.
— Вы знаете, что не так с природой, — спросил я ее, — все эти ядовитые растения, хищные животные, землетрясения, потопы?
— Ну что ты так расстраиваешься, дорогой.
— Когда мы завидуем, когда мы убиваем за то, чему завидуем, мы падаем. А когда мы падаем, мы ломаем все сооружение, природу.
Подошел кухонный рабочий, которого я знал, он подрабатывал и в «Гриле», Мануэль Нунес. Принес бутылку пива.
Беря бутылку, я спросил:
— Мануэль, как поживаешь?
— Похоже, лучше, чем ты.
— Я какое-то время был мертвым, вот и все. Мануэль, ты знаешь, что не так с космическим временем, которое, как нам всем известно, крадет у нас все?
— Ты про «весной вперед, осенью назад»? — переспросил Мануэль, думая, что я говорю о переводе часов.
— Когда мы падаем и разбиваемся, мы разбиваем и природу, — ответил я, — а когда мы разбиваем природу, мы разбиваем время.
— Это из «Стар трека»? — спросил Мануэль.
— Вероятно. Но это правда.
— Мне нравился этот сериал. Помогал мне учить английский.
— Ты хорошо говоришь, — заверил я его.
— Одно время я даже говорил с шотландским акцентом, потому что представлял себя Скотти, — признался Мануэль.
— Когда-то не было ни хищников, ни дичи. Только гармония. Не было землетрясений, гроз, все находилось в равновесии. В самом начале время было одно… ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, ни смерти. Мы все сломали.
Чиф Портер попытался взять у меня бутылку пива.
Я сам протянул ее ему.
— Сэр, вы знаете, что больше всего ужасает?
— Налоги, — вставил Билл Буртон.
— Есть кое-что и похуже, — возразил я ему.
— Бензин стоит слишком дорого, и низких процентов по закладной уже нет, — вздохнул Мануэль.
— Что ужасает больше всего… этот мир нам подарили, а мы его сломали, и часть договора такова: если мы хотим, чтобы все было хорошо, мы должны все исправить сами. Мы стараемся, но не можем.
Я заплакал. Слезы удивили меня. Я-то думал, что еще долго не смогу плакать.
Мануэль положил руку мне на плечо.
— Может, мы сумеем все исправить, Одд. Понимаешь? Может, и сумеем.
Я покачал головой.
— Нет. Мы сами сломаны. А сломанная вещь не может исправить себя.
— Как знать, вдруг и может, — Карла положила руку на второе мое плечо.
Я сидел, превратившись в кран. Сплошные сопли и слезы. Мне было стыдно, но я никак не мог взять себя в руки.
— Сынок, — подал голос чиф Портер, — ты это должен делать не один, знаешь ли.
— Знаю.
— Так что сломанный мир лежит не на одних твоих плечах.
— К счастью для мира.
Чиф присел рядом со мной на корточки.
— Я такого сказать не могу. Совершенно не могу.
— Я тоже, — поддержала мужа Карла.
— Я совершенно расклеился, — извинился я.
— Я тоже, — призналась Карла.
— Я бы выпил пива, — сказал Мануэль.
— Ты на работе, — напомнил ему Билл Буртон. И тут же добавил: — Принеси бутылку и мне.
Я посмотрел на чифа.
— В «Панаминте» двое мертвых. Еще двое — в ливневом тоннеле.
— Ты только расскажи мне, что к чему, а мы все сделаем сами.
— Что нужно сделать… все плохо. Очень плохо. Но самое ужасное…
Карла протянула мне несколько бумажных салфеток.
— Самое ужасное в том, что я тоже умер, но кто-то не захотел этого, вот я и вернулся.
— Да. Ты это уже говорил.
У меня сдавило грудь. Перехватило горло. Я едва мог дышать.
— Чиф, я был так близко к Сторми, так близко к службе.
Он взял мое мокрое лицо в свои руки, повернул так, чтобы наши взгляды встретились.
— Раньше положенного срока ничего не бывает, сынок. Всему свое время, все расписано.
— Похоже на то.
— Ты знаешь, что это так.
— Это был очень тяжелый день, сэр. Мне пришлось сделать… ужасное. После такого никто не должен жить.
— Господи, Одди, — прошептала Карла. — Милый мой, не надо. — А потом добавила, уже строже, обращаясь к мужу: — Уайат?
— Сынок, нельзя починить сломанную вещь, сломав еще одну ее часть. Ты меня понимаешь?
