Робин Слоун - Круглосуточный книжный мистера Пенумбры
Это и есть код, он перед вами. Эти вот крошечные зарубки.
Никому за всю пятивековую историю братства не пришло в голову приглядеться к ним получше. И никому из гугловских дешифровщиков. Мы разбирали оцифрованный текст, записанный совсем другим шрифтом. Изучали последовательность знаков, а не их форму.
Код одновременно сложный и простой. Сложный потому, что прописная F отличается от строчной f. Потому, что лигатура ff это не просто две строчных f – это совершенно другой знак. Меняющихся глифов в шрифте Gerritszoon множество: три P, две C, поистине эпическое Q – и все они означают что-то свое. Чтобы проникнуть в этот код, нужно мыслить типографически.
Но после этого все становится просто, потому что остается только перечесть зарубки, что я и сделал: внимательно, с увеличительным стеклом, за кухонным столом, без всяких мега-серверов. Это код того типа, про который узнаешь в детских книжках: цифра соответствует букве. Простая замена, и расшифровка codex vitae Мануция не составит никакого труда.
СЛАЙД 8
Но можно сделать еще кое-что. Если разложить пуансоны по порядку – как они лежали в пятнадцатом веке в типографской наборной кассе, – сложится другое послание. Оно исходит от самого Гриффо Герритзуна. Его последние слова, обращенные к миру, пять веков таились от нас на самом виду.
В нем нет никакой жути, никакой мистики. Это просто письмо человека, который жил задолго до нас. Но есть и жутковатая деталь: оглянитесь вокруг.
(Все оглядываются. Лапен выгибает шею. Она, похоже, встревожилась.) Видите ярлыки на полках – написано «История», «Антропология» и «Паранормальная подростковая романтика»? Я это заметил раньше: все эти ярлыки напечатаны шрифтом Gerritszoon.
Gerritszoon загружен в айфоны. Любой новый документ в программе Microsoft Word по умолчанию набирается этим шрифтом. «Гардиан» набирает им заголовки, а еще «Монд» и «Хиндустан таймс». Энциклопедия «Британника» в свое время тоже печаталась шрифтом Gerritszoon; Википедия перешла на него в прошлом месяце. Только подумайте: курсовые, биографические справки, методички. Резюме, офферы, прошения об отставке. Контракты и судебные иски. Соболезнования.
Он окружает нас повсюду. Мы встречаем Gerritszoon ежедневно. И он все время здесь, пять столетий смотрит нам в глаза. И это все – романы, газеты, тексты в компьютере – служило несущей волной для тайного послания, скрытого в колофоне.
Таков был расчет Герритзуна: ключ к бессмертию.
(Тиндэлл вскакивает со стула с воплем: «Но что там сказано?» Он рвет на себе волосы. «Что за послание?»)
Ну, оно на латыни. Перевод сделан Гуглом, приблизительно. Вспомните, что Альд Мануций при рождении носил другое имя: он был Теобальдо, так его и звали все друзья.
В общем, вот оно. Вот послание Гриффо Герритзуна векам.
СЛАЙД 9
Спасибо, Теобальдо.
Ты мой лучший друг.
И это стало ключом ко всему.
Братство
Шоу закончилось, и зал пустеет. Тиндэлл и Лапен встают в очередь за кофе в крошечном пигмалионовском кафе.
Нил вновь обрабатывает Табиту на предмет неземной красоты сисек в свитерах. Мэт и Эшли ведут оживленную беседу с Игорем и японской парочкой, все они при этом медленно шагают к выходу.
Кэт сидит в одиночестве, догрызая последнюю веганскую печеньку. Лицо у нее осунулось. Я спрашиваю, что она думает о бессмертных словах Гриффо.
– Прости, – отвечает она, качая головой. – Ничего хорошего.
Взгляд у нее хмурый, глаза опущены.
– Он был такой одаренный, и все равно умер.
– Все умирают…
– И тебе этого достаточно? Он оставил нам записку, Клэй. Записку.
Эти слова она выкрикивает, и овсяные крошки летят с ее губ. От полок с антропологией на нас, подняв бровь, бросает взгляд Оливер Гроун. Кэт смотрит на свои туфли. И тихо договаривает:
– Не называй это бессмертием.
– А что если это и есть самое лучшее в этом человеке? – говорю я.
И на ходу сочиняю теорию.
– А может, знаешь, – может, водиться с Гриффо Герритзуном не всегда было так уж приятно? Может, он был чудаком не от мира сего? Что если эти фигурки, которые он умел вырезать из металла, и были лучшим его качеством? Ведь эта его часть действительно бессмертна. Настолько бессмертна, насколько вообще может что-либо стать бессмертным.
Кэт качает головой, вздыхает и чуть наклоняется ко мне, запихивая в рот остаток печенья. Я нашел старое знание, то самое СЗ, которого мы доискивались, но Кэт не нравится его смысл. Кэт Потенте будет искать дальше.
