Том Клэнси - Все страхи мира
Крестьянин знал, что его внуки тяготились нищетой и отсталостью своего деда. Они сопротивлялись, когда он обнимал их и целовал, да и, наверно, не хотели ехать сюда. Впрочем, он не обижался на них. Сегодня у детей не было такого уважения к старшим, как у его поколения. Может быть, такова цена более широких возможностей, открывающихся перед ними. Нарушался непрерывный цикл веков. Жизнь крестьянина мало отличалась от жизни десяти поколений его предков, а вот его сын жил уже лучше, несмотря на увечья, и его дети будут жить еще лучше. Мальчики гордились своим отцом. Стоило их одноклассникам начать насмехаться над верой друзов, как они заявляли, что их отец воевал с ненавистными сионистами, был ранен и даже убил нескольких израильтян. Сирийское правительство все-таки не оставалось совсем равнодушным к раненым ветеранам. Сын крестьянина занимался своим скромным бизнесом, и правительственные чиновники не докучали ему — а ведь обычно мелкие бизнесмены немало страдали от бюрократов. Женился он довольно поздно, что для этого региона было необычным. Его жена была достаточно привлекательной женщиной и оказывала уважение свекру — что, возможно, объяснялось ее благодарностью за то, что старик никогда не проявлял желания переселиться к сыну. Крестьянин очень гордился своими внуками — крепкими, здоровыми и упрямыми мальчиками, какими им и следовало быть в таком возрасте. Его сын тоже гордился детьми и преуспевал в своем деле. Вместе с отцом он вышел на поле после обеда. Сын посмотрел на огород, который когда-то полол, и почувствовал угрызения совести при мысли о том, что его старый отец все еще работает здесь каждый день. Но разве он не предлагал ему переселиться в город и жить вместе с семьей? Ведь он ему и деньги хотел дать, но отец отказался. Может быть, у него мало нажитого, но упрямой гордости хватает.
— В этом году огород выглядит очень неплохо.
— Да, прошли дожди, — согласился отец. — Появилось много ягнят. Это был хороший год. А как дела у тебя?
— Лучше не бывает. Мне бы не хотелось, чтобы ты так много работал, отец.
— А! — Старый крестьянин махнул рукой. — Другой жизни я не знаю. Здесь мои корни.
Какое мужество, с восхищением подумал сын. Мужество и настойчивость. Несмотря ни на что, старик безропотно переносит все. Он не смог обеспечить сына, зато передал свою стойкость и мужество. Когда юноша пришел в себя, он лежал, израненный и оглушенный, на Голанских высотах, в двадцати метрах от дымящихся обломков бронетранспортера. Он мог бы просто закрыть глаза и умереть, с выбитым глазом и окровавленным обрубком левой руки, который врачи потом удалили. Конечно, он мог сдаться и умереть, но юноша знал, что его отец поступил бы по-другому. Поэтому он встал и прошел шесть километров до пункта «скорой помощи» батальона, принес с собой винтовку и согласился на операцию лишь после того, как доложил о случившемся. Его наградили за проявленное мужество, а командир батальона оказал ему помощь и облегчил жизнь — дал немного денег, чтобы солдат мог открыть маленькую лавку, и позаботился о том, чтобы местные власти относились к ветерану с уважением. Да, полковник дал ему деньги, а вот мужество он унаследовал от своего отца. Жаль, что старик отказывается от всякой помощи.
— Сын, мне нужен твой совет.
Это было что-то новое.
— Конечно, отец.
— Пошли, я покажу тебе что-то. — Старый крестьянин вывел сына в огород, туда, где росла морковь. Затем он ногой очистил землю с…
— Стой! — испуганно выкрикнул сын, взял отца за руку и оттащил назад. — Боже мой, сколько времени лежит она в огороде?
— С того самого дня, когда ранили тебя, — ответил старик.
Рука сына непроизвольно поднялась к пустой глазнице, которую закрывала черная повязка, и на мгновение, полное ужаса, перед ним пронеслись события того страшного дня Ослепительная вспышка, взрывная волна, выбросившая его из бронетранспортера, дикие крики товарищей, гибнущих в пылающей машине. Это — дело рук израильтян. Они убили его мать, а теперь сделали это!
Но что упало в огород отца? Он приказал старику оставаться на месте, а сам вернулся, чтобы взглянуть повнимательнее. Он шел с крайней осторожностью, словно пересекал минное поле. В армии он служил в саперной части, и хотя его подразделение придали пехоте, их задачей было заложить мины. Бомба, лежащая перед ним, была огромной; похоже, весом в тысячу килограммов. Несомненно, израильская — он узнал по цвету. Он повернулся и посмотрел на отца.
