Уильям Айриш - Вальс в темноту
— Ничего страшного, — великодушно согласилась она. — Если приходишь позднее, то на твой наряд обращают больше внимания.
Похлопывая от нечего делать сложенным веером, державшимся на шелковой петле, обхватившей ее запястье, по раскрытой ладони другой руки, она поджидала у двери, когда он вернется из спальни.
При его появлении она слегка согнула колени, приседая в реверансе, подобрала подол платья и потянулась рукой позади себя, чтобы взяться за ручку двери, на этот раз предлагая самой закрыть ее за ними.
Тут она заметила, как изменилась его походка — из энергичной и пружинящей она сделалась усталой и неуверенной.
— Что такое? Что-нибудь не так?
Он держал перед собой в полусогнутой руке два банкнота, словно не зная, что с ними делать.
— Это все, что осталось. Все, что у нас есть, — тупо повторил он.
— Ты хочешь сказать, что деньги пропали, украдены?
— Нет, мы все потратили. Я и не заметил, как это произошло. Я видел, что их становится все меньше, но… мне следовало их посчитать. Я каждый раз просто протягивал руку и… всегда еще что-то оставалось. Я только сейчас увидел, что там ничего нет… ничего, кроме… — Он беспомощно поднял руку и снова опустил ее.
Он стоял не двигаясь, глядя на нее, а не на деньги, словно она могла дать ему ответ, который он сам не в состоянии был найти. Она встретилась с ним взглядом, но ничего не сказала. Между ними воцарилось молчание.
Ее губы раздвинулись, но, видимо, в ответ на какие-то мысли, она не произнесла ни слова. У нее вырвалось лишь тихое, понимающее:
— Ах.
Ее рука, соскользнув с дверной ручки, безжизненно опустилась вниз.
— Что нам делать? — спросила она.
Он не ответил.
— Значит, мы… никуда сейчас не пойдем?
Он опять ничего не ответил и лишь молча окинул ее взглядом. Внимательным взглядом, с головы до ног. Он увидел, как она великолепно наряжена, какое совершенное произведение искусства она собой представляет. Произведение искусства, которое она готова была представить на всеобщее обозрение, если бы ей дали такую возможность.
Он вдруг дернулся, твердым шагом двинулся к вешалке и потянулся за шляпой.
— Я обращусь за кредитом. Мы много тратили, мы показали, что у нас много денег, нам не должны отказать.
Но она не двигалась с места, в нерешительности застыв у дверей и задумчиво опустив глаза на пол. Наконец медленно покачала головой, и на губах у нее появилась невеселая улыбка.
— Нет, — сказала она. — Теперь уже не получится. Они по твоему виду все поймут. И тогда не жди от них уважения. Или они поставят тебя в такие условия, что будет еще хуже, чем сейчас.
Она отошла от двери. Наконец она закрыла ее, но не за собой, а перед собой. Закрыла, оттолкнув от себя и отпустив, предоставив ей самой войти в нужное положение. Он не мог разобрать, не скрывается ли за этим жестом раздражение. Это движение могло означать лишь беспечную небрежность, попытку показать ему, что ей безразлично, пойдут ли они куда-нибудь или останутся в номере. Но даже если раздражения и не было, мысль о нем закралась ему в голову. Таким образом, оно вышло на сцену.
Он проследил, как она неторопливой походкой вернулась к стулу перед зеркалом, за которым только что провела добрых полчаса. Но теперь она села не лицом к нему, а спиной. Процедура потекла в обратном порядке. Теперь она вялыми движениями освобождалась от деталей туалета, в которые она, одну за другой, только что облачалась с таким воодушевлением. Перелетев через ее плечо, мягко упали на туалетный столик перчатки. На них опустился неопробированный веер, так и не получивший возможности покрасоваться перед публикой. На стоявшем рядом стуле оказалась крошечная шляпка с пушистыми оранжевыми перьями, снятая с ее головы (но не яростным, а философски-задумчивым движением). Щупальца осьминога, плавно качнувшись, как потревоженные морские водоросли, замерли в неподвижности.
— Зажги-ка опять лампы, — упавшим голосом произнесла она, — раз мы остаемся.
Подняв ноги, одну за другой, пятками кверху, она стащила с них блестящие атласные туфельки с каблучками в форме стакана, в стиле Людовика XV, без малого три дюйма в высоту, что было рискованно, но при ее росте извинительно. И оставила их лежать на том же месте, куда они упали, поставив на пол обтянутые чулками ступни.
И в самую последнюю очередь, расстегнув что-то у себя за спиной, ослабила корсет платья и позволила ему упасть, но только до талии, так и оставшись сидеть полуголой-полуодетой, в полном беспорядке. Так, словно хотела это подчеркнуть.
