Джеймс Дики - Избавление
Я слышал, как мимо проехала пара машин, но ни одна из них и не притормозила у станции. Моя рана ныла, но боль была не острая – она пока отдыхала, лежала, затаившись у меня под рукой; я ее сотворил сам, она стала частью меня, и с ней можно было уживаться. Что сказать врачу, который будет ею заниматься? Сказать, что наткнулся на свою стрелу и она пропорола меня? Или что я порезал бок о байдарку, когда мы перевернулись? Дело в том, что после всех тех ударов о камни некоторые металлические части байдарки торчали рваными, острыми краями, о которые действительно можно было порезаться. Но я решил все-таки рассказать, что дыру во мне проделала моя же стрела, потому что в ране могли оставаться кусочки краски; к тому же, вид моей резаной раны вряд ли позволил бы выдать ее за нанесенную рваным алюминием.
Я чувствовал, как отяжелеваю. Я стал таким тяжелым, что не смог бы встать. Потом и моя голова стала такой тяжелой, что я не смог бы ее поднять. При этом, мне казалось, что, оставаясь неподвижным, я продолжаю грести. Потом меня охватило ощущение, что я совсем задубел. Но это было не так: когда кто-то коснулся моей обнаженной руки у плеча – с той стороны, где я отрезал весь рукав от комбинезона, – мышцы дернулись и напряглись. Рядом со мной стоял негр – водитель скорой помощи.
– Вы привезли врача? – спросил я.
– Да, привезли, – ответил водитель. – У нас хороший врач, молодой, но умелый. А что это с вами такое случилось? Что это такое могло с вами произойти? В вас что, стреляли из пулемета?
– Река, – сказал я. – Река стреляла в меня из пулемета. Но не я главный пострадавший. Я еще могу двигаться, потому и пришел сюда. Там, через мост, в лодке лежит человек, который действительно очень сильно пострадал. И третий из нас остался рядом с ним. Четвертый погиб... по крайней мере, я думаю, что он погиб. Мы не смогли найти его.
– Вы поедете с нами, покажете – где?
– Поеду... если смогу встать. Но сидеть я здесь больше не хочу. Еще немного, и свалюсь со стула.
Водитель подошел ко мне поближе, а я медленно поднялся – казалось, я весь обвешан глыбами камня. Все вокруг меня задвигалось, перед глазами запрыгали черные пятна – как кривые, дешевые солнцезащитные очки, выставленные на продажу на фоне желтого картона.
– Держитесь за меня, приятель, – сказал водитель.
Он был щуплым, но на ногах стоял уверенно. Я одной рукой обхватил его за плечи – но не той, что придерживал рану, а другой; колени подгибались, в глазах померкло.
– Нет, вы не дойдете до машины, – сказал он. – Садитесь, садитесь на стул.
– Нет, нет, дойду, – ответил я, и все вокруг меня снова сфокусировалось, будто я надел очки.
Я сказал подростку с заправочной станции, куда мы едем, и попросил сообщить полиции, где нас искать. Потом вместе с водителем вышел наружу. Ярко светило солнце. Я двинулся к белой машине скорой помощи. Врач сидел на переднем сиденье и что-то писал. Он поднял голову и тут же выскочил.
Он открыл задние дверцы:
– Подведи его сюда и уложи.
Я залез на носилки, установленные в машине, и улегся на спину. Сделать это было довольно сложно; к тому же, мне не хотелось отпускать водителя. Мне не только было приятно ощущать его присутствие рядом, принимать его помощь, но я чувствовал, что он вообще хороший человек. А мне так в тот момент нужно было ощущать присутствие хорошего человека. Я себе был уже не нужен – слишком долго я был только с собой и для себя.
Молодой врач, совсем не загоревший, с волосами соломенного цвета, склонился надо мной.
– Нет, нет, – сказал я. – Я могу подождать. Есть человек, которому помощь нужна больше. Поезжайте через мост. Там в лодке лежит человек с ужасным переломом ноги. Может быть, у него внутреннее кровотечение. Его надо осмотреть в первую очередь.
Мы поехали по шоссе – странно было ощущать это движение посуху, в машине, которая предназначена для перемещения по земле, – проехали мост, остановились. Я вылез, хотя, вероятно, этого и не нужно было делать. Но я решил, что так будет лучше.
Льюис, вытянувшийся во весь рост, обливающийся потом, по-прежнему лежал в байдарке; его рубашка во многих местах потемнела от пота. Одной рукой он прикрывал глаза; Бобби разговаривал с мужчиной и мальчиком – теми, кто удил рыбу. Я понял, что Бобби решил на них опробовать нашу версию случившегося; я надеялся, что он за это время обкатал ее в уме и теперь выдает то, что нужно. Судя по виду слушающих, ему верили. Ну, а как не поверить израненным, смертельно уставшим людям? Этим мы и должны воспользоваться.
