9. Жизнь
Никогда не было у него такого чувства, что его жизнь — нечто такое, что принадлежит только ему, что это такое убежище, такое дупло, куда никто не может попасть, куда даже заглянуть никто не может, как в плотно занавешенное окно, — но если по правде, то он никогда и не задумывался над тем, каково это, если что-то принадлежит только тебе, он и не знал, что есть нечто такое, что является его жизнью, он видел, что у других это тоже есть, но оно тоже не жизнь, другие точно так же, как он, не располагают чем-то таким, что можно назвать жизнью, чем-то таким, что принадлежит только им, чего никто не может у них, как говорится, отнять, а, нет, если бы кто-нибудь у него спросил: ну скажи все-таки, нет, ты все-таки скажи, что ты об этом думаешь, он ответил бы: ничего такого, что называется жизнью, вообще нет, а те, кто пользуется этим словом к месту и не к месту, почему-то считают, что у слова этого, то есть у слова «жизнь», есть смысл, и даже большой смысл, хотя, может, мы и не знаем, в чем этот большой смысл, раньше думали так, нынче этак, но что есть у нее большой смысл, у жизни, говорят они, это чистая правда, и думают, что этим совершенно неприемлемым утверждением или даже, скорее, этим громким заявлением, которое они еще и готовы подкрепить, стукнув кулаком по столу, — думают, что на этом вопрос и решен, а ведь он совсем и не решен, потому что не так все обстоит, он, конечно, не будет повторять чепуху, что и само слово это, «смысл», ничего не значит, да нет, значит, но чтобы в чем-то был смысл?! — а, бросьте!; так же и с жизнью: значение у слова тоже есть, а смысл?! — да полно! — и так можно продолжать долго, с целями та же петрушка, там мы видим такое же безответственное, а значит, недопустимое преувеличение, к тому же ведущее к огромному и, как обязательно выяснится, непоправимому недоразумению, ведь конечной цели ни у чего нет, потому что и цели ни у чего нет, есть лишь элемент бытия, частица бытия, которая и сама по себе есть не что иное, как процесс, вот он и странствует с процесса на процесс, точнее, проваливается из одного процесса в другой, чтобы метаться там, пока не провалится в следующий процесс, то есть у него все сплошь — не цели, а следствия, каждое из которых — результат хаотического движения вовлеченных в процесс, случайно захваченных элементов, это и называют — ошибочно! ошибочно! — целью, хотя это всего лишь следствие, которое один какой-то элемент, из множества которых состоит процесс, постоянно должен переносить, быть страдательным объектом, и это состояние, состояние страдательного объекта — если говорить совсем точно, страдание объекта — и есть жизнь, так что у жизни как таковой, жизни как чего-то взятого само по себе, нет вообще ничего, лишь у внутренних процессов в ней есть что-то, что вспыхивает, подобно искре, и тут же растворяется, гаснет в безумной сутолоке следствий, вот только не надо глупостей про всякое там роковое стечение обстоятельств и все такое, тут все проще, но и сложнее, тут всегда имеет место перед процессом стоящее, не поддающееся расчету следствие, потому что такого, чтобы следствие шло после процесса, будьте уверены, тоже нет, нет такого, чтобы следствие как бы вытекало из прошлого и указывало на него, но нет и такого, чтобы оно стояло за процессом, указывало бы в будущее, за пределы того, чем является взаимодействие двух сущностей, в общем, только вынужденность следствий, вот и все, что есть — во всяком случае, в данное мгновение, за которым следующее мгновение, естественно, следовать никак не должно, да и не может, потому что его, данного мгновения, уже и след простыл, нет мгновения, и всё тут, вот он, со своей стороны, не мог, например, камень отличить от ручья, а ручей от форели, не говоря уж о том, что форель эта иногда выпрыгивает из воды, тогда как бы мог он сказать, что это и есть жизнь, ну уж нет, и вообще он не очень-то ловко управляется со словами, которые определяют что-нибудь вообще, для него не существует такого, что выходило бы за пределы