Никки Френч - Голоса в темноте
— У каждого есть точка критического напряжения, — отозвался он. — В этом все дело.
* * *Ни один человек не представляет, как поведет себя, когда наступит эта самая точка критического напряжения, подумала я. И переключилась на мысли об озере, реке и желтой бабочке на зеленом листе. Представила березу с серебристой корой и нежно-зелеными листьями. Поместила ее на вершину пологого зеленого холма. И заставила подуть ветерок, чтобы он шелестел кроной, ворошил листья и они блестели и переливались бликами, будто меж ветвями вспыхивал свет. Над березой я повесила маленькое белое облако. И стала вспоминать: видела ли я когда-нибудь такое дерево или нет. И не припомнила.
— Я очень замерзла.
— Да.
— Можно мне одеяло?
— Пожалуйста.
— Что?
— Надо сказать «пожалуйста».
— Пожалуйста, дайте мне одеяло.
— Нет.
Меня снова охватил гнев. Он оказался настолько сильным, что чуть не задушил. Я сглотнула. Заморгала под капюшоном. Вообразила: вот он смотрит, как я сижу со связанными руками, петлей на шее и мешком на голове. Я была похожа на людей с газетных иллюстраций, которых выводили перед строем, чтобы расстрелять. Но под капюшоном он не видел выражения моего лица, не знал, о чем я думаю. Я постаралась, чтобы мой голос звучал бесстрастно, и ответила:
— Хорошо.
* * *Собирается ли он меня мучить, когда придет время, или позволит постепенно умереть? Я плохо переношу боль. Если меня начнут пытать, я сломаюсь и выдам любой секрет. Но мое положение еще хуже: мне нечем остановить пытку — у меня нет никакой информации. А может, он хочет мной обладать. Лечь на меня в темноте, подчинить своей воле. Сорвать капюшон, обнажить лицо, вынуть кляп изо рта, раздвинуть языком губы. А потом... Я отчаянно замотала головой, и боль в черепе показалась почти облегчением.
Однажды я прочитала или где-то слышала, что тех, кто хочет вступить в специальную парашютно-десантную службу, заставляют бежать много миль с грузом на спине. А когда они, еле живые, добираются до финиша, командуют «кругом» и приказывают бежать в исходную точку. Человек считает, что выдохся, но оказывается, в нем еще остались силы.
Их всегда больше, чем предполагаешь. Они спрятаны где-то в глубинах. Вот что я себе внушала. Так где же точка моего наивысшего напряжения?
* * *Меня разбудили шлепками по лицу. Я не хотела просыпаться. Какой смысл? Новые шлепки. Мешок приподняли, кляп вытащили изо рта.
— Проснулась?
— Да. Прекратите.
— Я принес еду. Открывай рот.
— Какую еду?
— Какая, к черту, разница?
— Сначала пить. Во рту пересохло.
В темноте послышалось бормотание. Шаги удалились и затихли внизу. Это хорошо. Маленькая победа. Крохотное проявление воли. Шаги вернулись обратно. Соломинка во рту. Я испытывала отчаянную жажду. Но в то же время хотела выполоскать нитки и ворс противной старой тряпки, которая меня так долго душила.
— Открывай рот.
В губы ткнулась металлическая ложка с чем-то раскисшим. Мысль, что меня кормит человек, который собирается вскоре убить, внезапно показалась настолько отвратительной, что я представила, будто жую человеческую плоть. Я стала давиться и плеваться. Послышались новые ругательства.
— Ешь, мать твою! Иначе я лишу тебя воды на целый день!
На целый день. Это хорошо. Значит, сегодня он не собирался меня убивать.
— Подождите, — попросила я и сделала несколько глубоких вдохов. — Теперь хорошо.
Ложка скребла о края миски. Затем я почувствовала ее у себя во рту. Лизнула еду, проглотила. Пища напоминала овсянку, только нежнее, мягче и со сладковатым привкусом. Что-то вроде смесей для младенцев. Или бурды для выздоравливающих — из тех, что продаются в аптеках. Я представила придурков со стекленеющими глазами на больничных койках, которых кормят с ложки раздраженные сестры. Глотала, а в рот мне пихали новую порцию. Четыре ложки. Не растолстеешь. Дай Бог, не протянуть ноги. Потом я пососала еще немного воды через соломинку.
— Пудинг?
— Нет.
У меня появилась интересная мысль.
— Где мы познакомились?
— Ты о чем?
— Когда я здесь очнулась, у меня очень сильно болела голова. Это вы меня ударили?
— Что ты плетешь? Пудришь мне мозги? Хочешь задурить голову? Учти, я могу сделать с тобой все, что угодно.