У него внутри все перевернулось, когда он смотрел, как она разрушает совершенное произведение искусства, только что с таким усердием и тщательностью ею созданное. Это подействовало на него сильнее, чем мог бы подействовать любой высказанный вслух упрек.
Он засунул руки в карманы и устремил взгляд в пол, чувствуя себя жалким и подавленным.
Она сняла нитку жемчуга, обхватывавшую ее шею, и подбросила в воздух, словно взвешивая. И видимо определив, что она кое-чего стоит, зажала в ладонь.
— Это поможет? Возьми, если нужно.
Его лицо исказилось, как от какого-то глубокого внутреннего надлома.
— Бонни! — отрывисто прикрикнул он. — Никогда мне больше не говори таких вещей.
— Я не хотела тебя обидеть, — произнесла она умиротворяющим тоном. — Ты ведь заплатил за это больше сотни, верно? Я думала только…
— Если я покупаю тебе вещь, она твоя.
Они некоторое время молчали, глядя в противоположные стороны. Он — на окно, за которым серел скучный, безликий вечер. Она — на дверь, за которой таились манящие ее (возможно) развлечения.
Потом она закурила сигару. И тут же опомнилась:
— Ах, извини, я забыла. Тебе не нравится, когда я курю. — И собралась погасить ее.
— Кури, если хочешь, — рассеянно проронил он.
Она все-таки загасила сигарету.
Повернувшись к нему, перекинула одну ногу через другую, обхватила руками колено и уютно откинулась назад. Затем, опять внезапно спохватившись, быстро переменила позу.
— Ах, опять забыла. Тебе это тоже не нравится.
— То было раньше, когда ты была Джулией, — ответил он. — Теперь все иначе.
Тут он пристально вгляделся в нее, так как ему пришла в голову запоздалая мысль, не является ли это косвенной формой упрека: напоминание о том, как он раньше к ней придирался. Однако лицо ее ничего не выражало. Она, казалось, даже не видела, что он на нее смотрит. Уголки ее рта чуть поднялись вверх в благодушной, довольной улыбке.
— Прости меня, Бонни, — выговорил он наконец.
Она вернулась оттуда, куда унесли ее мысли.
— Ничего страшного, — спокойно сказала она. — Со мной и раньше такое случалось. С тобой это в первый раз, поэтому и тяжело.
— Ты еще не ужинала, — вспомнил он. — А скоро уже восемь.
— Верно, — жизнерадостно согласилась она. — Давай поедим, есть-то ведь мы еще можем, правда?
Снова он разглядел в ее словах скрытый упрек, снова, казалось, этот упрек существовал лишь в его воображении. Но раз он возник в его воображении, значит, он откуда-то появился.
Она поднялась на ноги и, подойдя к стене, сняла пневматическую переговорную трубку. Дунула в отверстие, и внизу раздался свисток.
— Пришлите нам официанта, — попросила она. — Мы в люксе номер двенадцать.
Когда он появился, она сделала заказ, взяв инициативу в свои руки.
— Принесите нам чуть-чуть поесть, — сказала она. — Мы не голодны. Сгодится одна отбивная на двоих. Супа не надо, сладкого тоже.
И снова Дюран вгляделся в ее лицо в поисках адресованной ему иронии. Но встретиться с ней глазами ему не удалось.
— Это все, мадам?
— Ах, вот еще что. Принесите нам заодно колоду карт. Мы сегодня никуда не пойдем.
— А это еще зачем? — спросил Дюран, едва закрылась дверь.
Она повернулась к нему с медовой улыбкой на губах.
— Чтобы сыграть в двойной солитер, — объяснила она. — Я тебя научу. Это прекрасное времяпровождение.
Его реакция оказалась замедленной, она наступила лишь минут через пять.
Схватив со стола фарфоровую статуэтку, он, поджав губы, что было сил швырнул ее в противоположную стену, разбив вдребезги.
Бонни, должно быть, привыкла к такому поведению. Она и бровью не повела, только чуть скосила глаза, чтобы посмотреть, что это было.
— Они запишут ее нам в счет, Лу. Мы теперь не можем себе этого позволить.
— Завтра я еду в Новый Орлеан, — объявил он глухим от ярости голосом. — Первым же поездом. Ты будешь ждать меня здесь. Я привезу деньги, вот увидишь. Возьму их у Жардена.
Ее глаза расширились, но трудно было сказать, оттого ли, что она волновалась за него.
— Нет! — в ужасе воскликнула она. — Тебе туда нельзя. Тебя ищут. Тебя поймают.
— Пускай лучше поймают, чем оставаться здесь и вести такую собачью жизнь.
