Люк Босси - Манхэттен по Фрейду
— Кит, — прошептал Фрейд.
— Какой кит? — насмешливо переспросил Юнг. — Мы прибываем в Манхэттен.
Фрейд прищурился, понял, что забыл надеть очки, и смущенно вернулся за ними к шезлонгу.
Взглянув вновь на черный силуэт, он убедился в своей ошибке.
Из океана вырастал город, протянувшийся на много километров, пестрый, состоящий из острых вершин и впадин, тяжеловесный и в то же время воздушный, излучающий удивительную энергию.
Город манил, почти осязаемо притягивал к себе, и Фрейд подумал, что пассажирам, возможно, придется прибегнуть к уловке Одиссея, чтобы приблизиться к нему без риска для жизни.
5
Файв-Пойнтс — лабиринт узких улочек между домами самой разной архитектуры, в которых в тысячах комнат ютятся тысячи людей, — лучшее в стране место для того, кто хочет исчезнуть.
Тщетно обследовав один за другим бары и магазинчики в квартале, находившемся между Бродвеем, Кенел-стрит и Бауэри, Кан начал терять надежду найти хоть какой-нибудь след Джона Менсона. Большинство обитателей здешних мест поклялись заправилам Файв-Пойнтс Чаку Шулеру, Полю Келли и Биг Джеку Зелигу, что полицейские не получат от них никакой помощи.
Правда, продавщица в одной кондитерской согласилась им помочь. Она узнала секретаря Августа Корда по фотографии с его рисованного портрета, которую Кан положил перед ней на прилавок.
— Его зовут не Менсон, а Коннелл, — сказала она. — Это сын Мэри, которая работает в пункте раздачи бесплатной еды.
Ненастоящий адрес, ненастоящее имя. Теперь Кан понимал, почему им до сих пор не везло.
— Мэри живет на Слепой аллее, — сообщила продавщица. — Она работает на мистера Якоба Риса, и у нее золотое сердце.
— На филантропа? — уточнил инспектор.
— Не надо его оскорблять, — сурово ответила женщина. — Это благородный человек.
Кан кивнул Ренцо, подавая знак, что пора уходить, и сказал продавщице:
— Спасибо, что не побоялись поговорить с нами. Если у вас вдруг начнутся неприятности, дайте нам знать…
— Вы шутите? Кто мне может что-нибудь сделать? Местные горазды только табуретки в барах ломать да отправлять младших сестер на панель. — Продавщица засмеялась. — В прошлом году перед моим магазином случилась перестрелка. Сотня парней из трех банд. Когда дым рассеялся, на мостовой лежало всего три трупа… И вы называете этих ребят искусными стрелками?
Слепая аллея оказалась узким и грязным тупиком. Нужный им дом оказался таким ветхим, что первый же пожар должен был уничтожить его дотла. Кан и Ренцо стремительно поднялись на пятый этаж. Отодвинув красную занавеску, закрывавшую дверной проем, они очутились в комнатушке, где стены были недавно побелены, но пол наполовину изгрызли крысы.
И тут раздались крики.
В углу на диване лежала пожилая женщина, корчившаяся в судорогах. Любое ее движение сопровождалось стонами. Несколько соседок пытались помочь ей.
Что-то во всем этом казалось странным, неестественным. Кан отвел в сторону одну из женщин, находившихся в комнате.
— Это Мэри Коннелл? — спросил он.
— Да.
— Она мертвецки пьяна?
— Нет, сударь. Она в жизни ни капли в рот не брала.
— У нее нервный припадок, — объяснила другая женщина.
— Когда это началось?
— Час назад, — ответила первая соседка. — У нее участилось сердцебиение и появился озноб, а потом она начала дрожать.
Инспектор заметил, что женщины выглядели испуганными.
— Ее сын был здесь, — сказал Кан, взглянув на Ренцо.
Припадок у Мэри Коннелл заканчивался, теперь она просто стонала, глядя в одну точку.
— Может, она притворяется? — предположил Ренцо.
— Чтобы отвлечь наше внимание?
— Чтобы мы стояли подальше от окна.
Кан открыл окно и выглянул наружу. Пожарная лестница спускалась к земле, тупик казался безлюдным, но двумя метрами ниже Кан заметил странную тень на стене.
— Он здесь.
Кан говорил тихо, но Мэри Коннелл, видимо, услышала его — внезапно она перестала стонать. Тень шевельнулась, темная фигура отделилась от стены и принялась быстро спускаться по лестнице.
— Вниз! — крикнул Кан.
Они с Ренцо выскочили на Оксфорд-стрит, посреди которой шла бойкая торговля: пестрые ряды деревянных тележек, заваленных товаром, перегораживали дорогу, улица была запружена толпами покупателей и продавцов.
— Мы потеряли его!