— Ничего подобного я не хочу. Последнее, что я помню... я даже не уверена... все как в тумане. Помню, как была на работе. Помню... — я хотела сказать, «своего парня», но испугалась, что он может приревновать, а это было совершенно ни к чему, — помню свою квартиру, как что-то в ней делала. А потом оказалась здесь. И без малейшего понятия, как сюда попала. Я хочу, чтобы вы мне рассказали.
Последовала долгая пауза. Я даже решила, что он ушел. Но вдруг послышались какие-то подвывания, и я с ужасом поняла, что это его характерный, с присвистом, смех.
— Что я такого сказала? — спросила я. — Что? — Надо продолжать говорить. Не прерывать общения. Думать, чтобы остаться в живых! Чтобы не чувствовать, потому что я смутно понимала: стоит поддаться эмоциям, и я брошусь с края в черную пропасть.
— Я тебя захватил, — ответил он.
— Вы меня захватили?
— На тебе мешок. Ты не видишь моего лица. Умница. Если я поверю, что ты меня не видела, может быть, я тебя отпущу. — Снова жуткий смешок. — Ты же мечтаешь об этом, когда лежишь здесь одна? Мечтаешь вернуться в мир?
От приступа жалости к себе я чуть не завыла. Но одновременно стала размышлять. Выходит, мы с ним встречались. Он не просто подкрался ко мне сзади в темном переулке и ударил по голове. Неужели я с ним знакома? И если увижу, узнаю в лицо? Определю по голосу, когда он начнет говорить естественно?
— Если вы мне не верите, не имеет значения, что вы мне наобещаете.
Кляп снова забил рот. Меня подняли, опустили вниз и усадили на ведро. Потом подняли обратно и водрузили на уступ. Никакой проволоки. Видимо, он намеревался остаться в помещении. Я ощущала на лице его дыхание, отнюдь не свежее.
— Ты лежишь здесь и пытаешься понять, что к чему. Мне это нравится. Думаешь, если сумеешь заставить меня поверить, что не сможешь меня узнать, я тебя отпущу. Ты ничего не понимаешь. Не видишь сути. Но мне это нравится. — Я слушала скрипучий шепот и старалась вспомнить, не знаком ли мне каким-нибудь образом его голос. — Остальные, они не такие. Взять хотя бы эту Келли. — Он перекатывал имя во рту, словно это была тоффи[1]. — Она постоянно плакала, черт бы ее побрал. Никаких гребаных планов. Один плач. Каким облегчением оказалось ее заткнуть.
«Не реви, Эбби. Не действуй ему на нервы. Не раздражай его».
* * *Мысль пришла ко мне из темноты. Он поддерживает меня в живых. Я была в его комнате два, три или четыре дня. Можно жить без пищи неделями. Но сколько человек способен просуществовать без воды? Если бы меня просто заперли и не ухаживали, я была бы уже мертва. Вода, которую я глотала, была его водой. Еда в моих кишках — его едой. Я жила словно животное на ферме. Я принадлежала ему и ничего не знала о нем. Может быть, в мире, за пределами комнаты, этот человек был тупым, отталкивающим, омерзительным неудачником. Слишком застенчивым, чтобы заговорить с женщиной. Коллеги над ним потешаются. И он так и живет тихоней-чудаком в одиночестве.
Но здесь я всецело в его распоряжении. Он был моим любовником, отцом и богом. Захочет, придет и тихонько удавит. И я всякую секунду бодрствования должна решать головоломку, как с ним обращаться. Понравиться, заставить себя полюбить или остерегаться? Если он хочет сломать женщину перед тем, как ее убить, следует оставаться сильной. Если он ненавидит женщин за враждебное к себе отношение, надо его приласкать. Если он мучил женщин за то, что был отвергнут, тогда я должна... что? Принять его? Каков правильный выбор? Я не знала.
* * *Я не считала секунд без проволоки. Казалось, это не имело значения. Но через какое-то время он вернулся. Я почувствовала его присутствие. Рука на плече заставила меня вздрогнуть. Неужели он проверял, жива я или нет?
Две возможности. Уйти в свои мысли. Желтая бабочка. Прохладная вода, которую можно пить. Я пыталась воссоздать свой мир в голове. Квартиру. Я ходила по комнатам, рассматривала картины на стенах, трогала ковер, называла предметы на полках. Бродила по родительскому дому. Возникали странные провалы памяти. Отцовский сарай в саду, ящики в столе Терри. И тем не менее. Столько всего в моей голове. Такое множество вещей. Но иногда, когда я прогуливалась по воображаемым комнатам, пол исчезал у меня под ногами, и я падала. Игры сознания поддерживали меня в здравом уме, но я знала, что недостаточно сохранить рассудок. Я должна была еще оставаться в живых. Я намеревалась его убить, причинить боль, выпотрошить и размазать. Для этого требовалась только возможность. Но вероятность того, что она представится, была крайне ничтожна.
