Лукаш Орбитовский - Святой Вроцлав
Они стояли, глядя один на другого, на какой-то миг народ подумал, будто бы Цегла струсит, отбросит дубинку, сбежит в темноту. Нет — это пистолет полетел в кусты, а комендант, вопя изо всех сил, налетел на врага. Цегла бил прицельно и мужественно, всего лишь пару раз его удар не достал до горла Немого. Но, в конце концов, цепь нашла дорогу, сначала она обернулась вокруг правого предплечья, дубинка полетела в кусты за пистолетом, но никто не заметил и тени страха на лице коменданта, который застыл всего лишь на миг и сплюнул прямо на щеку Немого. Громадные ручищи охватили шею Роберта Яноша Цеглы, и храбрый полицейский, уже мертвый, упал на асфальт.
* * *Михал с Томашем видели лишь силуэты паломников, бегущих в сторону Святого Вроцлава. Подмога для полицейских уже подъезжала: несколько десятков машин, трубящие кареты скорой помощи. Никто не обратил внимания на двух мужчин, перескакивающих барьеры кордона. На миг они припали к земле. Михал, втиснув рот в мокрую глину, видел, как машины с визгом останавливаются, как люди подбегают к раненным и избитым, а взбешенные офицеры, вопреки самим себе, запрещают гнаться за паломниками, уже исчезающими за стенами Святого Вроцлава.
Они проползли с полсотни метров, под самый детский сад. Перед ними вырастал Святой Вроцлав, по-настоящему и откровенно тихий. Отзвуки шуршания, шепот, тени в окнах исчезли, остались только черные и мертвые дома. Лишь на крыше мелькнула крылатая фигура величиной с небольшой грузовичок.
Не смея издать хотя бы звук, они сняли сумки, кожаные куртки полетели в кусты. Михал задрожал от холода. Только дрожь составляла часть плана. За куртками пошли и футболки, теперь они стояли полуголые, худые и смешные. Томаш втянул живот. Сумки они привесили к брюкам, пропустив ремень через ручки. Теперь сумки свисали, опираясь на ягодицах. Потом они достали по плетке из секс-шопа. Первый удар, так, на пробу, слабенький. Ну да — только боль способна отогнать влияние Святого Вроцлава.
Здесь их еще никто не призывал, не тащил, никакой дух или ангел не убалтывал поселиться в черных стенах, как будто бы сейчас они входили в самый обычный жилмассив. Двадцать шагов, один удар — так они договорились. Михал пошел первый. Томаш схватил его за плечо.
— Я уже знаю, что изменилось.
Он чуть не блеванул только лишь при воспоминании о вызванном ими же побоище.
— Все это меня переросло, — шепнул он. — Выведем Малгосю, и даже не знаю, что с собой сделаю.
— Эти деревья… — Михал коснулся ствола. — Только теперь вижу, какие же они громадные. — Он провел ладонью по коре. — теплая.
— Это место питает все вокруг.
Михал представил, как это место могло преобразить Малгосю, и перепугался одной только мысли. Томаш побледнел, как будто бы только что продул собственную душу в три карточки.
— Все будет хорошо, — глухо произнес он. Потом задрал голову, поднял палец. — Ты глянь, каким это чудом мы не видели этого раньше?
У Михала даже речь отняло. Он забыл о битве, о ее жертвах, о деревьях-великанах, даже о Малгосе и плетке, которую выпустил из руки. Месяц, жирный, словно серебряный младенец, карабкался вверх, на небесном куполе густо мерцали звезды. Дождевые тучи, висевшие над Вроцлавом уже много недель, куда-то ушли.
Глава девятая
Святой Вроцлав
Земля отдает. Это я уже знаю. Если жизнь — это цикл, то человек — это мельничное колесо. Животные вернулись, три в одно, одно в троих — это тигр. Урчит, что нет в нем страха, что он не исчезнет, останется со мной. Не знаю только, чего он здесь выжидает, раз уж я ранее ошибся в расчетах. Или это тот, кем я был, совершил ошибку.
Итак, в моей келье отшельника имеется тигр. Он сросся из давних приятелей, из шкуры кабана, глаз птицы, души пса. Кое-где не хватило шва или идеи, так что в теле имеется мясная яма. Тигр страдает. Если бы я мог, то отдал бы ему собственную плоть, а так он кладет мне голову на колени. Я его глажу. Его шкура от чего-то слепилась. Тигр урчит и говорит, что мне нельзя так уж беспокоиться, такова судьба, я повис в мире «между», но в этом имеются и свои светлые стороны. Я осторожно касаюсь его клыков, его спина дрожит. Ну, как хочешь, малыш. Ешь.
