Роберт Маккаммон - Смерть приходит за богачом
— Благодарение Небесам, что вы приехали, — отозвался Оберли. — Не желаете ли чаю — согреться?
— В этом доме нет тепла, — последовал ответ. — Я страдала бы здесь от холода даже с огнем в животе.
— Но вы здесь, — сказал Мэтью, и она снова посмотрела на него тем же пронзительным и беспокоящим взглядом. — Чтобы приехать, вы не побоялись стихии. Значит, вам как минимум интересно, что хочет сказать ваш отец.
Она помолчала. Еще раз открыла и закрыла рот. Наклонила голову набок.
— Стихии, — повторила она словно взвешивая какую-то постороннюю мысль. Потом добавила: — Да. Прошу прощения, мои мысли несколько… — Она встряхнула головой. — Не люблю этот дом. Я проходила мимо, при свете дня. И тогда он меня печалил. А ночью просто… — Она провела по своему горлу рукой в перчатке. — Просто ранит.
— Пойдем ли мы к лорду Мортимеру? — спросил Оберли тихим голосом, в котором слышалось ожидание.
— Да. Конечно. Я здесь… не знаю, надолго ли, но я здесь.
— Я думаю, на достаточный срок, чтобы отдать дань уважения умирающему? — предположил Мэтью.
— Уважение, — повторила она с неприязнью. — Вам, сэр, стоило бы задуматься о смысле этого слова. Отведите меня к нему, — велела она слуге.
Они двинулись к лестнице.
— Ваша лошадь преодолела подъем? — спросил Оберли.
— Моя лошадь? — В бликах свечи было видно, как Кристина наморщила лоб. — Она… думаю, она убежала. — Глаза ее стали непрозрачны, как заледенелое стекло. — Я пыталась… поймать повод, но… нет, наверное, она убежала.
Оберли и Мэтью обменялись быстрыми взглядами.
— Мисс, вы хорошо себя чувствуете? — спросил Оберли.
— Я себя чувствую… не знаю. Наверное… не надо было мне сюда приходить. Это все неправильно.
Она остановилась у подножья лестницы, посмотрела вверх, и Мэтью увидел, что женщину бьет дрожь.
— Все будет правильно, — сказал он.
— Все неправильно, — повторила она с той же убежденностью в голосе. — Неправильно. Все. — Она поднесла руку ко лбу, но когда Мэтью и Оберли попытались поддержать женщину, она отшатнулась и мгновенно собралась в нервный комок: — Не трогайте меня! Меня нельзя трогать!
Голос прозвучал так свирепо, что оба они тут же отступили. Мэтью подумал, что либо эта женщина пребывает на грани безумия, либо для успокоения нервов ей нужно что-то покрепче сладкого чая. Да и ему самому хотелось бы глотнуть эликсира храбрости — в виде ромового пунша, например. Рому побольше, добавок поменьше.
— Я смогу, — произнесла Кристина тихо, но со скрежетом в голосе. — Смогу.
И с этими словами двинулась вверх по лестнице.
Почти на самом верху Кристина снова покачнулась, и огляделась вокруг расширенными, дикими глазами. Мэтью и Оберли отстали на несколько ступенек.
— Мисс Кристина? — обратился к ней Оберли.
— Вы слышали? — спросила она. — Этот звук вы слышали?
— Звук, мисс?
— Ну да! — Она оглядывалась, лицо ее побледнело, глаза были полны страха. — Какой-то хруст. Как… я не знаю. — Она перехватила взгляд Мэтью. — А вы — слышали?
— Боюсь, что нет, — ответил Мэтью, думая про себя, что дочери богача весьма не помешало бы прикупить хоть на пенни здравого рассудка.
Она кивнула, будто вновь овладевая собой. Потом снова пошла вверх, и сопровождающие вслед за ней.
Оберли открыл ей дверь, она вошла. Человек в кровати уже сидел на влажных подушках в нетерпеливом ожидании.
Мэтью понял, что наблюдает редкое зрелище: невероятную победу гибнущего ума над уже погибшей материей. Он допил чай и, чувствуя, что силы слегка восстановились, поставил кружку на стол. Кристина ровным шагом пошла по ковру, доктор отодвинулся, давая ей место и уступая кресло, если оно понадобится. Женщина дошла до кровати, посмотрела на лежащего. Мэтью и Оберли подошли, встав за ее спиной.
Не слышно было ни звука, кроме свистящего дыхания богача.
Минута, обледеневшая и скользкая, как земля за окнами, неуверенно повисла в воздухе.
— Дочка, — хрипло выдохнул лорд Мортимер.
Она не ответила. Снова поднялась рука в перчатке, коснулась лба, и женщина покачнулась. Потом осмотрела комнату, стены и потолок, и взгляд ее показался Мэтью затравленным взглядом пойманного зверя, которому некуда спрятаться.
— Говори со мной. — Голос почти умолял. — Прошу тебя.
Она молчала.
