Дэл Ховисон - Вкус ужаса: Коллекция страха. Книга II
Образ, который лучше не допускать в сознание, пока я нашептываю ей: «Спи, отдыхай, тебе будет удобнее, если ты снимешь эти тяжелые серебряные цепи. Все хорошо, ты в безопасности… А они тебе так мешают…»
Я ощутил, как мисс Пакстон теребит пуговицы воротника (и почему женщины так любят носить вещи, которые застегиваются сзади?). Увидел ее внутренним взором: сидящую в кожаном кресле, бессильно откинувшую голову на подушку растрепавшихся волос. Непослушные пальцы трогают горло…
«Спи…»
Замок ожерелья был большим, тяжелым и надежным. Вот шельма. Наверняка специально выбрала такой именно потому, что расстегнуть его в полусне или трансе было непросто. Проклятье, сколько минут или сколько секунд осталось?..
Мягче, тише, Лайонел просит у тебя цепочки. Ты должна снять их и отдать ему…
Я услышал шепот ее сердца: «Лайонел!»— и ощутил, как по ее щекам текут слезы. Во сне мисс Пакстон увидела брата, такого же толстого и глупого, каким он был при жизни. Брат держал ее за руку. «Мне нужно серебро на свадьбу, старушка. Шафер не может явиться без серебряных украшений. Новые правила».
Она выпустила револьвер и принялась за застежку обеими руками. Замочек поддался, серебряные звенья потекли вниз, упали ей на грудь. Остались считаные секунды, но их достаточно…
Я стремительно двинулся по коридору, и тут это жалкое, отвратительное создание, эта волосатая ошибка природы — пекинес американской матроны — выскочил из ближайшей каюты и вцепился мне в лодыжку. Зубы этой твари не повредили бы и сухой корки, не говоря уже о вампире, который преследует беззащитную жертву, но даже вампир споткнется, если под ноги ему влетит пять килограммов мохнатой дряни.
Я успел сгруппироваться, как кошка, но сверхчеловеческая скорость сыграла против меня. Поганец вскочил на лапы и разразился бешеным лаем. Его хозяйка появилась в дверях в тот самый миг, когда я занес ногу, чтобы размозжить череп этому выкидышу.
— Как вы смеете, сэр! Иди к мамочке, Солнышко! [1]
Секундой позже мисс Пакстон с расстегнутым воротом, растрепанными волосами и с пистолетом в руке возникла в дверях моей каюты, целясь в меня с расстояния шести футов…
Полночь закончилась.
Я сбежал. Миссис Харпер (так ее, кажется, звали), подхватившая на руки свою адскую гончую, загородила собой коридор и стала помехой на линии огня, что подарило мне жизненно важные секунды. Я скатился по лестнице и нырнул в ближайший коридор. Мисс Пакстон летела за мной, как фурия.
Коридоры постепенно заполнялись людьми. Мои соседи по первому классу щеголяли самыми разными видами пижам, свитеров, плащей, купальных халатов и спасательных жилетов. Все дружно жаловались на то, что им придется выйти на холодную палубу, и столь же дружно мешали мисс Пакстон прицелиться, а мне оторваться от погони. Я толкался, уклонялся, прятался за людьми. Наконец я спустился в коридор палубы В, который вел к грузовым отсекам. Лампы все еще горели, но если они погаснут — я надеялся на это, учитывая прибывающую воду, — мисс Пакстон окажется в моей власти.
К тому времени как я добрался до «шотландской дороги», пол уже ощутимо кренился. Коридоры были заполнены членами команды. У спуска спиральной лестницы, ведущей к палубам Е и F, я резко затормозил и вздрогнул от тошнотворного шока. Подо мной была яма с зеленой водой, жутковато подсвеченная оставшимися внизу лампами.
И уровень воды был высоким.
Позади меня рявкнул пистолет, и я развернулся. Коридор был все еще заполнен членами команды, но между мной и аварийным трапом, на котором появилась мисс Пакстон, не было никого, и никто не пытался ее остановить. Да и не думаю, что этой сумасшедшей помешали бы чьи-либо попытки. Возможно, ее сказки о моем вероломстве разошлись среди команды, а возможно, они лучше нас представляли, что происходит под нашими ногами. Но факт оставался фактом: мисс Пакстон стояла с пистолетом в руке. Ее выстрел был точным, и я знал, что первый же взгляд на рану подтвердит: рана смертельна. Но я пил кровь тысяч крестьян, фабричных рабочих, проституток и уличных мальчишек на протяжении ста сорока лет вовсе не для того, чтобы меня убила разъяренная баба из третьего класса.
Я принял единственно возможное решение.
Когда мисс Пакстон выстрелила, я упал у поручней, перекатился и рухнул вниз, в нефритово-зеленый колодец морского ада.
