Все лгут - Гребе Камилла

Манфред сначала глядит на меня, как на умалишенного, но потом пожимает плечами.

Из трубы в доме Марии идет дым. Через окно я замечаю ее силуэт – она, наверное, склонилась над кухонным столом.

– Увидимся, – бросаю я Манфреду, выбираясь из машины.

– Я тебя не понимаю, – бурчит Манфред, поворачивая регулятор, чтобы прибавить тепла в салоне.

Я захлопываю дверь, ничего ему не ответив.

Манфред разворачивается, газует с места и мчится прочь.

Быть может, дело, над которым мы работаем, а может, и силуэт Марии Фоукара в окне навевает мне воспоминания о другом времени и другой женщине, когда-то стоявшей у окна.

Тем вечером Ли стояла у окна и смотрела, как я ухожу, хотя она просила меня остаться.

Тот вечер я не забуду никогда.

Я работал над делом об убийстве Ясмин, и работал много.

Ли была на меня обижена. А когда Ли обижалась, она становилась плаксивой, и в тот вечер дело обстояло именно так.

– Значит вот так, да? – бросила она мне, когда я уже стоял в прихожей. – Будешь столько же работать, когда появится ребенок? В таком случае я съезжаю, так и знай. И можешь сидеть здесь в полном одиночестве. – Она уперлась руками в бока, выставив локти. – И работать, – добавила она вдогонку.

– Вернусь самое позднее в десять, – сказал я, натягивая куртку. Да, ту самую. Знаменитую куртку, которая согревает меня вот уже двадцать лет.

– Ты же только что вернулся.

– Кое-что случилось.

– Всегда что-нибудь случается.

– Мне нужно спешить.

Дверь в спальню была приоткрыта. На кровати виднелись аккуратные стопки одежды.

– Ты вещи собираешь? – спросил я.

– Сортирую твои тряпки! – отрезала Ли, закатив глаза к потолку. Волосы она заплела в две короткие косички. Тугой живот выпирал над поясом мешковатых штанов. Потом она со вздохом покачала головой. – Прости, мне что-то нездоровится сегодня.

Голос у Ли был какой-то тонкий и надтреснутый, и она не поднимала глаз от пола.

– Что с тобой?

– Живот. Живот болит.

Я заколебался – на секунду, максимум на две. Пока я сам с собой рассуждал, мгновение миновало.

«Если я не явлюсь, Анн-Бритт будет в бешенстве». Только что были получены результаты анализа образцов ДНК с обнаруженных на свалке предметов, и меня срочно вызвали на встречу с прокурором, Анн-Бритт и другими следователями.

Я поглядел на Ли.

Выглядела она совершенно обыкновенно – сильной, здоровой и заметно беременной. Я решил, что ей не хватает общения. Что она устала проводить вечера в одиночестве в ожидании окончания расследования, которое, как я полагал, должно было стать определяющим в моей карьере.

– Мне нужно всего лишь забрать кое-какие документы, – солгал я. – Обернусь за час.

Ли посмотрела на меня долгим взглядом. Она знала, что это ложь, а я знал, что она знает. Она поняла – что бы там ни было, я ставил это выше, чем ее и ребенка.

Когда я вышел на улицу и обернулся, она стояла там – темный силуэт в ярко освещенном окне.

Я отвернулся и пошел прочь.

Мы лжем, чтобы защитить себя и своих любимых. Мы лжем для простоты – потому что врать проще, чем говорить правду. Кто-то сказал: пока правда завязывает шнурки, ложь успевает обежать половину земного шара.

Мы лжем, чтобы казаться значительнее и интереснее – потому что правда нередко бывает чертовски прозаична. Мы лжем из-за недопонимания и страха, и по тысяче других причин. И чаще всего в этом нет ничего плохого – что может значить капелька лжи в море искренности?

Ложь – это милый маленький крольчонок. Он кажется таким безобидным. Но не успеешь и слова сказать – он уже соскочил с твоих рук и размножился, и лес теперь кишит кроликами. Одна ложь тянет за собой вторую, вторая – третью, и так далее. Наконец, их уже не счесть, как не вернуть сказанного.

Ты не думаешь, не желаешь того, не веришь, что твоя ложь может стать причиной катастрофы.

Но порой происходит именно это.

