Роберт Кормер - Исчезновение
По неофициальным данным, несколько человек пострадали, но никто не обратился за медицинской помощью.
Казалось бы, исчезнувшая в двадцатые годы агрессивная организация в последние месяцы вдруг возникла и разрослась снова.
Глава Муниципальной Полиции Генри Стоу заявил сегодня, что «мы не допустим существование Клана в нашем городе…»
- Разве это не здорово, Пол? - шептал мне на ухо Пит. - Мы были там. И мы участники событий.
Я еще раз перечитывал газетную статью и мысленно возвращался на пляж, когда охранник в черном балахоне направлял на меня ружье, когда мне было больно и страшно, и когда я молился в ожидании смерти. Но этого не произошло. Душная жара под навесом «Дондиерс-Маркета», мои костлявые колени в опилках на каменном полу, и я содрогнулся лишь от одного воспоминания о моем избавлении, свершившемся только по счастливой случайности.
Не думал, что на пляже Мокасинских Прудов вечером в ту пятницу я впервые исчезну.
------------------------------------
Тем летом я превратился в шпиона, пытаясь разгадать множество тайн и загадок. С головой погружаясь в горько-сладкий шпионаж, я уединялся и наблюдал, подслушивал из-за угла, кто и о чем говорил, выслеживал тени, существующие лишь в моем воображении, чтобы добиться, наконец, самой приятной из всех целей - моей тети Розаны.
Я сосредоточил все свое внимание на доме своего дедушки на Восьмой Стрит, потому что она заняла запасную спальню, которую обычно держали свободной для гостей из Канады. Кухня дедушкиного дома редко пустовала и поэтому не знала тишины. Стулья у большого стола обычно были кем-нибудь заняты. Дедушка восседал в кресле-качалке возле большой черной печи, в то время как моя бабушка - женщина-воробушек мелькала то здесь то там, следя за убегающим кофе, разрезая на кусочки пирог, готовя ужин и обед. И было неудивительно, что где-то посреди дня ей нужно было лечь поспать.
И я чуть ли не поселился в их доме, держа ухо в остро, когда начинались беседы за кухонным столом, скрываясь там, где меня никто не видел. Однажды, когда тети не было дома, я забрался в ее комнату и безо всякого зазрения совести начал рыться в шуфлядках ее стола. В куче ее нижнего белья мне попались шелковые трусики. Я приложил их к щеке, и меня укутал аромат ее духов. От этого запаха у меня закружилась голова, потому что я уже давно был болен любовью к ней и тоской.
Я всеми способами пытался узнать о ней все, и упивался ее бытием всякий раз, когда предоставлялась такая возможность, наслаждаясь чудесами ее тела. Это было пыткой, быть там же где и она, и я пытался смотреть на нее и в то же самое время не смотреть. Мои глаза скакали повсюду, но каждый раз возвращались к ней. Сердцебиение учащалось, и все мое тело начинало лихорадить. Мои глазные яблоки изнутри начинали печься и щипаться. Всякий раз, когда наши глаза встречались, словно я подпадал под влияние ее гипноза. И когда мне удавалась оторвать от нее глаза, то мне становилось страшно. Я боялся, что она может прочесть мою душу, вникнуть в мои мысли о ней – столь ужасные и прекрасные.
Как-то вечером после ужина, когда я сидел в спальне и читал книгу, я услышал в разговоре отца с матерью имя тети Розаны, которое застряло в моих ушах.
- Ей не надо было возвращаться, - сказал отец. Где-то минуту по радио звучала песня «Эмос и Энди», затем после последних аккордов оркестра из кухни снова вернулись ко мне слова отца.
Осторожно встав с кровати, я проскользнул к двери, стараясь не шуметь.
- Но ее дом во Френчтауне, Лу, - говорила мать. - Почему ей не надо возвращаться домой?
- Там, где она - всегда много неприятностей, - сказал он настойчивым голосом, который я редко слышал в свой адрес.
- Люди доставляют ей неприятности, - как всегда мягко ответила мать, но в ее голосе тоже было упорство. - Ты же знаешь ее…
- Да, хорошо знаю. Она не может сопротивляться кое-чему в чьих-нибудь штанах.
- Нет, Лу, ты неправ. Ты не справедлив. Ее сердце, столь же велико, как и мир. Но ей попадаются плохие люди, которые затем ее бросают.
- Почему она не может быть, как и другие девушки? Как ее сестры? Пойти работать на фабрику, познакомиться с хорошим мужчиной. Вместо этого, она ничем не хочет заниматься.
- Это не так, Лу. И ты это знаешь. Ладно - не святая, но…
Предложение не было закончено, так как Арманд и сестрички-близнецы ворвались в дом. Беседы в нашей семье редко достигали собственного конца. Их всегда что-нибудь прерывало: будь то чей-нибудь приход или уход, или внезапная необходимость что-нибудь делать. Хуже всего было то, что ни один из разговоров родителей не был дослушан мною до конца.