Я кивнул. Я понимал. Но понимание помогает далеко не всегда.
— Сдаться — все равно что сломать часть себя.
— Выживание, — пробормотал я.
— Совершенно верно.
В конце квартала, с включенной мигалкой, но без сирены, в переулок въехала «Скорая».
— Я думаю, Дэнни сломал несколько костей, но не хотел, чтобы я это знал, — сказал я чифу.
— Мы его найдем. Будем нести его на руках, как стеклянного, сынок.
— Он не знает о смерти отца.
— Понятно.
— Это будет трудно. Сказать ему. Очень трудно.
— Я скажу, сынок. Предоставь это мне.
— Нет, сэр. Я буду вам признателен, если вы постоите рядом, но сказать ему я должен сам. Он подумает, что это его вина. Он будет в отчаянии. Ему нужно будет на кого-то опереться.
— Он сможет опереться на тебя.
— Я надеюсь, сэр.
— Он сможет опереться на тебя, сынок. И более прочной опоры ему не найти.
И мы поехали в «Панаминт», куда заглянула поиграть Смерть и, как всегда, выиграла.
Глава 62
Я вернулся в «Панаминт» с четырьмя патрульными машинами, одной «Скорой помощью», тремя техническими экспертами, двумя санитарами, шестью копами, одним чифом и одной Карлой.
Я, конечно, едва держался на ногах, но не чувствовал такой усталости, как прежде. Побыв какое-то время мертвым, чуть поднабрался сил.
Когда мы открыли двери лифта на двенадцатом этаже, Дэнни обрадовался, увидев нас. Шоколадные батончики он не съел и настоял на том, чтобы вернуть их мне.
Воду выпил, но не от жажды. «После стрельбы из ружья мне требовалось облегчиться», — объяснил он.
Карла на «Скорой» поехала с Дэнни в больницу. Позднее, в палате, куда его определили, она, а не чиф, была со мной, когда я рассказывал Дэнни о смерти его отца. Жены спартанцев — секретные опоры нашего мира.
На черном от сажи, засыпанном золой втором этаже мы нашли останки Датуры. Горный лев отбыл.
Как я и ожидал, ее злобная душа не задержалась в этом мире. Воля Датуры более не имела значения, свою свободу она отдала собирателю заблудших душ.
В средней комнате люкса на двенадцатом этаже мы увидели пятна крови и дробь, доказывающие, что я ранил Роберта. На балконе лежал один ботинок, который зацепился за металлическую раму двери, когда Роберт пятился, и соскочил с ноги.
Под балконом, на автостоянке, мы нашли его пистолет и второй ботинок, как будто он более не нуждался в первом и сам снял второй, чтобы не хромать при ходьбе.
После падения с такой большой высоты и удара о твердую поверхность он должен был лежать в луже крови. Но сильный дождь кровь смыл.
А тело, по всеобщему мнению, Датура и Андре перенесли куда-то в сухое место.
Я этого мнения не разделял. Датура и Андре охраняли лестницы. У них не было ни времени, ни желания позаботиться о своих мертвых.
Я оторвал глаза от ботинка, оглядел ночную пустыню Мохаве, которая окружала развлекательный комплекс, гадая, что же заставило Роберта уйти.
Может, придет день, когда какой-нибудь турист найдет мумифицированные останки мужчины, одетого в черное и босого, свернувшегося в клубок, забившегося в щель между двух скал, мужчины, который хотел покоиться с миром, подальше от его требовательной богини.
Исчезновение Роберта подготовило меня к тому, что нам не удастся найти тела Андре и человека-змеи.
Ворота с опускной решеткой в конце тоннеля мы нашли, но раскрытыми, со смятыми, изогнутыми металлическими прутьями. За воротами вода сбрасывалась в подземное озеро, первое из многих. Череду озер практически никто не исследовал, и вести в них поиск тел признали занятием слишком опасным.
По общему мнению, мусора накопилось слишком много, вот и вода, которая ранее свободно протекала через многочисленные ячейки, выдавливала ворота, разводя половинки в стороны, пока не сломался замок.
Хотя такая версия меня не устроила, желания проводить независимое расследование у меня не было.
Исключительно ради самообразования (Оззи Бун горячо одобрил бы мое стремление к знаниям) я разобрался со значением слов, с которыми ранее не сталкивался.
Мундунугу встречается в языках, на которых говорят многие племена Восточной Африки. Мундунугу — колдун.
Вудуисты верят, что человеческая душа состоит из двух частей.