Через мгновение она отстраняется, глубоко вздыхает и поднимается со стула.
– Спасибо, что пригласил, – говорит она. – Увидимся еще.
Она накидывает блейзер, машет рукой на прощанье и идет к дверям.
Теперь ко мне подходит Пенумбра.
– Потрясающе! – восклицает он, снова прежний: сияющие глаза, широкая улыбка. – Все это время мы играли в игру Герритзуна. Его литеры, мальчик мой, у нас на витрине!
– Кларк Моффат это понял, – говорю я. – Не представляю себе, как, но сумел понять. А потом, думаю, он просто… решил играть дальше. Оставить загадку без ответа.
Пока кто-нибудь не найдет всех ответов в его книгах.
Пенумбра кивает.
– Кларк был талантище. Всегда в одиночку, следовал интуиции, куда бы она его ни вела.
Он умолкает, склоняет голову набок, потом улыбается.
– Он бы тебе понравился.
– Так вы не расстроились?
У Пенумбры глаза на лоб полезли.
– Расстроился? Ничуть. Это не то, чего я ожидал, но чего же я ожидал? Чего ожидал любой из нас? Я тебе так скажу: я не ожидал, что узнаю ответ при жизни. Это бесценный подарок, и я благодарен Гриффо Герритзуну и тебе, мой мальчик.
Подходит Декл. Он сияет, едва не подскакивает.
– У вас получилось!
Он хлопает меня по плечам.
– Вы их нашли! Я знал, что вы сможете, – знал – но не представлял себе, как далеко заведет этот поиск.
У него за спиной черные балахоны оживленно переговариваются. Они выглядят взволнованными. Декл осматривается.
– Можно их потрогать?
– Они все ваши, – отвечаю я.
Из-под стула в первом ряду я вынимаю пуансоны Gerritszoon в их картонном ковчеге.
– Вам нужно будет официально выкупить их у «Объединенных хранилищ», но у меня все бумаги есть, и вряд ли…
Декл поднимает руку.
– Не вопрос. Сделаю – не вопрос.
К нам подходит один из нью-йоркских черных балахонов, следом подтягиваются остальные. Склонившись над коробкой, они охают и ахают, будто в ней лежит младенец.
– Значит, это ты пустил его по верному следу, Эдгар? – спрашивает Пенумбра, изогнув бровь.
– Сэр, я вдруг подумал, – отвечает Декл, – что у меня в распоряжении оказался парень с редким дарованием.
Пауза, улыбка, а потом:
– Вы ведь умеете выбрать правильных продавцов.
Пенумбра фыркает и усмехается.
Декл продолжает:
– Это триумф. Мы сделаем новый шрифт и перепечатаем кое-что из старых книг. Корвина не сможет ничего возразить.
Пенумбра мрачнеет, заслышав имя Первого читателя – своего старого друга.
– А что он? – спрашиваю я.
– Он… мм… похоже, расстроен.
У Пенумбры озабоченное лицо.
– Тебе надо приглядеть за ним, Эдгар. Несмотря на его возраст, опыт разочарований у Маркуса невелик. И каким бы твердым Маркус ни казался, он хрупкий.
Я боюсь за него, Эдгар. Правда.
Декл кивает.
– Мы о нем позаботимся. Нам надо понять, что делать дальше.
– Что ж, – замечаю, – я вам кое-что подкину для начала.
Наклоняюсь и вытягиваю из-под стула вторую коробку. Эта – новенькая, и по крышке перекрещена свежей пластиковой стяжкой. Я перерезаю стяжку, отгибаю клапаны, и все видят, что коробка набита книгами – плотно упакованными пачками бумажных изданий в фабричной полиэтиленовой обертке. Проткнув дырку в пленке, вынимаю одну пачку. На простой синей обложке тонкими белыми буквами отпечатано MANVTIVS.
– Это вам, – поясняю я, подавая пачку Деклу. – Сто экземпляров расшифрованной книги. Латинский оригинал. Я подумал, что ваши ребята захотят перевести сами.
Пенумбра смеется и говорит мне:
– Так теперь ты еще и издатель, мой мальчик?
– Цифровая типография, мистер Пенумбра, – отвечаю я. – Два бакса штука.
Декл с черными мантиями уносят свои сокровища – одну старую коробку и одну новую – в арендованный микроавтобус у магазина. Седой администратор «Пигмалиона» настороженно наблюдает из кафе, как братия покидает магазин, распевая радостный гимн на греческом.
У Пенумбры задумчивое лицо.
– Об одном жалею, – говорит он. – Маркус непременно сожжет мой codex vitae. Как книга Основателя это часть истории, и мне грустно, что она исчезнет.
Сейчас ошарашу его еще раз.
– Тогда в библиотеке, – говорю, – я сканировал не только Мануция.
