Дин Кунц - Холодный огонь
— Как вы себя чувствуете? — спросила Холли.
— Отлично, — он заметно прихрамывал. — Я ведь просил вас: никаких интервью.
— Я не отниму много времени, — пообещала она.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся он.
— Всего несколько слов, что вам стоит!
— Прошу прощения, но героя из меня не выйдет.
— Но вы спасли ребенку жизнь!
— Вы правы, но… в остальном я ужасно заурядная личность.
Что-то в облике Джима заставляло усомниться в этих словах, хотя Холли затруднялась сказать, в чем секрет его обаяния. Высокий мужчина лет тридцати пяти. Стройный, мускулистый. Джим был хорош собой, но ничто в нем не напоминало голливудскую кинозвезду. Да, синие глаза поражали своей удивительной красотой, но Холли была не из тех, кто теряет голову из-за приятной внешности.
Он взял саквояж и зашагал по коридору, прихрамывая на левую ногу.
— Вам необходимо показаться врачу, — Холли догнала Джима и пошла рядом.
— Пустяки, у меня всего лишь растяжение.
— Все равно это нельзя так оставлять.
— Куплю эластичный бинт в аэропорту или когда приеду домой.
Может быть, ее привлекла его манера держаться. Джим был безукоризненно вежлив, улыбался легко и непринужденно, по виду — настоящий джентльмен со Старого Юга, вот только речь правильная, без малейшего акцента. Несмотря на хромоту, он двигался с удивительным изяществом, и Холли вспомнила балетную легкость его прыжка навстречу мчащемуся грузовику. Грация движений и врожденное благородство в мужчине много значили для Холли, и все-таки главным было нечто иное, то, о чем она смутно догадывалась, но не могла выразить словами.
Они подошли к выходу, и Холли предложила:
— Могу подбросить до аэропорта.
— Я вам очень признателен, но, право, не стоит.
Джим открыл дверь, и они вышли на крыльцо.
— Пешком вы туда не скоро доберетесь.
Он остановился и нахмурился.
— Пожалуй, вы правы… Здесь наверняка где-нибудь есть телефон. Я вызову такси.
— Послушайте, вы меня боитесь, точно я маньяк-убийца! Честное слово, я не держу в машине циркулярную пилу.
Джим посмотрел ей в лицо и улыбнулся своей обезоруживающей улыбкой.
— Вообще-то вы больше похожи на любителя поохотиться с тупой бритвой.
— Ну что вы! Мы, журналисты, предпочитаем остро отточенное перо. Однако на этой недели на моем счету ни одной жертвы.
— А на прошлой?
— Две. Но обе были несносными рекламными агентами.
— Что ни говори, а все-таки убийство.
— Но при смягчающих вину обстоятельствах.
— Убедили. Ничего не остается, как принять ваше предложение.
Синяя «Тойота» Холли находилась в глубине стоянки, через два ряда от машины, в которую врезался пьяный водитель. Тягач транспортной компании как раз тронулся с места и потащил на буксире злосчастный грузовик. Полицейские садились в патрульную машину. На черном асфальте в лучах полуденного солнца блестели неубранные осколки разбитого стекла.
Некоторое время они ехали молча.
Затем Холли спросила:
— У вас в Портленде друзья?
— Да, еще со студенческих времен.
— Вы у них и остановились?
— Да.
— И они не могли отвезти вас в аэропорт?
— Если бы самолет улетал утром, конечно, отвезли бы, но днем они на работе.
— А… — Холли не нашлась что сказать и замолчала.
Потом обратила его внимание на ярко-желтую цветочную клумбу за железным забором и спросила, знает ли он, что Портленд называют Городом Роз. Он знал.
Тогда после некоторого молчания она предприняла новую попытку:
— У них не работал телефон?
— Простите, не понял?
— Телефон в квартире у ваших друзей, вы могли бы вызвать такси из дома.
— Мне хотелось прогуляться.
— До аэропорта?
— Когда я выходил из дома, ноги у меня были в полном порядке.
— Но до аэропорта очень далеко!
— Мне не привыкать.
— Очень далеко, особенно с саквояжем.
— Он почти пустой. И потом, когда я тренируюсь, то беру в руки гантели, чтобы при ходьбе работали мышцы.
— Я сама люблю ходьбу. — Холли притормозила на красный свет. — Раньше бегала по утрам, но потом стали ныть колени.
— Со мной была та же история, и я бросил бег и перешел на ходьбу. Она дает такую же нагрузку на сердце, если держать хороший темп.
Холли хотелось продлить недолгие минуты этой беседы, и она вела машину совсем медленно. Они оживленно болтали о тренировках и диете. Одна из реплик Джима позволила ей совершенно естественно поинтересоваться именами его друзей в Портленде.