— Кристина! — произнес лорд Мортимер, будто коленопреклоненный перед распятием.
Мэтью увидел, как взгляд Кристины остановился на отце, увидел, как она вздрогнула, как сжались в кулаки руки в перчатках. Но она была с отцом одной крови и, наверное, одной натуры, и держалась твердо.
— О чем же я должна говорить? — спросила она тихо, с жутковатым самообладанием. — О моей матери, твоей жене… и самоубийстве, к которому ты ее вынудил? О Моргане, уничтоженном твоим вечным недовольством? О том, сколько раз мы с Морганом тянулись к тебе с любовью, а ты всегда поворачивался спиной? Потому что… ты постоянно был занят, папа, так занят? — Она не ждала ответа, решительно шагая этим разрушительным путем. — О сотнях людей, если не о тысячах, страдавших в твоих шахтах и на фабриках, на полях и в карцерах работных домов? О том, как нам было стыдно, когда мы узнали, как ты выжимаешь людей досуха… и выжимаешь с удовольствием? О семье Нэнс, о Коуплендах, об Энгельбургах? Друзья нашей семьи… до тех пор, пока ты ради своих интересов не разорил отцов и не лишил детей надежд на будущее? О строительстве дома Уиттерсенов и погибших рабочих? Об адвокатах, которых ты нанимал год за годом, чтобы тебя не принудили платить там, где ты сам знал, что надо заплатить? Об этом ли говорить мне? Обо всех этих грехах или же о других? О страданиях и злодействах? Скажи, — и я буду говорить.
Умирающий задрожал. Может быть, он увидел, что хотя Смерть и не пришла еще за ним, зато пришла Истина.
Кристина Мортимер всадила нож глубже:
— И ты посмел ехать за мной сюда? Послал своего наемника свататься ко мне? Хотел заставить меня забыть, какой это ужас — быть твоей дочерью? Видеть, как ты убил мою мать, моего брата, погубил все, что только мне было дорого на свете? — Кристина заморгала, и в ее глазах отразился панический ужас. Она судорожно огляделась и воскликнула, почти взвыла, не в силах сдержаться: — Зачем я здесь? Что я здесь делаю? Я не знаю… не знаю!
— Мисс Кристина! — Оберли хотел было тронуть ее за плечо, но она отодвинулась. — Прошу вас. Проявите к нему милосердие.
— Нет, — произнес лорд Мортимер почти ясным, почти сильным голосом. — Нет, — повторил он, и мрачная складка губ искривилась на суровом лице подобием улыбки. — Не милосердие. Не для… не для того звал я тебя сюда, дочь. Никому ни разу в жизни не оказал милосердия… и для себя его не прошу. — Единственный глаз влажно блестел. — Никогда не испытывал его на себе и не понимаю его. Слабость. Костыль. Убей или будь убитым — вот как устроен мир. И даже мой отец… мы с ним дрались не на жизнь, а на смерть… потому что он пытался меня сломать… узнать, насколько крепко я сделан. Он запер меня в чулане. Ты говорила про карцеры, дочь? Запер в чулане… за какое-то мелкое нарушение своих правил. Я не мог выйти… не получал ни питья, ни еды… пока не попрошу прощения. И знаешь, сколько времени я пробыл там в темноте? В собственных моче и кале? Знаешь, сколько? — Он кивнул сам себе, будто гордясь тем давним детским триумфом. — Мне потом дворецкий сказал… пять суток и четырнадцать часов. Меня вынули оттуда вопреки желанию отца. И когда я достаточно поправился… меня посадили туда вновь. И на сей раз я продержался… почти неделю. Тогда я понял, дочь, я осознал, что мужчина — даже мальчишка, — не может выжить за счет доброго сердца. Единственное, что помогает выжить — это сила воли. Вот почему я сейчас жив. В эти самые минуты. Потому что я хотел видеть тебя, говорить с тобой и слышать, как ты говоришь, и я не умер бы, не удовлетворив это мое внутреннее требование.
— Убивай или будь убитым? — переспросила она. — Что сделала мама, что ты так на нее разозлился? Что тебе сделал Морган? Боже мой, отец… — голос ее сорвался: — Что сделала тебе я?
Лорд Мортимер не ответил. Быть может, подумал Мэтью, просто не мог.
— Мы для тебя были недостаточно хороши? — спросила женщина. — Недостаточно сильны?
Наконец прозвучал ответ — резким и гулким хрипом.
— Вы были слишком хороши для меня. Теперь-то я это вижу — в обратном зеркале… времени. А я был слишком слаб, чтобы позволить себе это… слишком слаб. А думал, напротив, что… очень, очень силен. Вот теперь смотри, дочка… каков я стал, и что у меня есть. Смотрите, — обратился он к Мэтью, Оберли и доктору, — как на предостережение, во что может превратиться человек… так и не вышедший до конца… из тесного темного чулана, мальчишка, который все еще живет там, в жутком безмолвии. До сих пор.
