Марек Краевский - Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау
Хиршберг укрыл лицо в ладонях. Криминальсекретарь Гейнц Кляйнфельд, один из лучших полицейских в отделе, отец которого был раввином, стоял уставясь в пол. Мок сглотнул слюну и сделал жест, означающий «увести». Рука болела. Слишком уж сильно он ударил.
Все его люди собрались в комнате для совещаний. Лишь взглянув на них, он тут же понял, что ничего интересного не узнает. Ханслик и Бурк допросили двенадцать торговцев животными, но ни один из них не слышал, чтобы кто-нибудь завез скорпионов. Смолор не нашел никаких частных зверинцев, но добыл интересную информацию: хозяин одного магазинчика с грызунами и змеями сообщил, что постоянным его клиентом является некий толстый бородатый господин, который покупает ядовитых гадов и ящериц. К сожалению, больше ничего об этом господине хозяин магазина сказать не мог. Рейнхард и его люди допросили пятьдесят обитательниц публичных домов. Одна из них показала, что знает некоего профессора, который любит изображать, будто разрубает ее на части мечом, и при этом выкрикивает что-то на непонятном языке. Полицейских удивило, что это сообщение не произвело никакого впечатления на шефа. Благодаря показаниям проституток сыщики Рейнхарда составили список пятнадцати садистов и фетишистов, которые были до того неосторожны, что приглашали девиц к себе на квартиру. Семерых из них не оказалось дома, а у восьми было железное алиби: возмущенные жены, все как одна, засвидетельствовали, что их мужья прошлую ночь провели в супружеской постели.
Мок поблагодарил подчиненных и дал им задания на завтра. Когда же они ушли, не слишком обрадованные перспективой работы в выходной день, он сказал Форстнеру:
— Завтра приедете за мной в десять. Мы посетим одного человека. Потом вы отправитесь в университетский архив. Не удивляйтесь — он будет открыт. Один из библиотекарей выйдет на сверхурочное дежурство. Вы составите список всех, кто занимался ориенталистикой, — от студентов, изучавших ее один семестр, до докторов иранистики или санскритологии. Кстати, вы знаете, что такое санскрит?
Не дожидаясь ответа, Мок покинул свой кабинет. Он пошел по Швайдницерштадтграбен в направлении к универмагу Вертхайма. Затем свернул влево на Швайдницерштрассе, прошел мимо помпезного памятника Вильгельму II, который охраняли две аллегорические фигуры — Государства и Войны, у церкви Божьего Тела перекрестился и повернул на Цвингерплац. Миновав здание реальной гимназии, он вошел в кофейню Оттона Штиблера. Зал был битком набит любителями черного напитка, а в воздухе, сизом от табачного дыма, витал аромат кофе. Мок сразу направился в конторку. Бухгалтер тут же прервал работу и вышел, чтобы дать советнику возможность спокойно поговорить по телефону. Мок не доверял телефонисткам в полиции и очень часто конфиденциальные разговоры вел с этого аппарата. Он позвонил по домашнему номеру Мюльхауза. Представился и выслушал необходимую ему информацию. Затем поговорил с женой и объяснил свое отсутствие на обеде навалом работы.
Бреслау, того же 13 мая 1933 года, половина четвертого дня«Епископский подвальчик» в здании Силезского дома на Хельмут-Брюкнер-штрассе, которая до прихода к власти нацистов называлась Бишофштрассе, то есть Епископская улица, славился отменными супами, жарким и свиными рульками. Стены там украшали картины баварского художника Эдуарда фон Грютцнера, изображающие сценки не слишком аскетической жизни монахов. Мок более всего любил боковой зальчик, в котором приглушенный зеленоватый свет просачивался сквозь размещенный под потолком витраж. Когда-то Мок заходил сюда довольно часто. Он сидел и предавался мечтам среди колеблющихся теней, убаюкиваемый покоем подземелья, тихим дыханием подвала. Однако возросшая популярность ресторана уничтожила столь любимую советником полусонную атмосферу. Тени колебались и сейчас, но чавканье лавочников и владельцев складов, а также галдеж эсэсовцев, которые последнее время валом сюда валили, привели к тому, что призрачные волны океана вместо успокоения приносили в воображение Мока тину и жесткие водоросли.