— Нет, — твердо сказал он.
— Что значит — нет?
— Я не скажу вам, как зовут моих друзей. Они тихие славные люди, и мне не хочется, чтобы к ним приставали с глупыми вопросами.
— Благодарю за комплимент, — вспыхнула Холли.
— Я не имел в виду вас, мисс Торн. Просто мне бы не хотелось, чтобы по моей милости их имена замелькали в газетах и для них кончилась спокойная жизнь.
— Многие мечтают увидеть свое имя в газетах.
— Далеко не все.
— Но может быть, им будет приятно рассказать о своем отважном друге.
— Прошу прощения, но… — Он извиняюще улыбнулся.
Она понемногу стала понимать, что так поразило ее в Джиме Айренхарте — его удивительное самообладание.
За два года работы в Лос-Анджелесе Холли приходилось встречать немало мужчин, выдающих себя за образец калифорнийского хладнокровия и уверенности:
«Положись на меня, детка, и ни о чем не думай, я с тобой, и пусть весь мир катится к чертям». На словах это звучало эффектно, но как только доходило до дела, оказывалось пустым звуком. Иметь безукоризненный загар и подражать голливудскому спокойствию Брюса Виллиса еще не значит быть невозмутимым Брюсом Виллисом. Уверенность в себе приходит с опытом, а с настоящей невозмутимостью нужно родиться, ее можно изображать, но опытный глаз все равно отличит подделку от подлинника. Что касается Джима Айренхарта, то его невозмутимости с избытком хватало на все мужское население маленького штата Род-Айленд. Ни сумасшедшие грузовики, ни вопросы репортера не могли пробить стену его хладнокровного спокойствия. Странное дело, но одно его присутствие вселяло уверенность в собственных силах.
— У вас интересное имя, — возобновила разговор Холли.
— Джим?
Он над ней подшучивал Айренхарт — «железное сердце». Похоже на прозвище индейского вождя.
— Было бы неплохо, окажись в моих жилах кровь сиу или апачей. Это придало бы мне ореол таинственности. Но должен вас разочаровать: Айренхарт — всего лишь английский вариант немецкой фамилии Айзенхерц.
Машина выехала на Восточную автостраду и быстро двигалась к повороту на Киллингсворт. Через несколько минут они будут в аэропорту. Такая перспектива не радовала Холли. Она была репортером, и большинство ее вопросов так и остались без ответа. И, что еще более важно, Холли была женщиной, и впервые в жизни она встретила такого мужчину, как Джим Айренхарт.
Она быстро прикинула, не поехать ли в объезд и тем самым в два раза удлинить дорогу. Джим не знает города и вряд ли заметит ее хитрость. Но потом ей пришло в голову, что дорожные знаки уже сообщили о приближении к аэропорту. И, даже если Джим не обратил на них внимания, в ярко-синем небе невозможно не увидеть белые силуэты самолетов, которые один за другим взлетали и шли на посадку.
— И чем вы занимаетесь у себя в Калифорнии? — нарушила затянувшееся молчание Холли.
— Радуюсь жизни.
— Я имела в виду, кем вы работаете?
— А как вы думаете?
— Ну… во всяком случае, не библиотекарем.
— Почему вы так думаете?
— В вас есть что-то таинственное.
— А разве библиотекарь не может быть таинственным?
— По крайней мере, я таких не встречала.
Она неохотно свернула с шоссе на дорогу, ведущую к аэропорту.
— Может, вы из полиции.
— Значит, я похож на полицейского?
— У настоящих полицейских стальные нервы.
— А я-то считал себя простым и общительным. Вы думаете, у меня стальные нервы?
— Я хотела сказать, вы очень уверены в себе.
— И давно вы на репортерской работе?
— Двенадцать лет.
— Все время в Портленде?
— Нет. Здесь я около года.
— А раньше где приходилось бывать?
— Чикаго… Лос-Анджелес… Сиэтл.
— Любите журналистику?
Поняв, что Джим перехватил у нее инициативу, Холли ответила:
— Послушайте, это все-таки не игра в вопросы и ответы.
— Что вы говорите! Выходит, я ошибался.
Похоже, этот разговор его по-настоящему забавлял.
Холли почувствовала свое бессилие перед его непонятным, вызывающим раздражение упрямством. Ей не понравилось, что Джим сумел подчинить ее своей воле. Впрочем, он не имел злого умысла, и обманщик из него был неважный. Он не хотел, чтобы кто-то копался в его делах, и Холли, которая в последнее время все чаще задумывалась о праве журналиста вмешиваться в чужую жизнь, в глубине души сочувствовала ему. В конце концов ей не оставалось ничего другого, как рассмеяться.
