Джеффри Форд - Год призраков
— Он видел задницу твоей матери.
Фрэнки кивнул, направился к трубе, встал на колени и пополз в темноту, но почти сразу же остановился. Джим подошел к нему и легонько пнул в задницу носком кроссовки.
— Если ты его найдешь — станешь героем. Твою фотографию напечатают в газете.
Фрэнки пополз дальше и через несколько секунд исчез из вида.
— А что, если он там потеряется? — сказал я.
— Мы просто попросим всех в городе одновременно спустить воду в унитазах, и его вынесет в сточную яму за баскетбольной площадкой.
Каждые несколько минут кто-нибудь из нас наклонялся к трубе и окликал Фрэнки, а он отвечал. Вскоре мы уже не разбирали, чтó он нам кричит, и голос его звучал все тише и тише. Но вот наши оклики остались без ответа.
— Что, по-твоему, с ним случилось? — спросил я.
— Может, его сцапал этот извращенец. — На лице Джима появилось обеспокоенное выражение, — А может, он застрял.
— Что, если сбегать домой и сказать Деду?
— Нет, — сказал Джим. — Ты беги к люку на велосипедной дорожке и покричи там в дырку, а потом приставь ухо к крышке и послушай. Скажи Фрэнки, пусть он возвращается.
Я со всех ног пустился бежать по склону горки, а потом по полю. Добравшись до люка, я встал на четвереньки, приложил губы к небольшому круглому отверстию на краю крышки и прокричал: «Эй!» — а потом приложил к дыре ухо.
Голос Фрэнки донесся до меня вполне отчетливо, но с каким-то металлическим призвуком, словно говорил робот.
— Что? Я здесь.
Мне показалось, что он прямо подо мной.
— Вылезай, — крикнул я. — Джим говорит, чтобы ты вылезал.
— А мне тут нравится, — возразил Фрэнки.
В этот момент я представил дом Фрэнки, его косоглазую сестру Лили, выступающую челюсть и лошадиные зубы его матери, ее встрепанные рыжие волосы, маленькие фигурки, что лепил отец Фрэнки: для них он брал серу, которую доставал из своих громадных ушей.
— Вылезай, — повторил я.
Прошло полминуты тишины, и я уже решил, что он уполз дальше в темноту, но наконец раздался его голос.
— Ладно, — сказал он и, помолчав немного, добавил: — Я тут нашел кой-чего.
Джим сидел на краю трубы, читая журнал, а Джордж присел у ног Джима и поедал его глазами. Когда я спустился с горки, мой брат сказал:
— Смотри, что нашел Джордж у упавшего дерева. — Он показал в сторону леса. Там было несколько помятых банок из-под пива и сигаретные бычки.
Я подошел к нему и заглянул через его плечо в журнал. Страницы сморщились от воды, по обложке была размазана грязь. Джим повернул ко мне страницу, которую рассматривал, и я увидел женщину с рыжими волосами, в черных чулках, в туфлях на высоких каблуках, в цилиндре и открытой жакетке. Больше на ней ничего не было.
— Ты посмотри, какие сиськи! — восхитился Джим.
— Она голая, — прошептал я.
Джим приподнял журнал так, чтобы клинышек рыжих волос над писькой женщины оказался перед его ртом, и закричал: «Хэлло-о-о-о-о-о!»
Мы рассмеялись.
Я забыл сказать Джиму, что установил контакт с Фрэнки. Вместе этого мы перешли к вклейке. Три страницы фотографий гигантской блондинки, наклонившейся над фортепьянным стулом.
— Здравия желаю, капитан, — сказал Джим и четыре раза быстро отсалютовал ее заднице.
Потом он скоренько перелистал страницы до следующей голой женщины и стал восторженно пялиться на нее.
Когда я протянул руку, чтобы погладить Джорджа в благодарность за находку, мы услышали, как Фрэнки ползет по трубе. Джим встал и повернулся, и мы оба уставились в трубу. Из темноты медленно появились подошвы башмаков Фрэнки, потом — его задница, и наконец на свет божий вылез он сам. Когда Фрэнки встал и повернулся к нам, мы увидели, что он улыбается.
— Докладывай, — велел Джим.
— Там хорошо и спокойно.
Джим покачал головой.
— А что еще?
Фрэнки протянул руку, показывая Джиму свою находку. Это был зеленый пластмассовый солдатик с автоматом в одной руке и гранатой в другой. Я пододвинулся поближе, чтобы получше разглядеть солдатика, и заметил, что на нем нет каски: необычно для военного. На солдатике крест-накрест висел патронташ, а рот был раскрыт так, что виднелись плотно сжатые зубы.
Джим взял игрушку из руки Фрэнки, несколько секунд смотрел на нее, потом произнес:
— Сержант Рок.[13]
После этого он положил фигурку в карман.
Фрэнки нахмурился.