Вода оказалась ледяной, как я того и ожидал.
Сознание раскололось, разум онемел. Я закричал, и мои легкие заполнились водой — чертовски здорово, что я много лет назад отказался от необходимости дышать. Я помнил, как смотрел на мисс Александру Пакстон сквозь толщу зеленой воды. Она смотрела на меня, все еще сжимая пистолет.
Я был в сознании. Я чувствовал, что способность двигаться вытекает из меня, как кровь из разорванной артерии. До тех пор пока мисс Пакстон там, я не должен шевелиться. Мне следовало убедить ее в том, что я мертв. А она все стояла и смотрела — злорадствовала, жалкая корова! — целую вечность.
И вот наконец плюнула в меня и отвернулась.
На то, чтобы добраться до двери к палубе F, мне понадобилось несколько минут медленного и неуклюжего барахтанья. Пальцы закостенели, как биты для крикета, и я не знаю, сколько времени ушло на попытки открыть дверь. Мозг тоже казался крикетной битой, его едва хватало на то, чтобы сориентироваться — где, черт ее дери, лестница, ведущая наверх, к палубе Е? — в этом кипящем водовороте ужаса, шока, невероятной слабости и кошмарной паники.
Я пребывал в слепой уверенности, что этот чертов корабль утонет, несмотря на водонепроницаемые отсеки.
До меня доносились неимоверно далекие голоса.
Голоса, говорившие: «Мы тонем с дифферентом на нос».
Голоса, упрашивавшие: «Мэри, ты должна сесть в шлюпку, я догоню тебя позже!»
Голоса, кричавшие: «А ну назад! Сначала женщины и дети!»
Гораздо ближе ко мне гремели шаги и слышался испуганный лепет на шведском, гаэльском, арабском, японском: пассажиры третьего класса пытались разобраться в переплетении коридоров и выбраться наверх. Члены команды кричали им сдать назад, оставаться в каютах, пока их не позовут к шлюпкам. Но я бывал в море, Господи спаси, я ходил на кораблях, когда был еще жив, и слишком хорошо знал, сколько человек поместится в шлюпки такого размера, как те, что на «Титанике».
Мне нужно было добраться до шлюпочной палубы раньше, чем они выпустят иностранных свиней и позволят кому-то занять место, которое я оплатил вместе с билетом первого класса. И раньше, чем свиньи поймут, что места в шлюпках им не хватит, и вырвут своими грязными лапами власть из рук корабельной команды.
Борьба была воистину адской: я вспоминал описание пятого круга Дантового ада, где грешники пребывают в вечной неподвижности на вязком дне подводами Стикса. У них осталось лишь одно утешение: воды Стикса теплее, чем Атлантический океан в апреле. Вода нулевой температуры воздействовала на вампиров почти так же, как на живых, с той только разницей, что страдания длились дольше, а живым нужно было еще и дышать. Помимо парализующего холода была еще сокрушительная дезориентация, проклятие океанской воды — живой воды. Временами я просто застывал, сражаясь за способность пошевелить рукой или оттолкнуться ногой от металла сжимающихся стен, и это было похоже на попытку остаться в сознании на крайней степени истощения. Я приходил в себя, с трудом продвигался на фут или два, а затем паралич накатывал снова, и справиться с ним было труднее.
Периоды оцепенения становились все дольше, секунд лихорадочной деятельности было все меньше. Я чувствовал, как стены, корпус, палуба все наклоняются, вес воды в трюме увеличивается вдвое, вчетверо, впятеро, и беспомощно замирал, в полной мере сознавая ужасающую глубинуокеана под килем.
Не знаю, как я не сошел с ума. Не от страха, что умру, когда корабль переломится пополам и начнет опускаться на дно, а от осознания полной уверенности: я не выберусь, и никогда не смогу этого сделать.
Никогда.
По неизвестной мне причине я был полностью в курсе того, что происходит на палубе, в то время как продолжал спазматические, агонизирующие, беспомощные попытки выбраться к лестнице и выжить. Даже громкая музыка оркестра не скрывала кошмарной ясности каждого разговора, каждого шага, треска веревок, которые звенели от напряжения, опуская на воду спасательные шлюпки. Офицеры продолжали свое «сначала женщины и дети», а женщины и дети, кретины безмозглые, искали любой повод остаться на корабле, потому что там было теплее. Лишь немногие мужчины спокойно покинули корабль на первых шлюпках, поскольку женщин, желающих занять свободные места, было совсем немного. Позже я узнал, что в первой шлюпке было всего двенадцать человек. Жалкая миссис Харпер села в шлюпку не только с мужем, но и со своим чертовым пекинесом на руках.