Однажды, в жаркий сырой полдень я пришел в дом дедушки и бабушки. На мой мягкий стук в дверь никто не ответил. Затаив дыхание, я повернул ручку двери. Дверь беззвучно открылась. Я остановился и огляделся, мне показалось, будто я совершаю нечто донельзя грешное. Мягкими шагами я пересек кухню и остановился у двери в спальню дедушки и бабушки. Оттуда доносился их раскатистый храп. Я проскользнул через столовую и гостиную, устланную мягкими коврами, в спальню тети Розаны, выходящую окнами на фасад дома.
Я остановился перед столом, в котором лежал семейный альбом, в котором была та самая фотография с исчезнувшим дядей Аделардом. На стене рядом со столом висела другая фотография в черной рамке - портрет моего дяди Винсента, который давно умер. Его похоронили на кладбище Святого Джуда. Он умер в его сне в собственной постели. Ему было десять лет. «Нежный мальчик», - как как-то сказал отец. - «Очень любил птиц и маленьких зверей».
Хотя отец всегда защищал дядю Аделарда, его брат – дядя Виктор и другие нехорошо отзывались о его бродяжничестве. Никто не мог простить ему, что тот уехал из Френчтауна сразу после смерти Винсента.
- Семья должна держаться вместе, особенно в тяжелые времена, - слышал я от отца в его беседе с матерью после поминальной мессы в годовщину смерти Винсента. - В день похорон Аделарду все было нипочем…
- Наверное, ему было настолько грустно, что он не смог бы перенести смерть брата, оставшись здесь, - возразила мать.
- Наверное, - ответил он, но плотность мускул в его лице показала, что он с ней не согласился.
Я очертил пальцами крест перед портретом дяди Винсента перед тем, как медленно и тихо зайти в спальню Розаны.
Ее дверь была слегка приоткрыта, и я замер перед ней, чтобы собраться с чувствами. Воздух был наполнен запахом ее духов. Была ли она внутри? Должен ли я был постучаться в ее дверь? Мне не терпелось увидеть ее, и я сполна набрался храбрости, чтобы показать ей стихи, которые я написал специально для нее. Я носил их повсюду в кармане уже больше недели. В них были слова, которые я не смог бы произнести, так я был застенчив. А теперь, затаив дыхание в гостиной, и боялся, что от страха надую в штаны.
Уже собравшись повернуться и уйти, я услышал звуки, которые я не смог бы правильно определить. Было похоже на то, что кто-то что-то напевал. Приблизившись к двери, я набрал воздух, вслушался и сразу понял, что это моя тетя Розана негромко плакала в спальне, всхлипывая, словно ребенок.
- Кто там? - внезапно откликнулась она.
- Никто, - сказал я, и затем: - Пол.
Я услышал, как с шагами ее приближения к двери шелестела ее одежда. Дверь открылась, чтобы показать ее во всей своей красе. На ней был халат из плотного синего материала и, что было невероятно, прямо как в моих грезах, он не был застегнут на пуговицы, и ее груди почти выливались наружу. Но, увидев слезы на ее щеках, я почувствовал глубокую вину.
- Пол, - она так же, как и всегда, произнесла губами мое имя. И это заставило дрожать все мое тело, как вслед за улетающей стрелой колышется тетива.
- Мне жаль, - сказал я. Жаль о том, что украдкой проник в ее дом, жаль о том, что застал ее в столь несчастном виде, но во мне вдруг все заполыхало, когда я увидел ее, и мои штаны снова стали мне слишком малы.
- Тебе не о чем жалеть, Пол, - сказала она, обтянув вокруг себя халат, и тем самым скрыв сами объекты моей жажды.
- Могу ли я для тебя что-нибудь сделать? - спросил я, вполне осознавая тщетность того вопроса.
- Знаешь ли ты хоть фунт смысла человеческой жизни? - спросила она. - Я о том, что было бы полезно. Увесистая доза здравого смысла. О людях и обо всем, - она вытерла щеки с носовым платком и немножко улыбнулась. – Тогда, возможно, я не была бы столь глупа…
- Ты не глупа, - возразил я. - Ты… Ты … - и я не мог произнести слово, увязшее у меня в горле. Неделями я жаждал момента, чтобы объявить ей о своей любви, доставить сообщение сквозь шторм и бурю, которые она создала в моем сердце, и сладость, которую она внесла в мою жизнь. Но, стоя перед ней, я не мог даже открыть рот.
- Кто я, Пол? - спросила она, и я искал отголосок издевки в ее голосе, но не нашел.