— Отдай, — сказал он.
Руки его сжались в кулаки, и он с вызовом шагнул вперед.
Джим сказал:
— Постой, дай мне спросить у тебя кое-что. Когда этот бродяга видел задницу твоей матери…
— Прекрати про задницу моей матери, — сказал Фрэнки и сделал еще один шаг вперед.
— …она выглядела вот так? — закончил Джим и раскрыл журнал на вкладке.
Фрэнки, увидев фотографию, как-то сразу обмяк. Он поднес руки к щекам и частично закрыл пальцами глаза.
— О нет, — протянул он, не отрывая глаз от фотографии.
— О да, — сказал Джим, затем вырвал страницу с фотографией большой задницы и протянул ее Фрэнки. — Это награда за храбрость, проявленную тобой в сточной трубе.
Фрэнки дрожащей рукой взял вырванную страницу, не отводя глаз от фотографии. Потом он поднял глаза и сказал:
— Дай посмотреть журнал.
— Не могу. Это вещественное доказательство «А». Нельзя, чтобы на нем остались твои отпечатки.
Он скрутил журнал в трубочку и сунул его под мышку, как это делал мистер Манджини со своей газетой, возвращаясь каждый вечер с работы.
Следующие часа два мы провели в поисках других улик вокруг школьного поля и в лесу, но Джордж потерял след, и в конце концов мы отправились домой. На каждом перекрестке Фрэнки доставал из заднего кармана выдранную страничку и разглядывал ее. Мы оставили его перед домом миссис Гримм — он стоял и гладил фотографию так, словно то была живая плоть, а не глянцевая бумага.
Драный город
Когда мы подошли к дому, Джим выслал меня вперед — разведать обстановку. Мама должна была вернуться еще часа через два, а Бабуля и Дед были на своем месте. Мэри я не увидел, но это не имело значения.
Наверху в своей комнате Джим поднял половицу и засунул под нее журнал.
— Во, — сказал он и повернулся. В руках у него была толстая тетрадь в черно-белом переплете. — Это для расследования. — Он подошел, протягивая тетрадь мне. — Запиши все, что случилось до сих пор.
Я взял у него тетрадь и кивнул, а потом спросил:
— А что ты будешь делать с солдатиком?
Джим вытащил зеленого воина из кармана.
— Догадайся.
— Драный город?
— Именно.
Мы вышли из комнаты — Джим впереди, я за ним — и спустились по лестнице, пройдя через гостиную в коридор, который вел в спальни первого этажа. В конце коридора была дверь. Джим открыл ее, и мы по скрипящим ступенькам сошли в сумеречную сырость подвала.
Подвал освещался одной голой лампочкой с выключателем-шнурком. Еще немного света проникало внутрь через четыре окошка. Пол и стены были из некрашеного бетона. Лестница разделяла подвал на две части, а позади нее висела занавеска, откинув которую можно было пройти из одной половины в другую. По центру помещения выстроились шесть металлических опор в четыре дюйма толщиной, поддерживавших потолок.
Здесь, в этих подземных сумерках, было тепло зимой и прохладно летом, а к запаху материнских масляных красок и скипидара примешивался аромат сосны и стекла от рождественских украшений, сваленных в углу. Это была сокровищница старинных вещей, обломков прошлого, забытых предметов. Все это лежало на полках или вдоль стен, покрытое тонким слоем подвальной пыли, бетонной перхоти, укутанное вуалью паутины с паучьими яйцами на ней.
На массивном деревянном верстаке Деда, снабженном тисками, стояли банки из-под кофе с ржавыми гайками, болтами и гвоздями, лежали рубанки, напильники, гаечные ключи, уровни с их навечно запаянными в стекло маленькими желтыми пузырьками. А поверх всей этой беспорядочной кучи инструментов, словно брошенной в разгар капитальнейшего из всех ремонтов, лежала удлиненная, изогнутая джонка, вырезанная из бычьего рога. У нее были паруса цвета опаленной бумаги, сделанные из тонких костяных пластин, а экипаж был представлен маленьким человечком из черного рога, который одной рукой держался за румпель; на голове его была широкополая рабочая шляпа. Дед говорил, что купил эту диковинку в Сингапуре, когда путешествовал по миру на торговом судне. Продала ему эту лодочку женщина, которая, взяв яйцеобразный кристалл, показала Деду мою мать — маленькую танцующую девочку — за много лет до ее рождения.
К трубе, которая проходила вдоль дальней стены, а где-то за пределами дома соединялась с городской канализацией, были прислонены картины мамы: «Снега Килиманджаро», автопортрет в темном коридоре со мной — еще младенцем — на руках, цветущие кусты дендрария Баярда Каттинга,[14] марина и вид на мост Каптри.[15] Все цвета были приглушенными, изображения проявлялись в поле зрения медленно, словно призраки, приближающиеся к зрителю из тумана.
