Стивен Кинг - Возрождение
Я опустил руку в воду, но осторожно. Вряд ли преподобный собирался надо мной подшутить, как Терри и Кон, но я был в незнакомом месте с чужим человеком и не был полностью в этом уверен. Казалось, что озеро глубокое, но это была иллюзия, созданная голубой краской и отражением фонарей на поверхности. Мой палец погрузился в воду только на первую фалангу.
— Ты немножко промахнулся, — сказал преподобный Джейкобс. — Сдвинь палец чуть правее. Ты знаешь, где право, где лево?
Я знал. Мама меня научила: «Правая — та, которой пишешь». Конечно, для Клер и Кона это правило не годилось: оба они были левшами.
Я передвинул руку и что-то нащупал в воде. Что-то металлическое, с бороздкой посередине.
— Кажется, нашел, — сказал я преподобному Джейкобсу.
— Похоже на то. Ты касаешься колеи, по которой ходит Иисус.
— Это фокус! — сказал я. Мне случалось видеть иллюзионистов в «Шоу Эда Салливана», а у Кона была коробка с реквизитом для фокусов, подаренная ему на день рождения. Правда, он уже все растерял, кроме Парящих шаров и Исчезающего яйца.
— Верно.
— И то, что Иисус прошел по воде к лодке, — тоже!
— Иногда, — ответил он, — я боюсь, что так и есть.
Вид у него был такой далекий и печальный, что я снова немного испугался, но при этом мне было его жаль. Я, конечно, не понимал, о чем он грустит, когда у него в гараже есть такой классный игрушечный мир с озером.
— Но это очень хороший фокус! — сказал я и похлопал его по руке.
Он вернулся из тех далей, куда исчезал, и улыбнулся мне.
— Ты прав. Наверно, я просто скучаю по жене и своему мальчику. Наверное, поэтому я и позвал тебя сюда, Джейми. Но сейчас пора вернуть тебя маме.
Когда мы подошли к Девятому шоссе, он снова взял меня за руку, хотя ни одной машины не было видно, и так мы шли всю дорогу до Методист-роуд. Я был не против. Мне нравилось держать его за руку. Я знал, что он обо мне заботится.
Через несколько дней приехали миссис Джейкобс с Моррисом. Моррис был всего лишь малявкой в подгузнике, зато его мама оказалась хорошенькой. В субботу, за день до того как преподобный Джейкобс впервые встал за кафедру нашей церкви, Терри, Кон и я помогли ему перенести Мирное озеро в церковный подвал, где по вечерам в четверг будет собираться Братство юных методистов. Без воды сразу было видно, какое озеро мелкое, и что его пересекает желобок.
Преподобный Джейкобс заставил Терри и Кона дать клятву молчания, чтобы, по его словам, не испортить иллюзию для малышей (меня, значит, посчитали большим, и мне это понравилось). Те клятву дали, и не думаю, что они ее нарушили, но лампы в церковном подвале светили намного ярче ламп в гараже пастората, и если присмотреться к ландшафту с близкого расстояния, то было видно, что Мирное озеро — всего лишь широкая лужа. Желобок тоже был заметен. В общем, к Рождеству все уже знали.
— Все это одна большая туфта, — сказал мне как-то Билли Пакетт в один из четвергов. Билли и его брат Ронни терпеть не могли четверговую школу, но с мамой не поспоришь. — Если он еще хоть раз ее покажет и опять заладит про хождение по воде, я блевану.
Я подумал, а не набить ли мне Билли морду, но уж очень он был здоровый. И потом, мы с ним были друзьями. К тому же он был прав.
2
ТРИ ГОДА. ГОЛОС КОНРАДА. ЧУДО.
Преподобный Джейкобс лишился работы из-за проповеди, которую он произнес с кафедры 21 ноября 1965 года. С помощью интернета вспомнить дату было несложно: это случилось в воскресенье перед Днем благодарения. Спустя неделю он вовсе исчез из нашей жизни. Пэтси и Моррис (ребята из Братства юных методистов прозвали его Морри-Я-с-вами) сделали это еще раньше. Как и "Плимут-Бельведер" с кнопочным переключением передач.
Три года, что разделили день моего знакомства с Мирным озером и день той жуткой проповеди, я помню удивительно ясно – однако до того, как я начал рыться в памяти, мне так не казалось. Да кто из нас, в конце концов, в деталях помнит себя в возрасте от трех до шести лет? Но вот что замечательно – и вместе с тем ужасно – в мемуарном деле: оно распахивает глубокие колодцы памяти, до той поры наглухо запечатанные.