Водитель и врач вытащили Льюиса из лодки и уложили на носилки. Центральная больница графства находилась в Эйнтри, милях в семи от того места, где мы находились. Когда мы уже собирались садиться в машину и отправляться, подъехала полицейская машина, и из нее вылез небольшого роста мужчина и светловолосый молодой человек, весьма агрессивного вида. Я приготовился.
– Что тут происходит? – спросил светловолосый полицейский.
– С нами произошел несчастный случай, – сказал я, покачиваясь несколько сильнее, чем несколько мгновений назад. Хотя тут же и прекратил – всякая неестественность могла все испортить. – Нас было четверо. Один утонул, миль за десять отсюда, вверх по течению.
Полицейский уставился на меня:
– Утонул?
– Да, утонул, – сказал я; мне казалось, что я успешно прошел первое испытание – будто прорвался сквозь первую линию опасных порогов. Но расслабляться нельзя – нужно продолжать держаться и дальше.
– А откуда вы знаете, что он утонул?
– Ну, понимаете, мы перевернулись, когда проходили пороги, ну, и когда оказались в воде, там каждый был сам по себе. Я точно не знаю, что с ним произошло. Может, он ударился головой о камень. Но точно я не знаю. Мы искали его, но не нашли... Если бы он не утонул – куда бы он мог подеваться? Я все еще надеюсь, что он, может быть, не утонул... но боюсь, что все-таки... если бы он не утонул, мы бы нашли его.
Все время, пока я говорил, я смотрел ему прямо в глаза, и это оказалось неожиданно легким делом; его глаза смотрели проницательно, но сочувствующе. Я рассказал ту версию, которую мы подготовили с Бобби еще на реке; при этом я старался зримо представить себе то, о чем я рассказывал, будто все так и происходило в действительности. Внутренним взором я видел, как мы ищем Дрю, хотя мы этого не делали; я видел, как мы выбираемся на берег у желтого дерева, и когда я говорил об этом, я видел, как мы это делаем; теперь мне было уже трудно представить, что ничего этого не было в действительности. Я видел, что он слушает и все запоминает, и сказанное мною становилось частью реального мира, вполне достоверного мира, мира зафиксированных событий.
– Ну что ж, – сказал полицейский, – нам придется поискать на дне реки. А вы можете показать нам, где это произошло? Ну, хотя бы приблизительно?
– Я думаю, да, – ответил я; мне хотелось, чтобы это прозвучало не абсолютно уверенно, а просто достаточно уверенно. – Я не знаю, есть ли дорога, чтобы подъехать прямо к реке, но, думаю, я бы узнал то место, если бы попал туда снова. Но сейчас нам надо отвезти в больницу сильно пострадавшего человека.
– Ладно. – Полицейскому явно не хотелось передавать власть в руки врачей. – Мы попозже заедем в больницу.
– Хорошо, – сказал я и залез в машину скорой помощи, улегся рядом с Льюисом.
Мы поехали. Хотя никогда раньше мне не приходилось ездить в машине скорой помощи, да еще в лежачем положении, я не припомню, чтобы поездка в автомобиле доставляла мне такое удовольствие. Наконец, шины съехали с асфальта, прошуршали по гравию – и машина остановилась. Я принял сидячее положение, поднимаясь медленно, поэтапно. Доктор, выйдя из машины, одним движением открыл обе задние дверцы; мне открылся широкий вид. Машина стояла рядом с длинным невысоким зданием, напоминавшим сельскую школу; вокруг простирались поля; дул теплый ветер.
– Приехали, дружище, – сказал доктор. – Не делайте резких движений. Корнелиус вам поможет. А мы пока займемся вашим другом.
Я снова ухватился за водителя; мы прошли сквозь стеклянные двери, потом двинулись вверх по пандусу, вошли в бесконечно длинный, просторный коридор. Окно в его дальнем конце выглядело как кадрик микрофильма.
– Вторая дверь направо, – сказал водитель, и мы направились к этой двери.
Вошли. Я безвольно опустился на белую пружинистую поверхность медицинской кушетки, подминая под собой простыню. Через пару минут принесли Льюиса, но в комнату не заносили. Его переложили на каталку, стоявшую у двери, и бесшумно покатили дальше, в сторону того, далекого окна. А я лежал и прижимал руку к своему старому другу, к своему боку.
Врач вернулся ко мне, ступая неслышно.
– Ну, посмотрим, что у нас там такое, – сказал он. – Вы можете приподняться, хоть чуть-чуть? Эта молния еще расстегивается?
– Наверное, – пробормотал я.
Я попытался принять сидячее положение – у меня это удивительно легко получилось. Мне даже удалось быстро расстегнуть молнию свободной рукой. Он снял мои теннисные тапочки и я, извиваясь, выполз из остатков комбинезона. Мои трусы, засунутые в рану, присохли к ней, как и кусок нейлона, которым я обвязался. Но врач, взяв какую-то бутылочку, полил все это жидкостью, не причинившей никакой боли, и трусы стали отставать от раны. Он бросил все мои вещи в угол и занялся раной.
