Майкл Доббс - Прикосновение невинныъ
— Хорошо.
— Деньги на бочку.
Иза извлекла из сумки разорванную бумажку, потом еще три пятидесятифунтовых банкноты, медленно положила их на стойку и демонстративно разорвала банкноты пополам.
— Что за?..
— Моя страховка — на случай если ты просто презренный вымогатель, — ответила она.
— Ты мне чертовски не нравишься, — выдохнул он.
— Зато деньги тебе нравятся. — Она подтолкнула к нему три половинки. — И ты захочешь получить вторую половину.
Он схватил деньги, посмотрел на нее и понял, что блеф не удался, игра проиграна. Взяв со стойки стакан с виски, он выпил его одним глотком и утопил в нем свою агрессивность. Потом вдруг захохотал.
— Адрес, — потребовала Иза, внезапно почувствовав смертельный страх.
В ответ раздался грубый смех.
Она хотела быть стойкой, должна была выстоять, но чувствовала, что тает, как восковая кукла в адском пламени. Ее уверенность испарилась, она уже дрожала, и он не мог этого не замечать.
Губы в мерзких болячках продолжали издеваться.
— Где она? — Иза помахала банкнотами.
— На ебесах, — насмешливо выплюнул он.
— Где?
— Ебеса. На ебесах. С буквы «н».
— Небеса. Ты имеешь в виду на небесах? Она умерла? — Колени у Изы подогнулись.
Он хихикнул, губы его кривились в ухмылке.
— Нет, не умерла, глупая ты корова. По крайней мере, пока. Она на ебесах. Там, куда люди отправляются поцеловать ангельскую задницу. Наверху, в облаках. Посмотри в это чертово окно. Туда, — указал он пальцем с обломанным ногтем. — В «Башне Победы». Иначе большинству из нас к чертову «небу» не подобраться.
— Она там? Но где именно?
Он скривился, пристально глядя на половинки в руке Изы. Она бросила две из них на стойку.
— В здании, должно быть, сотни три квартир. Которая?
Он разгладил смятые половинки купюр.
— Двадцать пятый этаж. Еще одна половинка.
— Какая квартира?
Улыбка исчезла с его лица.
— Послушай, я не знаю. Клянусь, она правда там, но квартиры я не знаю. Ты сказала, чтобы я не слишком напирал. На каждом чертовом этаже всего десять дверей, ты уж сама разберешься! — Он нервно щелкнул себя по зубам. — Если не получу третью половинку, подниму такой крик, что ты не успеешь даже начать расспросы.
Кинув ему банкноту, Иза уже бежала к двери.
Глава 9
Они бежали, прокладывая себе дорогу среди отбросов, старых полиэтиленовых пакетов и обломков разного хлама. Солнце скрылось за облаками, зима своими холодными пальцами сжимала город и сердце Изы. Холодный ветер выжимал слезы из ее глаз, они стали похожи на глаза Деверье. Что-то подсказывало ей, что она летит прямиком в его западню.
Ворота на «небеса» была приоткрыты, домофон и замки сломаны, двери скрипели под ветром. За обшарпанным столом сидел консьерж с лицом Святого Петра, усталый старик с серым лицом и растрепанной бородой, и лениво отбрехивался от нескольких женщин в шалях, которые говорили все одновременно, а их дети лениво колотили в дверь лифта. В клетушке позади стола звонил телефон, но никто даже не собирался брать трубку. Когда Иза и Дэниел прошли мимо консьержа, он попытался остановить их.
— Полетт. Двадцать пятый этаж, — прокричала Иза через плечо, не оборачиваясь.
Зазвонил второй телефон, ребенок, получивший подзатыльник от матери, вопил. Вокруг консьержа звучала иностранная речь, а он молчал, думая, что лучше бы кто-нибудь спер все это здание, вместо того чтобы воровать телевизоры и другую технику из квартир жильцов.
Возле лифтов стоял бетонный вазон, в котором, вероятно, когда-то рос какой-нибудь цветок, давно изничтоженный детьми. Теперь его превратили в урну. Лифт был стальной, грязный, тащился ужасно медленно. Казалось, они никогда не доберутся до двадцать пятого этажа.
Выскочив из лифта Иза и Дэнни бросились бежать по правой стороне коридора, вдоль которого до самого дальнего конца тянулись двери. Под ними простирался Лондон, сложная мозаика городских кварталов, крыш и авеню, прямых линий, кругов и полукружий, парков и аллей. Все это окутывал зимний туман.
В коридоре стояла дикая вонь.
— Какая дверь? — прошептал Дэниел.