возникшей как раз ситуации, да и не очень-то у него было время размышлять над этим, а главное, охоты не было, не любил он этого, впрочем, нет, не в том дело, что не любил, он презирал вопросы, потому что — и повторять это готов здесь бесконечно — презирал и ответы, для него существует только что-то необдуманное, предпринятое не потому, что так было решено, а просто чтобы сбить с толку преследователей, — словом, действие и страх, страх от непонимания, почему, собственно, надо было отойти в сторону, почему надо было просто быть более проворным, чем те, кто за ним гонится, чтобы догнать и облить бензином, и, ухмыляясь, но и с некоторой досадой, что так долго все это продолжалось, пока им удалось его схватить, медленно-медленно подносить к его телу горящую зажигалку, так что он мог бы даже сказать, если бы его принудили, что, когда ты стоишь, облитый бензином, стоишь, парализованный, в облаке бензиновой вони и видишь, как приближается к тебе огонек зажигалки, и ты еще успеваешь почувствовать, как в одном взрыве или, скорее, ударе, чуть оторвавшись от земли, распадается на частицы маленькое твое тело, и всё — ну вот, и пускай спрашивают, что это такое — жизнь.
10. Выбор пути
Если ты задумываешься, если размышляешь что и как — ты пропал, вот о чем он думал, когда размышлял о том, что не будет думать, не будет взвешивать, в каком на правлении, как они считают, он двинется с наименьшей вероятностью, — по нему, так пускай думают, что его потянет в сторону дома, ему все равно было, что и кто об этом думает, для него одно лишь имело значение — как; вообще же он мог полагаться лишь на моментальное, случайное, то есть абсолютно необдуманное решение, на внезапный, словно скачок, порыв в произвольном направлении, порыв, в котором не было, нет и не будет ни взвешивания шансов, ни размышлений куда, почему и так далее, просто он вдруг сорвался с места и теперь мчится, ползет, совершает перебежку, крадется куда-то, сколько хватает сил, так как почувствовал, что за ним, по его следам, идут, бегут, гонятся, и не просто гонятся, страшнее, куда страшнее сознавать, что речь не просто о том, что гонятся, а о том, что хотят убить, тут уж не до того, чтобы думать, подумал он затем, тут уж не до того, чтобы взвешивать шансы, и не только потому, скажем даже, главным образом не потому, что на это нет времени, а потому, что непонятным для них, нелогичным поступком он перевертывает, перемешивает то, что в них, в преследователях, в такой ситуации происходит: убийца всегда действует по плану, убийца всегда последователен, он предполагает, причем взвешенно предполагает, что тот, кого он должен убить, потому-то и потому-то пойдет туда-то или туда-то, но если тот идет совсем в другую сторону, убийца не знает, как ему быть, ну тут как раз так и вышло: когда началась эта жуткая погоня, он сам не знал, что делает, поэтому все так и получилось, а построй он какой-нибудь план, ему был бы конец, потому что, каким бы он ни был, этот план, в нем была бы какая-то логика, какое-то решение, или хорошее, или плохое, решение направиться туда-то или туда-то, спрятаться там-то или там-то, да только он бросился бежать без памяти, и потому у него и получилось добраться до этого места, тогда как он, конечно, не мог знать, да и в самом деле не знал, куда попадет, но ему было наплевать на это, то есть на будущее, в гробу он его видал, это будущее, ничего хорошего оно ему не могло принести, главным образом потому, что для него оно не существовало, для него существовало только мгновение, в котором он оказался и которое вело всех их в чертову бесконечность: и его, того, за кем гнались, и их, тех, кто хотел его схватить, чтобы вволю насладиться его унижением, и подвергнуть всем мыслимым и немыслимым мукам за то, что он так долго не давался им в руки, а потом, в конце, чтобы все ж таки произошло то, что должно было бы произойти в самом начале, то есть чтобы ему свернули шею, или сломали шейные позвонки, или вывернули голову так, чтобы там хрустнуло — и конец.