Но тут взгляд Кана упал на китайца, наклеивавшего на телеграфный столб афишу с извещением о вечерних играх. Неподвижно стоявший у него за спиной человек вдруг сорвался с места и побежал.
— За ним!
Кан и Ренцо бросились вперед, свернули на Бейярд-стрит и остановились. На улице валялись мусорные баки, словно их опрокинули во время потасовки. Впереди, метрах в десяти, молодой человек держал какого-то мужчину, приставив к его виску пистолет.
— Оружие на землю! — приказал Кан.
Попавший в заложники Рой Блэйк выглядел гораздо спокойнее, чем державший его Менсон, который озирался как затравленный зверь. Кан крикнул:
— Не делай глупостей!
— Это убийца! — подал голос Блэйк.
— Неправда, это он пытался меня убить! — запротестовал Менсон. — Он хотел меня застрелить, у меня его пистолет!
— Хватит, — сказал Блэйк, — он тебе не поверит.
Кан в нерешительности переглянулся с Ренцо.
— Бросай оружие, Менсон, — повторил инспектор. — Бежать не получится.
Молодой человек все еще медлил.
— Последнее предупреждение!
Менсон выпустил Блэйка и бросился прочь. Кан выстрелил. Пуля задела плечо молодого человека, и тот, вкрикнув от боли, упал на колени. Блэйк подскочил к нему и ударил. Менсон выронил пистолет и, схватившись за плечо, повалился на землю. Детектив поставил ему ногу на грудь со словами:
— Тебя арестовал Блэйк из агентства «Пинкертон»!
Кан оттолкнул репортера, склонился над молодым человеком и надел ему наручники. Поднимая Менсона с земли, он наконец рассмотрел его вблизи: большие светлые глаза, высокие скулы, гладкая юношеская кожа.
Блэйк насмешливо сказал:
— Давай, Менсон. Скажи, что ты раскаиваешься. Я напишу об этом в газете и тем самым облегчу твою участь.
— Оставь его в покое, — сказал Кан. — Ты и так получишь свое проклятое вознаграждение.
— У тебя нет никаких шансов выпутаться, — продолжал Блэйк. — Дочка Корда тебя выдаст. Ты еще пожалеешь, что не ударил ее сильнее.
— Еще одно слово, адресованное моему подозреваемому, и я упрячу тебя за решетку!
Уводя молодого человека, Кан спиной чувствовал насмешливый взгляд Блэйка. Менсон, раненный, в изорванной одежде, шел с трудом. Он бросил на инспектора взгляд, тяжелый и острый, как русский охотничий нож:
— Я ни в чем не виноват.
— Почему тогда ты бросил мать в таком состоянии?
Лицо Менсона исказилось, и он огрызнулся:
— Не твое дело, сукин ты сын.
Все напряжение предыдущих часов сконцентрировалось в ударе, который Кан нанес Менсону в лицо. Молодой человек упал.
— Говорить будешь, когда я тебе позволю! — закричал Кан, пиная его в живот. — А сейчас заткнись!
Ренцо обхватил Кана руками и оттащил от арестованного:
— Да что с тобой, босс?!
Менсон лежал на земле и стонал. Кан отряхнул пыль с одежды. Его по-прежнему трясло от гнева.
— Уведи его, — сказал он Ренцо.
Молодой полицейский покачал головой.
— Если так пойдет и дальше, — сказал он Кану, — тебе придется лечиться.
6
На Эллис-Айленд Фрейда, Юнга и Ференци встретил доктор Онуф, психоневропатолог, который помогал эмигрантам на собеседовании. Он избавил гостей от необходимости проходить досмотр и заполнять анкеты, и вскоре они сели на паром, доставивший их к причалу, где их ожидал Стэнли Холл, маленький скромный человечек с добродушной улыбкой, в белой соломенной шляпе с черной лентой. Если бы Фрейд не читал статей Холла, свидетельствующих о его потрясающей эрудиции, он решил бы, что перед ним аптекарь. С первых минут Холл покорил Фрейда учтивостью и теплотой.
Усадив гостей в открытую коляску, запряженную двумя рыжими лошадьми, он объяснил:
— Мы едем в «Уолдорф-Асторию», на пересечении авеню Бродвей и Сорок четвертой улицы, — сказал он, повышая голос, чтобы перекрыть стук копыт. — Эта роскошная гостиница пользуется большой популярностью. Прошлой зимой я встретил там Густава Малера, он приезжал дирижировать нашим филармоническим оркестром.
— Мой друг Малер не только гений — у него хороший вкус, — заметил Фрейд. — Я в восторге, что буду жить там же, где жил он.
— Малер отзывался о вас в самых лестных выражениях. Рассказал, что вы спасли его от самоубийства…
— Он сам себя спас, — возразил Фрейд. — Ему просто было нужно примириться с некоторыми противоречиями, которые и составляют основу его искусства.
