Том Роб Смит - Ферма
На лице матери отразилось удовлетворение. Однако у закрытых дверей она приостановилась. Очевидно, ей хотелось убедиться в этом самой. Я приобнял ее за плечи и подтолкнул наверх со словами:
— Обещаю, здесь только ты и я.
Остановившись в кухне, служившей одновременно и гостиной с открытой планировкой, самом сердце квартиры Марка, мать явно была очарована моим новым домом. Марк неизменно описывал свои вкусы как минималистические, полагаясь на то, что вид на город придаст убранству необходимое очарование и стиль. Когда я переехал сюда, мебели здесь почти не было, и квартира, вместо того чтобы казаться стильной, выглядела пустой и унылой. Марк ел и ночевал здесь, но не жил. Постепенно и понемногу я начал высказывать свои предложения. Вещи не нужно прятать по углам. Коробки можно распаковать. Я смотрел, как мать с безошибочной точностью распознает следы моего влияния. Она взяла с полки книгу, которую сама же когда-то подарила. Я выпалил:
— Квартира мне не принадлежит.
Я обманывал родителей долгие годы, легко и непринужденно, но сегодня ложь давалась мне с трудом и причиняла боль, словно вывихнутая лодыжка при ходьбе. Мать взяла меня за руку и сказала:
— Покажи мне сад.
Марк нанял компанию, в которой я работал, чтобы спроектировать и обустроить сад на крыше. Он уверял, что давно собирался сделать это, но я-то понимал, что так он оказал мне услугу и, в некотором роде, явил свое покровительство. В глубине души мой выбор профессии смущал родителей. Они полагали, что я выберу что-нибудь отличное от того, чем занимались они. Учеба для них обоих завершилась в возрасте шестнадцати лет вместе с окончанием школы, тогда как я поступил еще и в университет, но занимался тем же самым, разве что предварительно обзавелся дипломом с печатью и двадцатью тысячами фунтов долга. Но все мое детство прошло в окружении растений и цветов; я унаследовал от родителей талант и страсть к садоводству, и эта работа, когда она была, разумеется, мне нравилась. Сидя на крыше, среди растений и цветов, и глядя на Лондон, можно было с легкостью забыть о случившемся. Я готов был провести здесь вечность, нежась на солнышке и изо всех сил цепляясь за тишину. Однако я быстро заметил, что сад мать совершенно не интересует; она внимательно рассматривала устройство крыши, намечая пути к возможному отступлению. Когда она взглянула на часы, в жестах ее сквозило явное нетерпение:
— У нас мало времени.
Перед тем как выслушать ее версию событий, я предложил немного перекусить, однако мать вежливо отказалась, не желая отвлекаться:
— Мне нужно о многом тебе рассказать.
Но я настаивал. В глаза мне давно уже бросилась одна неоспоримая вещь — она сильно похудела. Не добившись ответа на вопрос, когда она ела в последний раз, я принялся смешивать напиток из бананов, клубники и местного меда. Она встала, чтобы понаблюдать за процессом.
— Ты ведь веришь мне, не так ли?
Сама же она продемонстрировала крайнюю осторожность, позволив мне воспользоваться фруктами только после того, как тщательно осмотрела их. Чтобы убедить ее в необоснованности подозрений, я сделал глоток приготовленного напитка, прежде чем протянуть стакан ей. Мать встретила мой взгляд, совершенно правильно истолковав его как проверку ее психического состояния. Отбросив всякую осторожность, она судорожно опустошила стакан. Потом она заявила:
— Мне нужно в ванную.
Я испугался, что она намерена сунуть пальцы в рот и опорожнить желудок, но ведь и пойти с нею я тоже не мог.
— Она внизу.
Мать вышла из кухни, прихватив с собой сумочку, с которой не расставалась ни на минуту.
Выудив из кармана телефон, я обнаружил около тридцати пропущенных вызовов от отца. Я набрал его номер и прошептал:
— Папа, она здесь, и с ней все в порядке. Я не могу говорить…
Он перебил меня:
— Молчи и слушай!
Разговаривать с ним было опасно: я боялся, что мать застукает меня на горячем. Я повернулся, собираясь выйти на лестничную площадку, чтобы услышать, как она поднимается обратно. Но она уже была здесь и стояла на пороге, глядя на меня. Она не могла так быстро спуститься в ванную и вернуться. Очевидно, мать солгала, устроив мне ловушку, чтобы посмотреть, не попадусь ли я в нее. Что ж, если это было испытание, то я его благополучно провалил. Она смотрела на меня так, как никогда раньше. Я перестал быть ее сыном и превратился в угрозу — во врага.
Я оказался застигнутым врасплох. Мать спросила:
— Это ведь он, не так ли?
Куда-то подевалась вся ее преувеличенная вежливость — теперь в голосе слышались обвиняющие и агрессивные нотки. Отец, должно быть, расслышал ее голос, потому что спросил:
— Она рядом?
Я же не мог пошевелиться, парализованный нерешительностью, прижав телефон к уху, — и не сводил глаз с матери. Отец добавил:
— Даниэль, она может прибегнуть к насилию.