— Значит, она лежит здесь с того времени?
— Да. Она тогда ушла глубоко под землю, и я засыпал воронку. Должно быть, поднялась на поверхность из-за морозов. Ты думаешь, она опасная? Она ведь неисправная?
— Отец, такие бомбы никогда не выходят из строя полностью. Она очень опасна. И так велика, что в случае взрыва уничтожит дом и тебя вместе с ним!
Старый крестьянин презрительно махнул рукой.
— Если она хотела взорваться, то взорвалась бы сразу, как упала.
— Это не правда! Ты должен послушаться меня. Не подходи к этой ужасной бомбе!
— Как же тогда обрабатывать огород? — Логика крестьянина была проста.
— Я приму меры, чтобы ее убрали. Тогда ты сможешь спокойно заниматься огородом. — Сын задумался. Действительно, с удалением бомбы возникает немало проблем. В сирийской армии не было квалифицированных саперов, способных разряжать невзорвавшиеся бомбы. Сирийцы просто взрывали их на месте падения. Такой метод был исключительно прост и надежен, но его отец не переживет уничтожения своего дома. Предположим, старик выдержит и этот удар. Тогда придется забрать его к себе, а жена будет очень недовольна этим. Построить же новый дом будет невозможно — как он сумеет помочь отцу, работая всего лишь одной рукой? Значит, бомбу надо убрать — но кто возьмется за эту работу?
— Обещай мне, что не будешь входить в огород! — сурово потребовал сын.
— Разумеется, я сделаю все, как ты скажешь, — ответил отец, хотя вовсе не намерен был исполнять приказы сына. — Когда ее заберут?
— Не знаю. Мне понадобится несколько дней.
Старый крестьянин кивнул. Может быть, он все-таки последует советам сына — по крайней мере не будет приближаться к невзорвавшейся бомбе. Она, конечно, мертвая, что бы там ни говорил его сын. Старик хорошо разбирался в судьбе. Если бы бомба хотела убить его, это бы уже свершилось. Какое еще несчастье обошло его стороной?
* * *На следующий день репортеры смогли, наконец, взяться за работу. Появился объект, представляющий интерес для аудитории. На автомобиле средь бела дня прибыл Димитриос Ставракос, патриарх Константинопольский, — он наотрез отказался лететь на вертолете.
— Монахиня с бородой? — произнес оператор в микрофон, включив максимальное увеличение. Швейцарские гвардейцы вскинули алебарды в знак приветствия, и епископ О'Тул проводил почетного гостя внутрь. Ворота захлопнулись.
— Грек, — тут же заметил комментатор. — Представитель греческой православной церкви, епископ, наверно. Интересно, что ему здесь надо?
— А что нам известно о Греческой православной церкви? — спросил продюсер.
— Они не подчиняются папе римскому. Их священники могут иметь жен. Один раз израильтяне бросили православного священника в тюрьму, по-моему, за то, что он снабжал арабов оружием, — услышали все в своих наушниках чьи-то размышления.
— Выходит, греческие православные священники уживаются с арабами, но независимы от папы римского? Какие у них отношения с израильтянами?
— Не знаю, — признался продюсер. — Было бы неплохо познакомиться с этим поближе.
— Таким образом, сейчас в эти переговоры вовлечены четыре религиозные группы.
— Я думаю вот о чем. Принимает ли Ватикан в этом активное участие или просто предложил воспользоваться своей территорией в качестве нейтральной? — спросил комментатор. Подобно большинству известных комментаторов, он чувствовал себя как рыба в воде, лишь когда на электронном экране, невидимом для зрителей, появлялся текст, который он читал.
— А раньше такое случалось? Если кому-то требуется нейтральная территория, для этого пользуются Женевой, — заметил оператор. Женева ему нравилась.
— Что тут произошло? — В будку вошла одна из сотрудниц исследовательской группы. Продюсер рассказал ей.
— Нельзя ли прокрутить ленту еще раз? — попросила сотрудница.
Техники повторили церемонию прибытия автомобиля, записанную на видеомагнитофон.
— Димитриос Ставракос. Он патриарх Константинополя, то есть Стамбула, Рик. Глава всех православных церквей, что-то вроде папы римского для католиков. Греческая, русская и болгарская православные церкви имеют своих глав, но все подчиняются патриарху. Что-то в этом роде.
— Их священнослужителям разрешают жениться — это правда?
— Насколько я помню, священникам это разрешается… но начиная с епископа или выше, приходится соблюдать безбрачие…