Криминальсоветник находился в трудной ситуации. В течение уже нескольких месяцев он отмечал в полиции тревожные перемены. Для него не было секретом, что многие с нескрываемым презрением относятся к одному из лучших сыщиков еврею Гейнцу Кляйнфельду; некий полицейский, недавно принятый в криминальный отдел, даже отказался работать вместе с Кляйнфельдом. В результате через несколько дней он был уволен. Но это было в начале января. А сейчас Мок отнюдь не был уверен, что смог бы вышвырнуть со службы этого нациста. С тех пор многое изменилось. 31 января министром внутренних дел и главой всей прусской полиции стал Герман Геринг, спустя месяц в пышное здание Силезского регентства на Лессингплац въехал новый коричневый обер-президент Силезии Хельмут Брюкнер, а еще через неполных два месяца после этого главой полицайпрезидиума Бреслау был назначен пользующийся дурной славой Эдмунд Хайнес. Настали новые порядки. Давний лагерь для французских военнопленных на Штреленершоссе был превращен в концентрационный, куда в числе первых попали старые знакомые Мока — бывший полицайпрезидент Фриц Фойгт и бывший бургомистр Карл Мах. На улицах вдруг появились компании юнцов, исполненных веры в собственную безнаказанность и до горла налитых дрянным пивом Хааза. С горящими факелами в руках они сопровождали колонны арестованных евреев и антинацистов, на груди у которых висели фанерные таблички с перечислением их преступлений против немецкого народа. Улицы переименовывались, они получали новых коричневых патронов. В полицайпрезидиуме вдруг активизировались сторонники НСДАП, а в западном крыле здания разместилось гестапо, куда неожиданно стали переводиться лучшие сотрудники из других отделов. В криминальный отдел Хайнес, невзирая на протесты Мюльхауза, засунул своего любимчика Форстнера, а личный враг Мока советник Эйле стал начальником только что созданного еврейского сектора. Нет, сейчас — в мае тридцать третьего — Мок не отважился бы на столь решительные действия. Он оказался в трудной ситуации: с одной стороны, он обязан сохранять лояльность по отношению к фон дер Мальтену и масонской ложе, которая способствовала его блистательной карьере, но в то же время не должен восстанавливать против себя нацистов. Более всего его бесила невозможность влиять на ситуацию и то, что его будущее зависит от того, кто окажется убийцей баронессы.
Если это будет член какой-нибудь секты — что выглядело весьма правдоподобным, — гитлеровская пропаганда получит удобный повод для уничтожения бреславльских «вольных каменщиков» и людей, связанных с ними, а значит, и Мюльхауза, и Мока. Этого сектанта бульварная газета вроде «Штюрмера» с огромным наслаждением перерядит в масона, а чудовищное преступление представит как ритуальное убийство — следствие взаимных счетов трех масонских лож города.
Если же убийцей окажется психически больной извращенец, Хайнес et consortes,[5] вне всяких сомнений, принудят Мока дописать убийце «антинемецкую» — еврейскую или масонскую — биографию. И в том и в другом случае Мок предстанет перед своими покровителями-масонами в двусмысленной роли орудия в руках коричневых пропагандистов. Так что нет ничего удивительного, что фон дер Мальтен велел передать убийцу ему — дабы жестоко отомстить преступнику и одновременно задушить в зародыше интригу против ложи. Как следствие и передача, и непередача убийцы в руки барона будет означать для Мока службу в фишерайполицай в Любине. В первом варианте коричневые газеты, инспирированные Форстнером, развопятся, что масоны позволили себе сами вынести приговор и привести его в исполнение, а во втором — соответствующим образом отреагируют Мюльхауз и члены ложи. Разумеется, криминальсоветник мог бы порвать с масонами и переметнуться к гитлеровцам, но против этого восставали остатки «хорошего вкуса», который не сумели уничтожить двадцать лет службы в полиции, а равно и понимание, что карьере его все равно придет конец: ложа сможет самым примитивным образом отомстить ему — проинформировать соответствующих лиц и организации о его былой принадлежности к «вольным каменщикам».
Никотин всегда благотворно действовал на мозг Мока. Так было и в этот раз: ему пришла гениальная мысль — самоубийство преступника в камере и немедленное его погребение. («Нацисты в этом случае не смогут требовать от меня сочинения антинемецкой биографии изверга; я скажу им, что он уже мертв, а у меня нет времени играть в бюрократию и придумывать протоколы допросов. А перед ложей я тоже буду чист: даже если гитлеровские газеты припишут ему подходящий curriculum vitae,[6] я в соответствии с истиной скажу, что не имею к этому ни малейшего касательства».) Да, это спасло бы его.