Услышав его слова, я машинально покачал головой — нет, я ему не поверил. За всю жизнь мать и мухи не обидела. Отец ошибался. Или лгал. Мать шагнула вперед, указывая на телефон:
— Если ты скажешь хоть одно слово, я развернусь и уйду.
Голос отца еще бился в телефонной трубке, когда я нажал кнопку отбоя.
Словно сдавая оружие во время капитуляции, я протянул телефон матери. Голос у меня срывался, когда я попробовал оправдаться:
— Я обещал позвонить отцу, когда ты прилетишь. Просто чтобы дать ему знать, что с тобой все в порядке. Точно так же, как пообещал выслушать тебя. Пожалуйста, мам, давай присядем. Ты хотела рассказать мне свою историю. Я хочу услышать ее.
— Меня осмотрели врачи. Он говорил тебе об этом? Они осмотрели меня, выслушали и отпустили. Профессионалы поверили мне. И не поверили ему.
Она шагнула ко мне, протягивая сумочку — доказательства. Получив еще один шанс, я встретился с нею посредине комнаты и завладел потрескавшейся кожей. Матери потребовалось сделать над собой некоторое усилие, чтобы выпустить свое сокровище из рук. Я удивился, ощутив, какая она тяжелая, эта сумочка. Когда я положил ее на стол, отец позвонил снова, и на экране появилось его изображение. Мама увидела его лицо.
— Ты можешь ответить ему. Или открыть сумочку.
Не обращая более внимания на телефон, я положил руку на сумку и нажал, чтобы освободить защелку. Кожа скрипнула, когда я поднял клапан и заглянул внутрь.
* * *Мать сунула в нее руку и вынула оттуда маленькое зеркальце, показав мне мое же отражение, словно оно и было первой уликой. Я выглядел усталым, но мать нашла этому другое объяснение.
Я же вижу, ты меня боишься. Твое лицо знакомо мне куда лучше собственного, и, если ты склонен считать мои слова глупым и сентиментальным преувеличением, вспомни, сколько раз я утирала тебе слезы или смотрела, как ты улыбаешься. Даниэль, за все эти годы ты никогда не смотрел на меня так, как сейчас…
Взгляни и убедись!
Но я не должна расстраиваться. В этом нет твоей вины. Против меня сфабриковали обвинения, но не в том, что я совершила преступление, а в том, что сошла с ума. Инстинкт подсказывает тебе, что ты обязан встать на сторону отца. Нет смысла отрицать очевидное, мы должны быть честны друг с другом. Я уже несколько раз подмечала, как ты с испугом смотришь на меня. Мои враги утверждают, что я представляю опасность для себя и окружающих, даже для тебя, сын мой. Это доказывает, насколько они беспринципны и нечистоплотны, если готовы злонамеренно разрушить самые дорогие отношения в моей жизни, готовы пойти на все, чтобы остановить меня.
Позволь мне мимоходом напомнить тебе, что обвинения в умственной неполноценности — испытанный и проверенный временем способ, позволяющий заткнуть рот женщине и дискредитировать ее, если она осмеливается бороться с насилием и издевательствами и восстает против признанных авторитетов. Вместе с тем, я понимаю, что мой внешний вид внушает тревогу. Руки у меня неухожены, одежда обтрепалась, ногти обломаны, а изо рта дурно пахнет. Всю жизнь я стремилась выглядеть презентабельно, а сегодня в аэропорту ты окинул меня взглядом с ног до головы и подумал: «Она больна!»
Неправда. Я мыслю так ясно, как никогда раньше.
Временами мой голос может показаться тебе необычным. Ты даже можешь решить, что я сама на себя не похожа. Но ты не можешь ожидать, что я буду говорить с привычной беззаботностью, ведь если мне не удастся убедить тебя, последствия могут оказаться катастрофическими. Не вправе ты и требовать, чтобы я сразу же перешла к самым шокирующим обстоятельствам и в двух словах рассказала о том, что происходит. Если я попытаюсь хотя бы вкратце обрисовать тебе общую картину, ты ничего не поймешь и лишь окончательно запутаешься. Ты начнешь качать головой и выразительно закатывать глаза. Так что одним резюме обойтись не удастся. Услышав слова «убийство» и «преступный сговор», ты мне не поверишь. Вместо этого я намерена изложить тебе все детали, одну за другой. Ты должен сам увидеть, как из отдельных кусочков складывается мозаика. Не имея перед собой цельной картины, ты наверняка сочтешь меня помешанной. Не спорь, так и будет. Ты отвезешь меня в какую-нибудь психиатрическую лечебницу в каком-нибудь Богом забытом уголке Лондона и сообщишь врачам, что у меня не все дома. И тогда, словно я — преступница, которая совершила ужасные вещи, они посадят меня под замок и будут держать там до тех пор, пока отчаянное желание вырваться на свободу не заставит меня согласиться с тем, что все, что я собираюсь рассказать тебе сейчас, — ложь. Помня о власти, которую ты имеешь надо мной, я должна бояться тебя. Посмотри на меня, Даниэль, посмотри! Мне действительно страшно.