Они шли мимо жалких перегородок, отделявших обитателей комнат от внешнего мира. Из-за первой двери слышались крики несчастной матери, оравшей на своих детей; из-за другой доносились обрывки дневных новостей. Дэниел покачал головой. Наркоманам плевать на войны и сводки погоды. Третья дверь была стальной, дети расписали ее ругательствами, а пауки сплели в углу паутину. Четвертую дверь явно недавно поджигали, за ней женский голос пел что-то по-португальски. За пятой дверью было тихо. Прижавшись к косяку, они не услышали ни малейшего признака человеческого присутствия. Иза пожала плечами. Пусть остается на потом.
Оказавшись у следующей двери, они явственно различили, как кто-то кашляет. Резкие приступы, сухие, болезненные. Женщине было плохо. Молодой женщине. Она даже хныкала.
Дэниел поднял руку, жестом приказывая Изе оставаться на месте, быстро осмотрел оставшиеся двери, но через секунду вернулся назад, покачал головой.
— Это здесь, да? — сказала она. Что-то у нее внутри перевернулось, заставляя сердце бешено стучать, а голову кружиться.
Дэниел отступил от двери, набрал в грудь воздуху и приготовился к броску.
— Почему это я все время натыкаюсь на деревья? — жалобно спросил он.
— Потому что ты чертовски нетерпелив, — прошептала Иза. Она тихонько толкнула дверь, и та поддалась.
Передняя. Заставленная. Темная. Свет сюда проникал из открытой двери в дальнем конце квартиры, откуда доносились новые приступы сухого кашля. Они крались, стараясь производить как можно меньше шума.
Комната была маленькая, не больше двенадцати метров. На полу — линолеум в пятнах, обои в цветочек, почти совсем выцветшие, местами разорванные и кое-где закрашенные белой краской. Стена у двери была в омерзительных пятнах рвоты. Хотя дверь на балкон была приоткрыта, кислый запах стоял в воздухе, смешиваясь с запахом еды. На полу, в углу, стояла гора грязной посуды.
На голых стенах никаких украшений, не было даже телевизора, с потолка свисала голая лампочка, радиатор проржавел. Все вещи исчезли. Их вынесли. Продали.
Низкий кофейный столик и два изувеченных стула составляли всю обстановку, на куске поролона, покрытом старым одеялом, сидела на корточках молодая женщина.
Она была босая, истощенная, одетая в черные легинсы и свитер, которые еще больше подчеркивали неестественную бледность ее кожи. Волосы, когда-то светлые, были сейчас настолько грязны, что потеряли всякий цвет. Один из рукавов свитера был закатан на несколько дюймов выше локтя и обвязан хлопчатобумажным поясом банного халата. Один конец пояса был во рту у женщины, и она тянула пояс, чтобы усилить давление. Вена на руке была покрыта запекшимися воспаленными следами от уколов, женщина щелкала по ней пальцами, пытаясь найти место для нового укола.
На столе лежал маленький кусочек фольги и погнутая ложка. Рядом валялась зажигалка, очевидно, хозяйка квартиры растворяла героин в ложке. Бритва. Изжеванный сигаретный фильтр. И шприц.
— Полетт? — выдохнула Изидора.
Женщина подняла на нее глаза: те самые стеклянные загнанные глаза, которые так хорошо запомнила Иза, но сейчас они сверкали, как у спортсмена, напрягшегося перед решающим броском. То самое лицо из кошмаров Изы, пустое, безжизненное, мертвое. Это была Полетт.
Дочь Деверье не обратила на них внимания, продолжая искать место для укола.
— Полетт! — гневно воскликнула Иза. Какое-то непонятное выражение промелькнуло во взгляде девушки, искра, вспышка гнева, но она ничего не сказала: пояс, по-прежнему крепко зажатый между зубами, не давал ей ответить.
Ее явно раздражало неожиданное вмешательство.
Иза атаковала первой. Она вихрем пронеслась через комнату и, прежде чем девушка успела среагировать, схватила со стола шприц.
— Где мой ребенок?
— Отдай!
— Мой ребенок! Что ты сделала с моим ребенком?
С животным криком ярости Полетт бросилась за шприцем, но ее и Изу разделял низкий столик; она поскользнулась и упала на обнаженную руку. Какое-то время она лежала на боку, воя от боли.
— Отдай его мне, — жалобно просила она.
— Не отдам, пока не скажешь, что ты сделала с моим ребенком, — ответила Иза, отойдя на безопасное расстояние.
— Да кто ты такая? Почему не оставишь меня в покое?
Глаза Полетт были прикованы к шприцу. Иза держала руку за спиной, спрятав от девушки предмет ее вожделений.
— Посмотри на меня. Помнишь больницу? Глаза Полетт моргнули, в них возникла боль.
Драгоценный шприц исчез, и из тумана выплыло чье-то лицо. Какая больница? И вдруг она вспомнила.
— Ты? — в ужасе воскликнула она.