По своему обыкновению мы сидим за кухонным столом. Мария, как обычно, сварила кофе. Разумеется, у меня есть к ней вопросы, но отнюдь не необходимость их задать – причина моего появления здесь. Я с тем же успехом мог позвонить ей.

– О чем ты хотел поговорить? – спрашивает Мария, откусывая кусочек имбирного печенья.

У нее на подбородке остается несколько крошек, и я сдерживаю внезапный порыв протянуть руку и стряхнуть их.

Мария подтаскивает второй стул поближе к себе и кладет ноги на сиденье. На ней флисовые брюки, теплые носки и вязаный свитер. Волосы убраны в свободный узел на затылке.

Мария красива – я всегда так считал. И красота ее естественна. Ни разу я не видел на ее лице ни следа косметики, ничего искусственного, преувеличенного или исправленного. Ничего из того, что многие женщины полагают привлекательным.

– Мы думаем, ты была права. Няня, работавшая на семейство де Вег, была родом из Колумбии, и может оказаться, что обнаружены именно ее останки.

Мария смотрит на меня, ничего не говоря.

– Очевидно, ее звали Паола, – продолжаю я. – Не припоминаешь?

– Паола?

Наморщив лоб, Мария качает головой.

– Сожалею. Я не могу вспомнить это имя.

– Как думаешь, мог Самир с ней когда-то пересекаться?

– Самир? Он вообще ни разу не бывал в усадьбе, там его не жаловали. В особенности Харольд, их старший сын. Он состоял в какой-то ультраправой организации, члены которой презирали всех приезжих. – Опустив взгляд, Мария улыбается уголками рта. – Самира многие недолюбливали, – добавляет она.

– А Ясмин? Она могла знать Паолу?

– Не думаю. Хотя справедливости ради должна сказать, что я не контролировала круг ее общения. Она была самостоятельной и о своих друзьях особенно не распространялась. А почему ты спрашиваешь? – Мария замолкает, но потом внезапно в ее глазах мелькает искра. – Это из-за сережки, да? Сережку Ясмин нашли на теле Паолы. Между ними должна быть какая-то связь.

Хоть я ничего не говорю в ответ, я впечатлен ее способностью делать выводы.

Мария отпивает глоток кофе. Узел на ее затылке немного съезжает на сторону и теперь косо свисает.

– Тебе известно что-нибудь о пропаже украшений той зимой?

– Украшений? – Мария как будто развеселилась. – У меня нет украшений, – с улыбкой говорит она. – Помимо обручального кольца, конечно. Может быть, есть еще пара серебряных колец, но ничего ценного.

– А Ясмин упоминала что-то, касающееся пропажи сережки?

– Я не следила за вещами Ясмин. Вероятно, она и сама этого не делала. В ее комнате можно было спрятать машину – настолько она была захламлена.

Со стороны лестницы раздаются шаги. Они приближаются, и через несколько секунд в дверном проеме появляется Винсент.

Я сразу узнаю его. Он прилично подурнел, волосы стали редкими и утратили свой огненно-рыжий оттенок, но светлые глаза и круглое лицо никуда не делись.

Заметив меня, Винсент замирает. Одной рукой одергивая футболку, он бросает растерянный взгляд на мать.

– Здорово, Винсент! – говорю я. – Меня зовут Гуннар, я полицейский. Мы с тобой уже встречались много лет назад, когда умерла Ясмин.

Винсент не отвечает, взгляд его все еще сфокусирован на Марии, а рука теребит край футболки.

– Ты почти не изменился. Как твои дела?

Винсент переводит взгляд на какую-то точку справа от меня, несколько раз подряд моргает и молча кивает.

– Выпьешь с нами кофе? – спрашивает его Мария.

Винсент качает головой, отпускает футболку и показывает руками какие-то знаки.

– Ну тогда проваливай, иначе пропустишь автобус, – отвечает Мария.

Винсент кивает и исчезает в прихожей.

– И передавай привет Бьянке! – кричит Мария ему вдогонку.

Винсент ничего не отвечает. Несколько секунд спустя хлопает входная дверь, и в окно я вижу, как он забрасывает рюкзак за плечи и шагает по направлению к дороге.

– Ну вот, ты сам видишь, – деловито произносит Мария. – Ни единого слова.