Я думаю о нем, и счастье переполняет мне сердце, совершенно как у ребенка, который нашел подарок под елкой, если, естественно, дети еще радуются подобным вещам. Мне хотелось бы выкупать тигра, чтобы мех был чистым, мне кажется, тогда бы его было приятно касаться. Все это так удивительно, я вижу все, только не могу собрать слова. В общем, я вернусь и вновь расскажу себе. Итак, дождливая весна, тучи висят низко, над Одрой воют милицейские машины, стонут умирающие. Михал и Томаш идут за Малгосей. Я вижу их лучше, чем собственные пальцы и животное, склеенное из животных у себя на коленях.
Ешь.
* * *— Ну, и что теперь, шеф? — спросил Михал.
Они стояли в темноте. Я думаю, у них в головах не умещалось, что план будет разыгран без единой фальшивой нотки. Паломники отвлекли на себя внимание полиции, оставляя беззащитным мягкое подбрюшье кордона. Теперь Михал с Томашем находились на пороге Святого Вроцлава, а ноги не слушались, потому что нужно было идти. Паломники пробили им путь — те, которые могли, бежали чуть ли не вслепую, теряя ботинки и палки. Они достигали первых же попавшихся черных дверей и терялись в средине. А там уже замолкали.
— Разделяемся?
Михал мотнул головой.
— Думаешь, это больно? — заметил Томаш.
А было таки больно. Первый удар прошел как-то и незаметно, если не считать отзвука кожи, бьющей по коже. Запекло. Томаш прошипел сквозь зубы и потом уже не сдержался — взвизгнул и упустил плетку, а тут еще нога подвернулась, и он упал крайне неудачно, прямо на лицо.
— Я справлюсь, я справлюсь, — повторял он, неуклюже поднимаясь с земли.
— Через каждые двадцать шагов?
— Ну да. — Томаш отряхнулся. — Нет, разделяться не будем. Один не опережает другого. Если кто-то на нас идет, спрашиваешь один раз, а потом в дыню. Если один падает замертво, другой валит к чертовой матери, — он закурил, с трудом удерживая сигарету в трясущихся пальцах. — Обманываться не стоит. Ожидать друг друга нет смысла, молодой.
— Томек?
Мгновение колебаний. Старший прикусил губу.
— Нечего ждать. Забирай ее и живи.
Их заморозил на месте крик, похожий на тот, который Михал слышал у себя в квартире, на вопль Фиргалы, но тут множество Фиргал вопили одновременно — это вопили паломники. Уже набегали и следующие, но назад не побежал никто. Томашу показалось, что с кого-то там живьем сдирают кожу, и он ни чуточки не ошибался.
В окне первого этажа мигнуло перепуганное лицо. Этого паломника Томаш даже знал из виду, крутился один такой по Черному Городку с горящими будто свечи глазами. Сейчас же он пытался выбить стекло собственной головой, что-то дернуло его за волосы, за ухо. Вопль затих вместе с отзвуком падения.
— Хреново, — сказал Томаш. Плетка впилась в кожу на его спине.
Они вытащили оружие. Томаш — пистолет, Михал — здоровенный кухонный нож; как только он стиснул рукоятку, он тут же почувствовал беспомощность, она буквально разъедала глаза..
Все так же по сторонам раздавались вопли, кто-то из паломников пытался убегать — через открытое окно выскочил на козырек над дверью в подъезд, но упал крайне неудачно — сломалась нога. И вот он полз в их сторону, кашляя и давясь слюной. Что бы там его не напугало, осталось в доме. Оно разрешило уйти, а точнее — отползти, раненный пополз в кусты, лишь бы подальше, вопя Томашу с Михалом, чтобы они удирали. Ступня его торчала под необычным углом. Он еще присел на корточки на одной ноге, а когда четко увидел пару мужчин, еще громче завопил, чтобы они отсюда съебывались.
— Заткнись уже, — Томаш и сам не верил, что произнес эти слова.
— Где она? — совершенно по-дурацки спросил Михал, ведь кто мог знать, не прикорнувший же под деревом паломник. Тяжелые ветви опадали ему на спину. Святой Вроцлав — все это звучало приятно, когда они планировали, как сюда пройти — а ведь это место состояло из жилых домов, детского сада, лицея, гаражей и костела, считая на круг: несколько тысяч помещений, плюс крыши и то, что могло быть изменено. Они же разыскивали одну-единственную девушку, боясь даже позвать ее по имени. Было холодно, спина болела. Хлопок, плетки ударили синхронно. Михал подавил плач и огляделся. А может они мучатся напрасно? Ни за какие сокровища ему не хотелось бы здесь оставаться, хотя место казалось удивительно знакомым.
Они не знали, где искать, так что выбрали первый попавший подъезд, ирония судьбы заключалась в том, что именно здесь все и началось. Томаш привстал перед входом, привязал фонарик к руке, стиснул рукоятку пистолета. Потом ударил себя плеткой и бросил ее на пол, не позволяя Михалу ее поднять.
