Алекс Норк - Кто здесь
— А что это за суп? — поинтересовалась Николь, когда хозяин направился исполнять заказ.
— О, вы такого не ели. Гусиный суп с картофелем, морковью и луком. Это сложный суп, мадам.
— В самом деле? Сложный суп из четырех составляющих? Тогда — какой же простой?
— Простой? — Блюм опустил голову и повернул ее чуть по-птичьи. — Простой — это когда там нет гуся. А самый простой, когда нет еще моркови и лука. Тоже очень вкусный суп, мадам. По сравнению с тем, когда нет самой картошки, а вместо нее сварена шелуха. Этот последний суп действительно уже не очень вкусный. И я его гостям обычно не рекомендую.
— О боже, здесь и такое готовят?
— Только по спецзаказу. Здешний хозяин, как и я, помнит этот рецепт с детства.
— Вам приходилось так питаться? — Николь застыла глядя на него с полуоткрытым ртом.
— Какое-то время, только какое-то время. А, вот и водка, и тихоокеанская сельдь! Да…. потом у нас появилась картошка, потом лук и морковь, ну а уж когда добавился гусь… — Блюм развел руками с причудливым графинчиком в одной и рюмкой в другой, — поверьте, мадам, все эти сложные салаты, грибы, фаршированные крабами, крабы, фаршированные грибами — основная причина самоубийств и разводов. — Он, приглашая Торнвила, поднял вверх рюмку и еще через полминуты, закусывая сельдью продолжил: — Да, потому что естественная пища рождает естественные мысли, а неестественная, ну, сами понимаете какие.
— Мне нравится ваша логика, — заключила Николь. — Тогда я тоже попробую сельдь и буду есть суп. А отчего появляются, в таком случае, сверхъестественные мысли? Нужно же, значит, к гусю еще что-нибудь добавить?
— Обстоятельства, мадам, обстоятельства. Их мы тоже туда добавим, немного позже.
Через несколько минут им принесли большие слегка дымящиеся тарелки. С тонким и очень приятным запахом.
— Его нужно есть горячим, друзья. — Блюм взял в руки графинчик. — Стенли?
Теперь ее ресницы повели себя по-другому. Он улыбнулся и отказался.
— Действительно, очень вкусно, — попробовав, с удивлением произнесла Николь. — И не нужно добавлять никаких обстоятельств.
Блюм замотал головой:
— Это все Стенли! Ему нужна еще и коллективная душа.
— О, дорогой! Моей тебе, значит, мало. А что ты собираешься делать с этой, коллективной, позволь узнать?
— Он собирается объяснить с ее помощью загадочные явления в этом мире, мадам. Только у него не выйдет.
— Почему не выйдет? — поинтересовался Торнвил.
— Потому что все это придумал Карл Юнг, — прихлебывая суп, ответил тот. — Придумал, и не разобрался до конца. Вкусно, мадам, ведь верно?
— Очень. А в чем же не разобрался великий психолог?
— Он заявлял, что коллективная душа есть у всех народов. Как некий остаток их исторической памяти.
— А его в самом деле нет?
— Есть. В большей или меньшей степени. В значительной, например, у германцев или японцев. Да, все японские экономические чудеса, между прочим, из этого выросли. Но только посмотрим, что с ними будет через пятьдесят лет.
— Они потеряют коллективную душу?
— Нет, мадам, не потеряют. Они изменят к ней свое отношение.
— Поясните, — попросил Торнвил.
— М-мм, с удовольствием… Этот общий для нации исторический осадок влияет на нее ровно настолько, насколько интуитивно ценится. Понимаете? Ценится — значит постоянно всплывает из глубины, формирует у людей правила и установки, высокое значение единого взгляда. Не ценится — лежит преспокойно на дне, как неинтересный эпизод у человека в памяти. Можно всю жизнь прожить и о нем не вспомнить.
— А почему это качество непременно должно быть потеряно?
— Потому что людям кажется, что у них появились другие средства выживания. Коллективная душа движет народами, когда у них нет прочих средств борьбы за себя самих. Проще говоря, когда нет индивидуального руководства к действию, а главное — к сохранению жизни. И вот тогда ценность коллективного перерастает ценность индивидуального, и порой настолько, что люди с радостью готовы себя этому пожертвовать. Коллективная душа переводит на себя все психическое внимание человека, и он начинает буквально ощущать в ней свою жизнь… и свое бессмертие, между прочим, тоже.
— Постойте, патрон, но это как раз очень близко к тому, что я вам сегодня говорил.
— Не очень близко.
— Почему?