Мне кажется, что я мог бы оставить на время свою историю и вместо этого написать увесистую книгу о времени и мире, что так разительно отличается от того, в котором я живу сейчас. Про маму в комбинации у гладильной доски – невероятно красивую в лучах утреннего солнца. Про свой неприятного оливкового цвета купальный костюм с отвисшим задом и про то, как мы купались с братьями в пруду Гарри. Мы любили подкалывать друг друга насчет того, что скользкое дно этого пруда выложено коровьими лепешками, но на самом деле это был всего лишь ил (скорее всего, ил). Про сонные полуденные часы, проведенные в единственной комнате школы Вест-Харлоу, когда мы сидели на своих зимних пальто в Уголке правописания и пытались заставить тугодума Дики Осгуда справиться со словом "жираф". Помню даже, как он упирался: «З-з-зачем м-мне учить т-то, ч-ч-чего я н-н-никогда не увижу?»
Я помню паутину грунтовок, опутавшую наш городок, и как мы играли в шарики на школьном дворе во время холодных апрельских перемен, и как ветер шумел в соснах, когда я, прочитав молитву, ложился спать. Помню, как отец выходил из гаража с гаечным ключом в руке и в надвинутой на лоб кепке с надписью «Топливо Мортона», и даже грязь не могла скрыть сбитые в кровь костяшки его пальцев. Помню, как Кен Маккензи представлял мультики про моряка Попая в "Майти-найнти шоу" и как Клер с подружками отгоняли меня от телевизора, чтобы посмотреть, во что одеты девицы в шоу Дика Кларка. Помню закаты, от которых меня до сих пор бросает в дрожь, – красные, как кровь на кулаках моего отца.
Я помню все это и еще тысячу других мелочей, по большей части приятных, но уселся я за компьютер вовсе не для того, чтобы напялить розовые очки и предаться ностальгии. Избирательность памяти – один из худших грехов, приходящих с возрастом. У меня нет времени на всю эту чушь. Мы жили в провинции, а тогда жизнь в провинции была нелегка. Полагаю, что такова она и теперь.
Рука моего друга Элла Ноулза застряла в машине для сортировки картофеля. Он потерял три пальца, прежде чем мистер Ноулз сумел остановить взбесившийся агрегат. В тот день я был там и помню, как ремни машины вдруг окрасились в красный цвет. Помню, как Эл кричал.
Мой отец (вместе с Терри, своим верным, пусть и не до конца вникающим в суть дела помощником) довел до ума «Дорожную ракету» – Боже, как же ревел ее мотор! – и доверил Дуэйну Робишо участвовать на ней, свежевыкрашенной, с номером 19 на дверце, в Касл-Рокской гонке. Он перевернулся на первом же круге первого заезда и угробил машину. Дуэйн не получил ни царапины. "Наверное, акселератор заклинило", — идиотски ухмыляясь, сказал он. Только он произнес “оселератор”, и отец ответил, что единственный осел в тот момент сидел за рулем.
— Это будет тебе уроком: никому из Робишо не стоит доверять ничего ценного, — сказала тогда мама, а отец засунул руки в карманы брюк так глубоко, что стала видна резинка трусов. Возможно, он пытался удержать кулаки от необдуманных действий.
Сын почтальона Ленни Макинтош потерял глаз, когда наклонился к пустой жестянке из-под ананасов проверить, почему так долго не взрывается положенная туда петарда.
Мой брат Конрад потерял голос.
Так что – нет, не все тогда было таким уж замечательным.
В то воскресенье, когда преподобный Джейкобс впервые встал за кафедру, в церковь набилось больше прихожан, чем когда-либо собирали проникновенные, но маловразумительные службы пузатого, седого, добродушного мистера Латура. В День матери, который он называл Материнским воскресеньем, в глазах Латура неизменно стояли слезы: об этих подробностях мне рассказала мама, сам я мистера Латура почти не помню. Вместо пары десятков людей собралось вчетверо больше. У меня мурашки побежали по коже, когда их голоса во время Славословия взмыли вверх: «Славьте Господа, что шлет нам благословление, славьте его, мирские создания». Миссис Джейкобс аккомпанировала на органе, и ее светлые волосы, подвязанные простой черной лентой, переливались всевозможными цветами в лучах падающего сквозь единственный церковный витраж света.
Когда после службы мы всей семьей возвращались домой, поднимая парадной воскресной обувью облачка пыли, я оказался позади родителей и услышал, как мама выражает свое удовлетворение службой. И облегчение.
— Все-таки он такой молодой… Я боялась, что он начнет говорить о гражданских правах или отмене призыва, — сказала она. – А вместо этого мы услышали очень поучительную библейскую проповедь. Думаю, люди будут ходить в церковь. Как считаешь?
— Какое-то время будут, — ответил отец.