— Откуда все это здесь, Стенли, в стране индивидуалистов? Как и чем можно дотянуться до коллективной души, вызвать ее к жизни? А вызвать ее можно только из прошлого. Призывы к объединению людей и прочая демагогия тут не помогают… — Он налил себе еще одну рюмку, но не выпил, а задумчиво на нее уставился. — И тем не менее…. тем не менее ваша мысль где-то рядом…
— Блюм очень интересный человек, ты не находишь? — спросил Торнвил, когда они, попрощавшись, сели в такси.
— Вы оба хороши, а я себя чувствовала немножко дурой. С этим надо что-то делать, милый. Послушай, голодное детство Блюма, это Вторая мировая война, да? Он жил тогда в Европе?
— В Польше. Он там потерял мать и деда. А отец, когда вернулся из лагеря, сумел его отыскать.
— Сколько ему тогда было лет?
— Около десяти.
— А маму и деда расстреляли фашисты?
— Нет, их не расстреляли. В конце войны многим уже нечего было есть. Он когда-то давно проговорился мне, что его мучает во сне одна и та же картина. Они достали немного пищи, совсем немного. И велели съесть все ему. Обманули мальчика тем, что якобы сами до этого поели у соседей. Он говорил, что видит во сне их полуподвальную комнату с косым солнечном светом, который проходит в оконце у самой земли, и лица: радостное — матери, от того, что он, захлебываясь, ест, и спокойное, отрешенное уже лицо деда. Тот умер через два дня, а мать еще через сутки упала на улице и уже ничего нельзя было сделать, хотя за день до этого в город вошли русские, и людям пытались оказывать помощь. Сломанный голодом организм все равно уже жить не может. — Такси подъехало к их дому, Торнвил взглянул на Николь. — Зря я рассказал тебе это.
В ответ она несогласно замотала головой.
Оперативная проверка знакомых и родственников тоже ничего не дала.
— Послушайте, патрон, если Чакли и Кэмпбелл работали очертя голову, переходя грани риска, этого не могли не учитывать люди Независимого. Понимали, значит, что в любой момент тем может сесть на хвост президентская охранная служба или мы, контрразведка. Следовательно, и на самого Независимого можно было выйти, отследив канал передачи информации. Что же это за сверхнадежный канал? В ответе на этот вопрос зацепка. Возможно сейчас единственная.
— Очень точное попадание, Стенли. Добавьте к этому, что они не боялись не только слежки, но и того, что Чакли или Кэмпбелл окажутся в руках спецслужб. Они этого не боялись.
— Предвидели самоубийство?
— Позволю себе усилить ваши слова: не сомневались в нем.
— Вы так уверены?
— Факты, мой дорогой, их на козе не объедешь.
— На чем?
— Да ни на чем не объедешь.
Торнвил кивнул головой и почувствовал ту неприятную злобу, которая всегда возникала у него, когда игру спокойно делает противник.
— Конечно, можно предположить и зомбирование, — Блюм недовольно поморщился от этой собственной мысли, — но…
— Но тогда зачем программировать людей на такой варварский способ самоубийства, вы хотите сказать?
— Именно. И обратите внимание: способ не стопроцентный! Где гарантия, что такой самоубийца нанесет себе действительно смертельный удар? Что-то здесь не то, полковник, очень важное для нас «не то»… Кэмпбелл имела разрешение на пистолет, который лежал у нее в письменном ящике. И Чакли без всяких проблем мог им обзавестись. Выстрелить в висок куда проще, чем нанести себе глубокое ранение в живот, да еще умудриться взрезать кишечник. Чем объяснить такой нерациональный способ самоликвидации?
— Не нравится мне эта мистика, патрон.
— И мне не нравится. — Блюм подошел к креслу, но раздумал садиться и вернулся на середину комнаты. — Теперь о канале передачи информации. Через тайник где-нибудь в городе они работать ведь не могли, согласны?
— Да, на тайнике их можно было бы выследить и взять в наручники кого угодно, в том числе, их связного прямо с поличным. И успеть себя уничтожить им бы уже не дали.
— Верно, значит остается личный контакт, причем в условиях, когда в случае чего должна пройти самоликвидация. Распределите своих людей по соответствующим объектам, проверьте под видом финансовой инспекции всех частных врачей, что там еще…. небольшие ателье по пошиву одежды… Ну, сами еще подумайте, где им удобно было встречаться?
* * *— Ты слышишь меня, мальчик? Ты меня слышишь?
Хак кивнул.
— Ну слава Всевышнему! Ты был в беспамятстве два дня и две ночи. А сейчас у тебя уже не горячая голова. Но все равно лежи.
